who cares if one more light goes out? well I do *
Как часто мы теряем ориентиры? Те оборванные точки координат, по которым нам нужно двигаться, чтобы однажды не окоченеть от холода? Кажется, что вот только что передвигали ножками навстречу людям и событиям, а теперь застряли на одном месте и не знаем куда ступать дальше. Видим впереди высокий обрыв со скалы, а на деле это не земля оборвалась ни с того ни с сего, а мы сами. Оборвались у себя внутри и разучились целостности. Оцепенение начинается с самого простого — самую малость покалывает в пальцах. Такая обманчиво приветливая дрожь под ногтями, и нам кажется эйфорией то, что совсем скоро разломит хребет. Но сильными не рождаются. Ими становятся по необходимости.***
— Дерьмо случается, — успокаивают Чимина, плотно сжав некрасивые, бесцветные губы. Это не совсем то, что мальчишка хотел бы услышать, закапывая в землю большую половину от целого себя. Но стоит ли винить таких людей за то, что они не разделяют твоей боли? За то, что их понимание обрывается где-то на фразах «мне так жаль» или «соболезную Вашей утрате». Очень важно смириться с тем, что твоя боль — не чья-либо еще. Она родилась в тебе. Она кормится тобой. И погибнуть обязана под той же самой кожей. Похороны окрашены в тёмно-фиолетовый бархат предгрозовых сумерек. За лесом гудит стройка, между небом и землёй густеет сухой туман, а с тополей опадает пух, цепляющийся за длинные ресницы единственного человека, которому Чимин говорит абсолютно искреннее «спасибо»: за то, что здесь; за то, что улыбается за всех безучастных кукол в чёрных кружевах и плоских шляпках; за то, что он Чимину, в отличие от всех прочих, всё ещё нужен. — Мы закончим этот недешёвый конкурс на самую жалкую сочувствующую реплику, а после нажрёмся в самом глухом баре этого города. Только мы вдвоём, — обещает Тэхён, ни на секунду не выпуская из своей ладони чиминовы ледяные пальцы. У парнишки разбита губа, высоко задран кончик носа, а в больших глазах отражается печальнейшая картина. Чимину невыносимо притворяться, но для Тэхёна можно даже сдохнуть, чтобы только попытаться. Он кривится от боли и слышит, как кости в маленьком теле похрустывают от усилий. — Мне страшно, — вдруг шепчет он, собирая когтями мягкую кожицу с тэхёновых ладоней, оставляя на них полукруглые вмятины. Тэхён сжимает еще крепче, отвечая также неслышно, только для них двоих: — Мне тоже. — Чимин, ты почему ушел? Сокджин держит за плечо чуть крепче, чем младший может этим вечером стерпеть. Он стряхивает с себя руку, что так много раз заменяла ему материнскую, и ёжится от сквозняка, который сам себе выдумал. Под чёрным пиджаком холодный пот зализывает на позвоночнике увечья. И ноет так, словно горсть соли на открытую рану. — Церемония вот-вот начнётся. Мальчика уводят, не рискнув снова притронуться. Он, как стекло — хрупкий и прозрачный. От пальцев на себе теряет блеск, а еще отражает все пустые, неправдивые взгляды толпы на них самих, мол: «поглядите, какие вы все притворщики, и не достойны моей невыносимо-продолжительной боли. Не поделюсь». Сокджин с Намджуном стоят за его спиной. Такие родные. Такие далёкие в это самое мгновение. Держатся большими пальцами друг за дружку, справляясь с паршивыми эмоциями и думают, что к рассвету в груди будет драть чуть слабее. Чимин вот так не думает. Он боится, что к утру от него ни черта не останется. — Поедем домой? — спрашивает Намджун, звеня ключами от своего сверкающего, темно-вишнёвого кадиллака. Пиджак болтается на плече. Молодой человек придерживает его одной рукой, смахивая другой пот под светлой чёлкой. Чимин мотает головой, оборачиваясь обратно на расходящиеся фигурки, как будто с шахматной доски. Только вот белые все куда-то подевались. Наверное, их сюда просто не пустили. — Я обещал Тэхёну, что проведу этот вечер с ним, — объясняет мальчишка, высматривая вдали знакомые плечи. Намджун выпячивает вперёд нижнюю челюсть, собираясь высказать свое категорическое несогласие, но Сокджин сминает узко застёгнутый рукав рубашки на его предплечье, опережая: — Раз обещал, то иди, — у Сокджина улыбка получается грустной, но всё ещё добрейшей из всех, что Чимину доводилось наблюдать. Он коротко кивает, собираясь их оставить наедине, но слышит еще одно, — позвони, когда захочешь, чтобы мы тебя забрали. — Неужели дотошная мамочка Джин отпустила своего малыша погулять? — издевается Тэхён, отделившийся от других людей на самой окраине городского кладбища. Стоит, скрестив длинные ноги и облокотившись одним плечом о дерево. До невозможности красивый. У Чимина даже подкашиваются слабые коленки. — Он волнуется, — оправдывается мальчик, неловко поправляя разбросанные по верхушке лба, смоляные волосы, — за меня. — Я тоже за тебя волнуюсь, — гордо выпячивает грудь вперёд приятель, отталкивает от распоротой коры дерева в направлении Чимина. Берёт за руки, переплетая свои пальцы с его, и клюёт прохладными губами в мелкий, нежный лоб, покрытый золотистым пушком. — Всегда. — Давай, уедем, Тэ, — предлагает Чимин хриплым, сорванным от каждодневных рыданий голосом. Тэхён молча прикрывает глаза, и роет своим носом короткие волоски на виске мальчишки, вдыхая горькие ароматы свежих могил и искусственных цветов, перевязанных чёрными лентами. Здесь не место такому чуткому созданию, как Чимин. Здесь нечего делать живым. — Давай, — всё равно соглашается, потому что Чимину невозможно ответить нет. — Только сначала, — отстраняется для того, чтобы заглянуть прямо в глаза и мягко попросить, — поделись со мной тем, что тебя добивает. Дай мне, пожалуйста, попытаться тебя спасти. Чимин роняет по щеке одну крупную слезу, и та закатывается за подбородок, огибает паутинки сине-зелёных вен, размякая под расслабленным воротников рубашки. Со всей силы сжимает побелевшие кулачки, признаваясь: — Это словно гореть заживо, — голос дрожит, а каждое слово эхом стучится в могильные плиты из вычищенного мрамора. Мертвецы отзываются из-под сырой земли шелестом трав и мелких насекомых. Фиолетовое небо над головами раскалывается на части. — Только горит не плоть, а то, что под ней: ощущения, восприятие и реакции. Всё притупляется и воняет так остро, что хочется выть. И никому не расскажешь, не покажешь, где болит, потому что разлагается сама душа. И мне дышать нечем. Порой и не хочется больше. Только бы перестало гореть. Только бы боль прекратилась. Мальчик не замечает, как начинается мерзкий, крупный дождь, отскакивающий от земли, чтобы пропитать поляну еще большей скорбью. Его волосы падают на глаза, путаются, а слёз нет и это скорее плохо, чем хорошо. Плакать хочется без остановки. Чтобы с размытыми кляксами вместо знакомых кварталов, и сердце стучало быстрее. — Ты помнишь, о чём я попросил себя в тот день, когда мы стащили у Намджуна его спортбайк, чтобы выехать за город? Тэхён внимательно прислушивается к ответу, которого ждёт, не дыша. Чимин стряхивает с густых ресниц дождь, моргая. Ему не нужно время, чтобы вспомнить. То, о чём говорит Тэхён до сих пор вспоминается мальчишке неизменно каждую ночь. — Эй, — Тэхён ласково убирает с трогательно сложенных посерединке лба бровей чёлку цвета вороньего крыла, целуя в неглубокие морщинки горячими губами, — ты мне доверяешь? Чимин жмётся теснее к широкой груди, забираясь целиком под тэхёнову спортивную куртку, обнимая обеими руками за пояс. Живо и неразборчиво машет головой, а отвечает громкое и уверенное: — Свою жизнь. — Почему? — забито спрашивает юноша, не в силах отвести взгляд от любимого человека на своём сердце и в самой его глубине. Чимин только коротко пожимает узкими плечами, ни разу не сомневаясь в том, что говорит: — Потому что без тебя она не имеет смысла. — А если, однажды, меня не будет рядом? Мальчишка поднимает голову, глядя наверх, встречаясь с чёрными глазами напротив и своим беззащитным отражением в них. Впивается ногтями в тэхёновы бока сильнее, вынуждая того стиснуть зубы от легкого дискомфорта. — А где ты будешь? — Где-то, где мне будет трудно за тобой приглядывать, — сочиняет Тэхён, и от собственного рассказа мрачнеет в лице, напрягается. — Где-то очень-очень далеко. Что ты будешь тогда делать? — Буду тебя искать, — выпаливает Чимин, не дав себе и мгновение на раздумья. — А если я попрошу тебя не делать этого? — Почему? — Поклянись мне, Чимин-и, — Тэхён вдруг выпрямляется, а байк под ними кряхтит, скрипя резиной по асфальту, — поклянись, что не будешь ставить чью-либо жизнь, и мою тоже, выше своей собственной. — Тэ… Чимину страшно. Это заметно по тому, как начинает слегка дрожать его нижняя губа, а ладошки соскальзывает с тэхёновой спины, играя дробью по лопаткам. — Пожалуйста, поклянись. Это важно. Мне нужно это услышать. — Нет. — Чимин. — Нет! Ты меня пугаешь. Что на тебя нашло? — Ты самый главный человек в своей собственной жизни, — не слушает его Тэхён, продолжая быстро нести какую-то несвязную чушь. — У тебя всегда есть я, но даже если меня вдруг не будет рядом, ты сможешь нести за себя ответственность. Чимин-и, я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты понял, как ты важен. Насколько ты необходим. Ты справишься с чем угодно. Только доверяй себе. Прислушивайся. Помни, — целует в уже мокрое от новых слез лицо, не пропуская ни миллиметра белой, тонкой кожи. — Поклянись, что сделаешь так, как я прошу. — Ладно, — Чимин сдаётся только потому, что страх заложил уши и больше не хочется видеть Тэхёна таким. Пусть получит, что хочет, и они забудут об этом разговоре. — Клянусь. Тэхён продевает через тонкие пальцы его постриженные волосы с затылка, успокаивая. Утыкается всем лицом в шею, зализывая свежие следы собственных губ, поставленные только этим утром. Шепчет под самую кожу, стягивая до хруста от волнения сухожилия: — Спасибо. — Помню. — Думаешь, что сможешь сдержать клятву? Чимин жалобно хватается за тэхёнову руку всеми десятью пальцами, отрицательно качая головой: — Мне не нужно. Ты здесь. Со мной. Ты меня спасешь. Увезешь отсюда куда-нибудь. И нам не нужно будет возвращаться назад. — Ты поклялся, — напоминает Тэхён, улыбаясь и глядя на Чимина с такой огромной, необъятной нежностью, что она лезет изнутри запахами только сорванных белых роз. Теми же, что лежат теперь на свежей могиле человека, по которому плакали всю прошедшую неделю. — Нет. Нет-нет-нет. Тэ, пойдём отсюда. Я не хочу снова об этом говорить. Тэхён склоняется над ним одной большой тенью, почти скрывая от слишком ледяного для июня месяца дождя. Обнимает ладонями порозовевшее от слёз личико, что хочется целовать до конца своей и его жизней. Вот только еще раз: кладбище не место для живых. Это плохое, забытое место прошедших трагедий. Это место, чтобы оставить в нём часть своей души и засыпать горстью мёрзлого светло-жёлтого песка. Чудовищное место захоронения любимых. — Помнишь еще одно? — наклоняет голову набок, разглядывая, как без ума влюблённый мальчишка самое восхитительное и обожаемое. — Эти звезды, вон там, — Чимин выставляет указательный палец вверх, тыча в небо и падающие самолёты. — Они как будто затухают. Их почти не видно. Старые бабушкины легенды про то, что люди после смерти поднимаются на небо, чтобы стать на нём еще одной звездой, если бы они были правдой, как думаешь, что бы значило то, что некоторые звезды светят ярче остальных, а другие едва заметны? Тэхён следит за его пальцами, перехватывая в воздухе своими, чтобы отогреть. — Может, это зависит от того, какими были эти люди при жизни? — предполагает он, продолжая бессмысленный разговор о несбыточном. — Тэ, — зовёт тише мальчишка, кусая от неожиданного стеснения светло-розовые губы. — Мм-м? — Если бы ты когда-нибудь стал звездой на небе, уверен, она бы сияла ярче всех. — Наблюдай за звездами, Чимин-и, — задыхаясь, говорит ему в самые губы юноша. Сладкий аромат роз проникает под кожу всё глубже, а когда Чимин открывает глаза, чтобы дать Тэхёну какой-нибудь глупый, короткий ответ, того больше нет. Только непроходимая стена града спадает по деревьям, а в подошвах хлюпает вода, собирая на них листья. Мальчик не глядя ступает задом наперед, почти падает с крутого спуска, но цепляется за ветку. Безуспешно пытается восстановить дыхание и увидеть что-то, кроме серо-белых разводов перед глазами. Как-то доходит до могилы, в которую совсем недавно спрятали нечто несравнимо ценное. На холодном мраморе мокнут пышные лепестки белых роз, а земля еще такая свежая, что наполняет легкие своим затхлым ароматом преждевременной смерти. Чимин садится, а даже скорее падает рядышком, наплевав на дожди и ураганы, фиолетовые раскаты грома и молочные туманы, скрывающие призраков, повязанных железными цепями в ногах. Он ждёт ночи. Ждёт неба и одной единственной звезды, которой даст имя того, кто когда-то очень давно спас его, но которому не удалось в конце концов спастись самому. И имя этой самой яркой звезды на небе — Ким Тэхён.