(Не)просто

      У Куроо и Кенмы всё просто. Никто из них не закатывает истерики, не впадает в бессмысленные размышления и не мечется между гетеросексуальностью и желанием трахнуться с тем, у кого есть член. У Куроо и Кенмы было просто, сколько они себя помнили. Начиная с первого дня их знакомства.              Они даже не задумывались над тем, что могут сделать что-то не так, оба чувствовали друг друга так хорошо, словно пустили корни в чужие мысли и души, понимая ещё не сказанное слово, стоило кому-то из них просто открыть рот.              Кенма любит сидеть перед сном на подоконнике, словно кот, поджав под себя ноги и прижавшись носом к холодному стеклу. То запотевает, и Кенма бездумно рисует на нём узоры. Куроо может лишь улыбаться, угадывая в узорах иероглиф собственного имени. Он набрасывает на влажные волосы Кенмы полотенце и стаскивает его вниз, к себе на колени, вытирает голову, а потом горячо дышит ему в шею.              — Простудишься.              — Нет.              — Да.              — Я никогда не простужаюсь от этого.              — Когда-нибудь простудишься.              Кенма только фыркает, откидывает голову на плечо Куроо и закрывает глаза.              У них двоих есть свой собственный маленький мир — их небольшая квартира в многоэтажном здании в Токио в нескольких кварталах от университета, в котором они учатся. Никто не сомневался, что Кенма поступит туда же, где учится Куроо. Более того, ни у кого не возникает сомнений, какой университет Кенма выберет, потому что Куроо без Кенмы выглядит безобразно активным и не знающим куда девать свою энергию, а Кенма без Куроо скупает ещё больше видеоигр и совсем перестаёт выходить из дома.              Но волейбол не бросает. Обещал Куроо перед самым его выпуском из старшей школы, что не бросит.              На самом деле Кенма ненавидит больше всего в жизни — этот год разницы между ним и Куроо. Этот год, когда Куроо уже переходит в другую школу, а Кенма вынужден таскаться по старому маршруту в одиночестве. Этот год, когда всё важное перестаёт быть хоть сколько-то значимым, и хочется быстрее домой, чтобы выстроить крепость из подушек и одеяла, зарываясь в неё с головой с приставкой в руках, и ждать, когда Куроо, чёрный вихрь, ворвётся в комнату и вытащит его на улицу, несмотря на вялое сопротивление.              Потому что Куроо знает — Кенма не против. А Кенма знает, что Куроо знает.              У них всё просто до безобразия, и Кенма ни капельки не завидует излишне эмоциональному Ойкаве, вламывающемуся в их квартиру без спроса только на основании того, что играет в одной университетской команде с Куроо. Он шумный и возмущённый, пьёт чай, громко хлюпая, потом переходит на баночное пиво и ругает Иваизуми за твердолобость и непонимание.              Куроо обычно покачивает ногой в такт негромко звучащей музыке, стучит пальцами по крышке стола и пытается отделаться однообразными фразами. Не потому что Ойкава жутко надоедлив — нет, на самом деле они с Куроо та ещё спевшаяся парочка закадычных приятелей, — просто Куроо хорошо относится к Иваизуми. А ещё понимает, что с Ойкавой не легко. Это ведь не Кенма, который тихо позволит, буркнув пару раз возражения, но только из упрямства. Ойкава же разорётся, устроит целый спектакль с драматическим заламыванием рук и закатыванием глаз.              — Хорошо, что ещё без демонстративного повешения обошлось, — шутит Бокуто, когда в очередной раз Ойкава, отбросив телефон в сторону, бурчит что-то под нос, снова хватаясь за пиво.              — Фу, — морщит Ойкава нос, оставляя банку. — Повешение — не для меня. Если я и решу покончить с собой, то определённо порежу вены. Так эффектнее.              — Сделай это во время спектакля драмкружка, — ржёт Куроо.              — Иди на хуй, — серьёзно говорит Ойкава и отворачивается. Куроо и Бокуто продолжают смеяться, Кенма и Акааши обмениваются взглядами.              Ойкава, конечно, надоедливый тип. Он любит внимание, любит, когда весь мир крутится вокруг него, а ещё он любит Иваизуми. До такой степени, что крепко сжимает губы, а за ними и зубы, а банка в его руке легко мнётся под давлением пальцев. У Ойкавы склочный характер и явно непорядок с головой, а ещё с самооценкой, но он бывает настолько сосредоточен и серьёзен, что по спине Кенмы стекает водопад мурашек.              Сейчас Ойкава именно такой, и Кенма предостерегающе кладёт руку на колено Куроо и слегка сжимает. Куроо понимает его сразу, бросает внимательный взгляд на Ойкаву и пожимает плечами. Они приятели — это да. Они уже больше двух лет зависают в квартире Куроо, напиваются и травят байки, а иногда просто молча сидят и пьют. Только вот Ойкава всё равно для Куроо закрытая книга, а Кенма — он умный, он понимает гораздо больше, хоть и знает Ойкаву чуть больше года.              — Из-за чего на этот раз, Ойкава-сан? — спрашивает Акааши в повисшей на мгновение тишине.              У Акааши есть способность мгновенно сглаживать конфликты и смягчать даже самый воинственный настрой. Кенма думает, что Акааши — это идеальная пара для взбалмошного и неуравновешенного Бокуто. Он думает и однажды так говорит. Бокуто краснеет, как первоклассник, Акааши серьёзно кивает, словно говоря, что он старается изо всех сил.              Они тоже странная парочка: разгильдяй Бокуто с выкрашенными и торчащими во все стороны волосами и икона стиля умница-Акааши, который, казалось, никогда в жизни не совершал ошибки.              Иногда Кенма пытается представить, как они с Куроо выглядят со стороны, и не может, потому что он и Куроо — одно целое, с самого детства. Кенма — разум, Куроо — инстинкты. Кенма — мозг, Куроо — действия. Как тут представишь?              — Я видел Иваизуми с девушкой, — отвечает Ойкава, и то, что он не называет его «Ива-чаном» говорит лишь о том, что Ойкава до смерти серьёзен.              Акааши приподнимает брови, Кенма не меняет выражение лица, а Куроо и Бокуто сочувственно свистят в унисон.              — Не то чтобы это неожиданно. Он ведь горяч, охренительно горяч, странно, что это произошло только сейчас, но…              Молчание снова нависает над столом. Куроо щёлкает пустой зажигалкой, которая невесть каким образом оказалась в их квартире — никто из них не курит, Бокуто кусает губы и разминает пальцы, сжимая и разжимая их в кулак, Акааши осторожно взвешивает каждое слово, которое хочет сказать. Кенма — наблюдает.              На самом деле ориентация Иваизуми это та самая притча во языцех. Удивительно, но именно Иваизуми, а не Ойкава, за которым волочился шлейф из разбитых девчоночьих сердец, цеплялся за «так неправильно» и «мы не можем». Когда наконец смогли, проблемы не исчезли. Ойкава нервничал, Ойкава дёргался, Ойкава не был уверен. И долбил сомнениями голову каждого. Точнее, в основном головы Куроо и Кенмы, выбрав их своими поверенными. Чуть реже — Акааши и Бокуто, но только потому что встречал их не так часто, а в комнату общежития, в котором они жили, так просто с пакетом пива не завалишься.              — Ойкава-сан, — Акааши говорит медленно и аккуратно, но уверенно, — ты уверен, что всё правильно понял? Это было свидание?              — Что? Нет, блин, конечно, нет! — Ойкава дёргает головой, хмурится и вновь поджимает губы. — Это не было свиданием. Ива-чан не ходит на свидания.              Куроо понимающе хмыкает — Кенма тоже не ходит на свидания. Он сидит с лицом вяленой рыбы в кафе и ждёт, когда сможет просто привалиться к Куроо плечом и уткнуться в приставку, а не таскаться за ним по торговому центру и пытаться сделать из постной рожи чуть менее постную в кабинке для фотографий.              — Ты явно преувеличиваешь. С чего ты…              Ойкава не даёт Бокуто сказать, прячет лицо со стоном в ладонях и падает в такой позе на стол. Куроо похлопывает его по плечу, и уголки его губ дёргаются в сочувствующей улыбке. По-настоящему поддержать в такой ситуации ни у кого из них не получается.              Кенма водит пальцем по деревянной крышке стола, подперев подбородок кулаком. Ему почему-то вспоминается, как Иваизуми парой месяцев ранее, когда холода только наступили, силой натягивал на Ойкаву шапку, а тот психовал из-за испорченной причёски. Но ушёл всё-таки в шапке, таща Иваизуми за руку к метро. Кенма — наблюдательный, он видит детали, но никогда не может выразить вслух свои мысли, чтобы его поняли правильно. Наверное, Куроо его избаловал, научившись улавливать его чувства с полувздоха.              — Эм… — открывает было Кенма рот, но в дверь требовательно стучат, и все разом вздрагивают. Ойкава приподнимается и хмурится. Каждый прекрасно знает, кто решил заявиться к ним почти в половину одиннадцатого вечера.              — Йо, Иваизуми, — Куроо открывает двери, а Ойкава прячется на тесном балконе, переступая босыми ногами на холоде.              — Тут? — хмуро и коротко спрашивает Иваизуми, проходя в комнату.              — Ты догадлив, — хмыкает Бокуто и открывает ещё одну банку с пивом.              — Завтра в обед тренировка, — негромко напоминает Акааши, и Бокуто оставляет банку на столе.              Кенма наблюдает через стекло, как Иваизуми курит на балконе, а в полуметре от него стоит Ойкава. Они оба молчат, а может, и говорят, но так тихо, что даже шёпота не разобрать. Куроо следит за его взглядом и перетаскивает к себе под бок, утыкаясь подбородком в макушку:              — Нам повезло, да? Больше, чем этим идиотам.              — Ага, — лениво соглашается Кенма и прикидывает, как много времени у него останется, чтобы сыграть хотя бы одну партию на приставке перед тем, как Куроо заставит его лечь спать.              Иваизуми уводит Ойкаву с собой, и в прихожей они препираются. Кенма лежит на плече Куроо, закрыв глаза, но почему-то уверен, что Иваизуми закутывает Ойкаву в шарф по самые глаза, а на улице Ойкава обязательно поделится краешком и будет греть чужие руки в своих. Бокуто где-то слева напевает мотив приевшейся песни, Акааши убирает посуду в раковину и скидывает пустые банки в мусорный бак.              В квартире пахнет табаком — запах, который принёс с собой Иваизуми, — и горько-сладкой юношеской идиллией. Кенма хочет запомнить именно этот вечер, словно он выделяется из череды совершенно таких же вечеров.              — Куроо, — Кенма трётся щекой и так и не разлепляет глаза.              — Что?              — Хорошо, что у нас с тобой так получилось.              — Как? — Куроо зарывается пальцами в его волосы и несильно тянет пряди, массируя затылок.              — Просто.              Куроо молчит несколько секунд, словно задумываясь. Кенма вслушивается в его дыхание и вдруг понимает, что ни черта не просто. Для Кенмы — да, потому что Куроо никогда не позволял ему переживать и волноваться, сам говорил с родителями и ограждал от конфликтов. Кенма осознаёт это настолько неожиданно и внезапно, что даже привстаёт, раскрывает глаза и смотрит на Куроо совершенно другим взглядом. В глубине души ему даже хочется, чтобы он оказался не прав, но внутри что-то свербит, и Кенма знает наверняка — прав, чертовски прав. И вся его наблюдательность — сплошной круглый ноль. Не тогда, когда дело касается Куроо, желающего что-то скрыть. Кенма холодеет и сглатывает. Даже продолжающий напевать Бокуто, лежащий на коленях Акааши, не заставляет его остановиться, и Кенма открывает рот, но успевает издать только вопросительное:              — Куроо?..              Куроо накрывает его рот рукой и улыбается.              — Да, Кенма, просто.