so cooooooool to be dealive

вселенная и мэй недолюбливают друг друга, это одно из немногих взаимных чувств в жизни боровски. казалось, что мэй в дешёвом баре должна была подкатить к вселенной с абсолютно неловкой фразой: — детка, хочешь всю ночь любоваться звёздным китом и слушать истории про то, как я схожу с ума? но вместо этого мэй споткнулась и пролила сок на пушистый хвост вселенной, из-за чего та обиделась, но заинтересовалась. боровски по себе знает, что когда тобой интересуется вселенная, это не так уж и хорошо. мэй дали шанс поговорить с божествами и заглянуть на изнаночную сторону этого мира, увидеть конец всего, да только божества проходят мимо и никак не хотят рассказать, почему же случается хаос в мире и в голове. — я избранная, чёрт возьми, так хватит меня игнорировать! — топает ножкой мэй, но слышит только злой смех и вдруг понимает, что ни черта она не избранная; из всех-всех, стоящих на краю обрыва, избранных уводят подальше от пропасти, а её туда бесцеремонно столкнули. шутки вселенной жестокие и непредсказуемые, в какой-то момент боровски даже восхищается; впрочем, вселенная делает то же самое, и смесь очарованности и ненависти мешает обеим. — милая, я тоже себя ненавижу, — шепчет в подушку разбитая мэй. а потом обнимает себя за колени, потому что она сама — это единственное, что будет рядом в момент смерти, и хотелось бы ещё немного попытаться подружиться с собой. и даже если в мире не найдётся места, всегда можно забиться в свой угол и сидеть там тихонечко, лишь бы не хотелось прямо в этом углу расцарапаться. мэй правда пытается примириться с собой. в конце концов, никто, кроме себя самой, не сможет вытащить её из этого обрыва, а карабкаться ещё долго (пожалуйста, скажите, что наверху хоть кто-нибудь/что-нибудь ждёт). в самые жестокие ночи вселенная укутывает её своим хвостом. — поверить не могу, что всё закончилось, — мэй сидит у грэгга на диване и болтает ногами. — мне сказать, что это только глава в твоей жизни и будут ещё приключения, или не стоит? — иногда грэгг становится серьёзным, и это — это одна из самых страшных вещей в мире, потому что это значит, что всё плохо. — не стоит. боровски не хочет ни приключений, ни слов, ни, может быть, надежды на возможное будущее. мэй живёт сегодня и даже не верит в существование завтрашнего дня. будущее — это иллюзия, чтобы ты не смог жить так, как хочется, а был связан мнимыми обязательствами. — а у меня мягкие щёчки, — вдруг говорит лис. мэй округляет глаза. — вооооу. — нет, серьёзно, я иногда в плохие моменты вспоминаю, что у меня мягкие щёчки, которые я могу погладить. — помогает? грэгг отводит взгляд. — не особо. мэй сжимает лапы в кулаки. мир может сколько угодно издеваться над ней, но пусть только попробует тронуть её лучшего друга — она выпустит свои когти и сделает так, чтобы больно было и себе, и изнаночным божествам, и вселенной. они сидят молча, но вот то прекрасное, что есть в лучших друзьях, — это возможность тишины, которая не напрягает. — кое-кто тут услышал нашу песню и назвал нас озлобленным поколением, — наконец говорит грэгг. ему не нравится, когда его принимают за злого парня. он — шерстяной комок шума, грусти, стремления к саморазрушению и нелепой надежды, но злобы в нём нет вообще. мэй как раз умеет злиться и кусаться, она запрыгивает на диван, и грэгг встаёт на пол перед ней, представляя, что они на площади, и боровски ведёт за собой революцию. — глупые взрослые думают, что мы злые и невоспитанные, хотя на самом деле завидуют нашей способности жить сегодняшним днём, полагая, что это всё из-за беззаботности, но мы просто не верим в то, что завтра может наступить! — не верим! — грэгг вытягивает кулачок и подпрыгивает от нетерпения. — даже если у нас есть планы, нет никаких гарантий, что они осуществлятся, даже если мы приложим все усилия! — голос мэй становится громче. — а я прилагаю усилия! — хвастается грэгг и тут же добавляет: — и всё время кажется, что у меня ничего не получится! мэй одобрительно кивает. — они думают, что мы прикуриваем от костров инквизиции, а мы пытаемся их потушить водой, которую приносим в ладошках, — боровски чуть кланяется на быстрые аплодисменты грэгга, а потом добавляет уже серьёзно и тихо, — мы очень классные. и мы такой мусор. — мусор! — радостно соглашается лис. — мусоррр! — мусорррр!! — зато мусорка у нас самая тёплая, — раздаётся низкий голос, и грэгг тут же широко улыбается. — йо, ангус, у нас тут революция против взрослых, которые считают, что мы должны жить как они, не замечая кризисов и того, что все мы схо-одим с умааа, — мэй последние слова пропела, лишая их серьёзности. и правда, кто в их поколении сейчас не страдает от того, что с ним что-то не так по общественным меркам? — я с самого детства поддерживаю это, — кивает ангус. — чувак, я тебя так люблю, — честно говорит грэгг и заключает его в самые крепкие объятия, на которые способен. мэй чувствует, что ей пора домой. она не завидует этим двоим, ей очень здорово, что у них есть тот, кто протянет лапу и поможет выбраться из этой бездны. в конце концов, они не бросают её, просто у них есть та часть жизни, которую они делят исключительно на двоих. мэй искренне хочется, чтобы они не менялись и чтобы их планы правда осуществились, даже если сейчас кажется, что всё это невозможно. они действительно прилагают усилия, становятся чуть взрослее, но это — правда, мэй никогда не признается — нисколько их не портит, потому что они не пытаются подняться с этого дна, а просто хотят, чтобы было полегче. когда боровски уходит, грэгг поворачивается к ангусу: — мы ведь правда позволим ей иногда приезжать к нам? — конечно, — сдержанно кивает ангус. грэгг радостно машет руками. по телевизору крутят новости о большом концерте, который прошёл с целью поддержать людей, раздумывающих о суициде, и мотивировать их к жизни. на самом деле концерт мотивировал только выключить его к чертям и не вспоминать, потому что ну что могут живые сказать тем, кто на грани, если они смотрят на мир совершенно по-разному. — странно, что мы ещё держимся, — задумчиво тянет грэгг. — ну, — ангус пожимает плечами, — после смерти нас не ждёт ничего, абсолютно ничего, мир будет продолжать разрушаться и восстанавливаться, но ты этого уже не увидишь. пока есть что-то, за что можно держаться… знаешь, какое-то чувство, что это всё перетерпится и станет полегче, вот оно и удерживает. потому что после смерти ничего подобного не будет, не будет никакого облегчения или свободы, ничего не будет, и— — ангус!! — грэгг вдруг обнимает его. — ты часто об этом думаешь? — каждый раз, когда слышу про смерть. очень странно осознавать, что когда-нибудь ты действительно ничего не будешь чувствовать, не будешь существовать вообще, это правда сложно представить. — тогда, каждый раз, когда тебе снова захочется подумать о смерти, просто обнимай меня и ни о чём не думай, ладно? — голос грэгга чуть дрожит. в конце концов, он-то после смерти собирается оседлать звёздного кита и вместе с ангусом отправиться на новую планету. — хочешь пиццу? — неожиданно предлагает ангус и чуть улыбается. — мы только что говорили о смерти и ты предлагаешь пиццу? — наигранно возмущается грэгг. — да ты знаешь, как я тебя— — я тоже. грэгг издаёт странный визг и машет руками, потому что ой ну какая смерть, какие порушенные планы, если самый классный парень на планете прямо сейчас сводит тебя с ума в лучшем из смыслов и превращает мгновения в самую тёплую вечность. даже если всё закончится, это всё будет самым хорошим. мэй возвращается домой поздно, потому что тёмные тихие вечера её так и не пугают, ну что может случиться, снова нападение странного культа? божество вылезет из-под земли и разрушит всё? однажды мэй была таким божеством, которому просто хотелось что-нибудь уничтожить. теперь мэй предпочитает оставаться собой. мама и папа, конечно, немного волнуются, и мэй даже приятно: дома всё-таки ждут. и в своей пустой комнате тоже кое-кто ждёт — чёртова вселенная, которая только в этом углу и может быть искренней. боровски думает, что она чем-то схожа с компьютером, зависшим и ожидающим перезагрузки. была ли эта жуткая ночь в пещерах перезагрузкой? а её разговор с вечным о смертном? мэй не уверена, но ей кажется, что можно осторожно что-то запланировать хотя бы на конец недели и посмотреть, что получится. может, теперь не всё будет рушится только из-за того, что мэй рядом. она делает зарисовку революции в блокноте и чуть улыбается. — я такая живомёртвая сейчас, — шепчет она пустой странице и записывает это слово. когда-нибудь живое победит, — по крайней мере в глубине души мэй очень хочется, чтобы именно оно. боровски засыпает быстро, измотанная переживаниями. ей снится — снится ли — что вселенная лежит рядом. — я всё равно самая классная девочка в комнате, — напоминает ей мэй. — конечно, — соглашается вселенная. обе не лгут и переплетают хвосты.