controversy

В глазах Чонгука — звезды, скрытая вселенная лишь для одного человека, там утреннее и ночное небо, сливающиеся воедино в одно полотно. В глазах Хосока — солнце, яркие планеты, что светят лишь для домашнего парнишки напротив, и бесконечные просторы моря, бушующего каждый день. Казалось бы, они полные противоположности и их соединение невозможно. Но так лишь казалось. Они точно не помнят, как и почему влюбились друг в друга, но определенно знают, что встретились в маленькой кофейне за тысячу километров от шумного города. И, встретившись, долго не могли отвести взгляд. Кажется, кофе в руке Хосока застыло и поэтому не разлилось от неожиданного столкновение с маленьким, но очень милым Чонгуком. Последний же еле слышно извинился, старался убежать от неловкой ситуации, но запах сочного персика, которым полностью пропах младший из-за любимой сладости, неостановимо вкрался в подсознание Хосока. Так, одна рука схватила чужое запястье, сжала его и неумолимо быстро притянула поближе, чтобы, как казалось ранее, застывшее кофе разлилось на пол коричневыми красками, чтобы капли попали на кожу обоих и, тем самым, сроднили незнакомцев. Громкий, но глубокий голос разрезал давящую тишину. А кофе все-таки выскользнуло из мокрых ладошек. Оно запачкало деревянный пол на террасе кофейни, белые кеды Чонгука и, лаконично подобранные к летнему аутфиту, классические туфли Хосока. Чужая книга также выпала из рук, чтобы добавить особую изюминку в хаос, творящийся на задворках вселенной, чтобы смешаться с небрежно брошенными на холст красками и стать частью самой памятной и приятной картины. Тогда все произошло слишком быстро, но история завязалась, и никто не хотел ее останавливать. Сейчас же глаза напротив давно стали родными, а ночные прогулки с тепло сплетенными руками вошли в привычку. — Ну пойдем, Хо, ну, — мелкий канючил, обнимая Хосока со спины. — Да не пойду я никуда, че прилепился, — тот скидывает руки со своей талии, возвращаясь к планшету с битами. Чонгук, по привычке своей, недовольно шлепает ладошкой по плечу, надувая губы. — Вечно ты такой. Он откидывается на диван, обиженно пялясь в экран. Хосок же упорно стучит по монитору, прогоняя мысли о милостях с бойфрендом. Ему нужно работать, иначе плакали деньги на еду и жилье. Так проходит час за часом, старший усердно царапает ногтями экран планшета, а младший скулит из-за недостатка внимания, точно маленький щеночек, ждущий теплой руки хозяина. Ждущий мягкого поглаживания за ушком и немного грубого трепета по голове. Со временем палящее солнце сменилось на туманность в сопровождении освежающе-холодного дождя и звенящего грома. Убийственное комбо для щеночка Чонгука. Слишком убийственное. Старший отвел взгляд от рабочего места и усердно присмотрелся к дрожащему парню. «Опять боится» — промелькнуло в голове, но так и не задержалось там. Он тихо улегся рядом и притянул свернувшийся калачик ближе к себе, как можно крепче обняв за-вроде-бы-талию. — Чонгууук, — Хосок сладко протянул любимое имя, заставив его обладателя пропустить тележку мурашек. — ты как? — Страшно. Очень страшно. — голос дрожал. — Тогда, — он развернул младшего к себе, вытащив из-под одеяла холодные руки. — смотри только на меня, держи мою ладонь, и все будет в порядке. И Чонгук так и сделал, ведь всегда было одно и то же: глаза в глаза, рука в руку и весомое местоимение «мы», слетавшее с уст ежедневно. Им не нужно было показушной видимости счастья, крыльев за спиной и прочего. Потому что даже с крыльями они бы упали, потому что с мнимым счастьем ничего не построишь. По крайней мере, оба железно были уверены в своих мыслях. Ничто так не придавало уверенности, как мысли о том, что, если тот скажет «страшно», Хосок обнимет и не отпустит. Снова и снова. Раз за разом. Младший зажмурился и, с каждым стуком грома, вжимался в другое тело все сильнее и сильнее. Будто бы хотел слиться и быть одним целым. Будто бы не знал, что эти двое итак одно целое. Хосоку оставалось лишь нежно сплетать свои и его пальцы и подставлять плечо, как спасательное средство от всех горестей и бед. Тот знал, что для него он был особенным. Особенным, кто владел удивительным искусством калечить: он втыкал меж его ребер нож и при том целовал его плечи. Он топил, а потом спасал. И самое страшное в этой истории, что их все устраивало. Устраивало откидываться гнусными оправданиями, зато прямо и бессовестно смотреть в глаза, как ни в чем не бывало. А все же, когда они понимали, что разные, как солнце и луна, задыхались и терялись в попытках перестать любить. Но позже возвращались за глотком свежего воздуха, чтобы начать все по новой. Ведь Хосок — это жажда, а Чонгук — вода. Стереотипно разные, но в то же время одинаковые до последнего участка кожи. Что могло быть лучше понимания того, что Чон младший примет даже самую темную сторону солнца. Примет и смирится с нею, а позже влюбится в нее. Ведь уже влюблялся так. И что могло быть лучше ощущения тепла по телу, когда к тебе прижимаются со всей силы, потому что ты — это его все. С каждым ударом молнии он становился все беззащитнее, все сильнее сжимал в руке другую футболку, которую, кстати говоря, неделю назад собственноручно стирал. А когда нужда в старшем превысила отметку с красной зоной, Чонгук полностью прилепился к парню. Хосок оказался скованным и, единственное, что оставалось — с нелегким боем отвоевать свою руку и поднять другую голову, нежно прикоснуться к губам и отвлечь от бушующей стихии. Тот поморщился, но на поцелуй ответил, немного ослабив хватку. А в мыслях бешено вертелось лишь одно «еще. еще. еще» И в этот момент все, что происходит за окном уже неважно. В этот момент важен Хосок и приторная сладость его губ, теплые пальцы, что стремительно оказываются под футболкой, а еще сгорающее желание друг друга. Теперь же, каждый удар грома — это новая ступень. А каждый удар молнии — новая, тянущаяся нежность. И с каждым поцелуем нежность все слаще и слаще. В один момент Чонгук оказывается на коленях Хосока, а по собственным коленям скользят бледные ладони, изредка задевающие его член. В следующий миг он — кукла для старшего. Хо слишком влюблен в руки и шею, оплетенные нежной, но яркой сеткой голубых вен. Слишком влюблен, чтобы перестать отчаянно целовать, а потом проделывать тот же путь языком по уже выцелованной дорожке на теле: от мочки уха до низа живота. Пока Чонгук борется с яркими пятнами под закрытыми глазами, с него летит вся одежда. Крыша, кстати, тоже летит. Обещает вернуться не скоро. Кажется, что ожидание чужого тела было слишком долгим, и поэтому сейчас им не терпится чувствовать друг друга. До дрожи по коже и ярких импульсов под ней. А когда молния сверкает в последний раз, Чонгук уже утыкается в подушку и нетерпеливо оттопыривает зад. Потому что хочется чувствовать его. Хочется, чтобы сковали руки и на бешеном ритме вбивались, пока совсем не останется сил. И будто бы Хосок читает его мысли, будто знает тип настроения, помещая запястья того в одну ладонь, тем самым ограничивая свободу действий. Они слишком зациклены друг на друге и чувствуют всеми фибрами души, что хотят одного и того же. И оба вляпались. Когда желанный и любимый безжалостно входит, Чонгук чувствует, что еще чуть-чуть и все: врата рая перед ним, заходи и располагайся, малыш. Хочется всего и сразу. Хочется, чтобы и управляли им, и позволяли дать прикоснуться, толику свободы, дабы вцепиться губами и самому задать темп. Он прикрывает глаза, цепляя каждый шорох и каждый шлепок. Этот звук, когда кожа обоих сталкивается, он особенно запоминает. Потому что нравится. — Ты доволен, малыш? — а еще ему пиздец как нравится, когда Хосок наклоняется к уху, говорит таким надменным, но нежным тоном. Будто проникает ядом внутрь, пробирается к сердцу и дает лекарство одновременно. Слишком просто, чтобы отвечать полу слышное «да», ведь хочется подстегнуть и раззадорить еще больше. Остается лишь стонать: очень громко и очень сладко. А потом выстонать его имя, дабы и его крыша слетела, попрощавшись с хозяином. Хосок думает, что Чонгук засранец, но не отстает и притягивает за скованные руки к себе, двигая бедрами быстрее. У младшего дыхание перехватывает, когда ладонь смещается с запястий на шею. — Дыши глубже, маленький, я знаю, что делаю. — и ничего не остается, как просто отдаться, пересекая черту между простым миром и раем. Старший откровенно любуется, целуя в плечи. И продолжает вожделеть видом приоткрытого рта, ловящего воздух. Он исполняет лучшие толчки, наполненные всеми чувствами, пока Чонгук жадно вцепляется в его запястье обеими руками, пока остервенело извивается всем телом, все также сладко то стонет, то шипит. Слишком ахуенно, чтобы быть правдой. И, когда кажется, что вот, предел близко, скоро все закончится, младший находит в себе силы, устраивая свой маленький переворот. Неожиданно для Чона, он оказывается в позе наездника и липнет ближе губами к другим губам, сам насаживается, заставляя Хосока удивленно сжимать ладони на ягодицах Гука. Последний разрывает поцелуй, который сам же и начал, и выгибается до яркого хруста костей, смешивая вперемешку со стонами. Лучший коктейль вечера был подан. Получи и распишись, Хосок. Чонгук на пределе своих возможностей, он отдался в чужую власть, как того и хотел с самого начала. И, пока тучи продолжали сменяться на светлые облака, Хосок испил до дна парнишку. Хотя тот твердо уверен, что испить до дна именно его невозможно. Метеоритный дождь по телу и приятно липкая жидкость внутри, как последний подарок от «рая». Ведь, на самом деле, от рая они далеко. И вряд ли доберутся туда.