***
«Вздор; я не растлитель!» — пишет в своём дневнике Джеффри Реннер. — «Я просто прикасаюсь к нежной, пышущей жаром и любовью к жизни, красоте девичьих тел. Но прикасаюсь не руками, нет! Как бы мне объясниться с собой? Прикасаюсь кистью к холсту, рисуя на бумаге персиковую кожу детей и их округлые, тонкие плечи, до которых сам бы я никогда не рискнул прикоснуться. Мне интересны все дети. Пусть даже жиденькая школьница в очках и россыпью прыщиков по всему сероватому лицу. Даже она бы смогла заинтересовать мой туманный взгляд и поднять «мой интерес». Но как бы то ни было, я и пальцем не тронул ни одну из своих натурщиц… хотя не скрою, хотелось очень сильно. И думаю, если бы не колкие, пристальные взгляды их сопровождающих, я бы потрогал, потискал и огладил каждую, кто садился на стул, стоящий перед мольбертом. При условии, конечно, что ей уже было больше двенадцати».***
На следующий день Джефф решил снова сходить в сад, чтобы понаблюдать за молодой леди и может даже узнать что-нибудь интересное о ней. За кустами сирени, так точно передающими цвет сегодняшнего платья девочки, стояла скамейка. Мужчине пришлось сидеть на самом краю, чтобы его не было видно за высокими зарослями, при этом он мог беспрепятственно наблюдать за ребёнком. В Джеффри томилась мысль, что, может быть, под видом восприятия детской красоты он только старается оправдать вину перед самим собой и теми, кого он представлял в бессонные ночи. Так приблизительно возилась его мысль, заглушая чувство вины и желание убежать отсюда поскорее, пока его не поймали за руку и не передали на людской суд из-за того, что он наблюдал за несовершеннолетним подростком. Однако рядом никого не было, и снова вернулся старый сад, белая скамья и запах цветущей сирени. Девочка играла на газоне, читая книгу. Художник же наблюдал за всей этой умильной картиной, старательно запоминая каждую гибкую черту блондинки, которая не отличалась от куклы. Пожалуй, единственное отличие было лишь в том, что подросток двигалась, говорила и просто жила. Реннер собирал по крупицам образ куколки, которая, по всей видимости, была нимфеткой. Длинные блондинистые волосы, собранные в красивую причёску, большие голубые глаза и пухлые губки, чуть розоватого оттенка. Вся эта цепляющая внешность закреплена бледной, почти фарфоровой кожей.***
Джеффри Реннер вернулся домой приблизительно в шесть часов вечера. Он наблюдал за девочкой до того момента, пока её не позвали пить чай. Мужчина узнал, что нимфетку зовут Кэролайн. Её имя вызвало бурю эмоций в Джеффе, и он просидел ещё час в надежде, что блондинка снова выйдет на улицу, но та так и не покинула дом. По счастью, у Реннера была тонкая, точная и охлаждающая ум профессия, которая заменяла желание овладевать заветными юношескими телами. И бывало, месяцами, как сейчас, воображение сидело на цепи, едва ею позвякивая. Потому что художник никогда не рисовал для себя, всегда только по заказам. Но именно сейчас ему хотелось писать портрет так, как будто он видит кисть и холст впервые в жизни. Джефф вспоминает и других ему полюбившихся подростков. Тогда ему хватало элементарных прикосновений платьев молодых барышень, чтобы все линии на картинах начинали дрожать и таять, сливаясь в прекрасную наготу. Но потом снова были нарисованы платья, распущенные волосы вдруг собирались в своеобразные причёски, а натурщицы покидали свой неизменный пост соблазнения, которым являлся обычный деревянный круглый стул. Жалкие, торопливые минуты и годы сыска между девушками были невыносимы. Но и за каждую такую мужчина готов был заплатить любую цену и, вспоминая этих маленьких свежих «любовниц», так и не заметивших инкуба рядом с собой, Джеффри был поражён своим спокойствием из-за неведения их дальнейших судеб.***
Высокий, с короткими русыми волосами, одетый в костюм-тройку серых тонов в клетку, Джеффри Реннер держал в руках картонку, обёрнутую в красивую розовую бумагу. Стук в белые двери. На пороге появляется рантье. Госпожа Лидия Бронсон, которая не уступает в привлекательной кукольной внешности своей дочери. — Прошу прощения… — Говорит Реннер. — Я снимаю у Вас четвёртый дом. — Ну, — только и выдаёт старшая Бронсон, скрещивая руки на груди. — Я — художник. — Знаю. — Разговор между Реннером и Бронсон не клеился, что было очень и очень плохо. Джефф решил, что ему нужно подружиться с этой семейкой во что бы то ни стало. — И я нарисовал портрет Вашей дочери. — Мужчина протянул картонку женщине, но она взглянула с недоверием. — Рисовал почти сутки. Надеюсь, не зря. Джефф всё ещё держал в руках картину, сверля собеседницу серыми глазами. Вдруг женщина улыбнулась, даже как-то расцвела, и на фарфоровых щеках появился румянец. — Проходите, мистер… Реннер? — Лидия забрала картонку и отошла, пропуская гостя в дом. Они устроились в гостиной. Художник сидел на мягком диване, перед ним, на журнальном столике, стояла чашка с ароматным чаем, который дымился и разносил чудесный запах. Каролина Бронсон (про себя мужчина называл девочку только Каролиной) сидела на очень высоком стуле, едва касаясь носочками пола. Чёрные балетки спали с ножек бывшей нимфетки и покоились на полу, пока она в то время, поддавшись лёгкости, качала ногой. Наконец появилась хозяйка дома, держа распакованную картину в руках. — Это прекрасно! Даже больше… это чудесно! — Восхищалась мисс Бронсон. — Кэролайн, взгляни, детка. — Позвала она дочь, и молодая леди бесшумно слезла со стула, подбежав, шурша складками платья, к матери. — Да, мамочка, это восхитительно. — Бесцветным голосом сказала младшая Бронсон, посмотрев с улыбкой на Джеффри. — Давай повесим картину над камином? — Предложила нимфетка, усаживаясь рядом с мужчиной. Её светло-голубые глаза задержались на его руках, хотя ими Джефф ничего не делал. Она сидела рядом с художником, держась за край дивана белыми, с острыми костяшками, руками, на которых двигалась то жилка, то хрящик; между тем сжатые плечи не шевелились, а расширенные зрачки провожали уходящую мать. — Вы наблюдали. — Сказала белобрысая голова, которая сейчас находилась едва ли на уровне плеч гостя. — Прости? — Вдруг вздрогнул Реннер, бегая по образу девушки глазами. — Это представление было для Вас. Понравилось? — Кэролайн засмеялась, посмотрев на стушевавшегося собеседника. — Да… — ответил он, кашлянув. Девочка правой рукой задержала кисть мужчины, рассматривая часы. Рука с выпуклыми венами дрожала, схваченная тоненькими пальчиками у самой груди. И в течении одной чудесной минуты художник в мечтах всё снимал, брал и снимал, двумя, тремя, потом всеми пальцами. — Как Вас зовут? — Спросила блондинка, опустив руку мужчины. — Джеффри Реннер. А тебя — Каролина Бронсон. — Не с вопросом, скорее из чистой вежливости сказал мужчина, смотря перед собой. — Кэролайн! — Сказал ребёнок, явно давая понять, что к ней стоит обращаться только так и никак более. — Кэ-ро-лайн. — По слогам повторила она, недовольная случившимся раскладом. — Хорошо-хорошо! Кэролайн. — Джефф откинулся на спинку дивана, расслабившись. Старшая Бронсон громко говорила на кухне, явно не спеша в зал. Время ещё оставалось. — Сколько тебе лет? — Решил задать мучивший вопрос Реннер, рассматривая завитки на причёске младшей Бронсон. — Тринадцать. — С улыбкой ответила она, явно ожидая подобный вопрос. — А Вам? — Мне уже двадцать семь. Лидия Бронсон вернулась из кухни также быстро, как ушла. Она выглядела напряжённо, но держалась дружелюбно. Удивлённо кинув взгляд на нетронутый чай гостя, она учтиво извинилась и села в глубокое кресло, перед Джеффри, закинув ногу на ногу. Женщина болтала об искусстве, о городе, в котором Реннер как-то раз был и делал там свою выставку. Мужчина же в этот момент, на вид поглощённый приятной беседой и вкусным чаем, отвечал что-то вроде: «Вот как?» или: «Да, бывало…». Кэролайн то сидела рядом с художником, то убегала за конфетами. И всякое появление девушки, её дыхание, ноги, волосы, шорох розового платьица; всё, что она делала, — поправляла ли сползший гольфик, касалась ли голым локтем, — отзывалось в нём буйным закипанием крови.***
На другой день, ближе к обеду, на качелях лежал огромный букет розовых роз. Как Реннер и надеялся, его обнаружила именно Каролина. В букете лежала записка с просьбой встретиться завтра вечером около лавочки. Обнаружив цветы, блондинка вздрогнула, передёрнув плечами под пышным розовым платьем. Она оглядела сад. Джефф решил, что она всё же заметила его, прятавшегося за низкими кустами барбариса. Насмешливая гримаса появилась на кукольном личике и нимфетка, больше не взглянув на цветы, направилась вместе с букетом в дом.***
На следующий вечер, как и оговорено было в записке, Джеффри снова наблюдал из-за сирени. Кэролайн Бронсон медленно шла, по пути застёгивая чёрные, как глаза дьявола, лакированные туфли на сплошной платформе, которые разбавляли весь этот кричащий облик сказочной куклы. Между этим куколка поправляла белые носочки и платье — в нём она была в первую встречу с Реннером, цвет которого мужчина так и не смог запомнить… Девушка села на скамейку. Джефф стоял. Он думал о том, что сад в северной части одного из штатов Америки, был словно продолжением её распущенных светлых волос. Мужчина протянул куколке-нимфетке красивую упаковку дорогих конфет, та лишь одобрительно кивнула. И Каролина знала, что её кивок многое меняет для мужчины. Девочка была обладательницей хорошенькой внешности, которой она, в свои юные года, вполне спокойно пользовалась, добиваясь от окружающих её людей того, чего она хочет. — Так что это за цвет? — Этот вопрос Джеффри задал себе ночью и повторил сейчас. — Розовый Маунтбэттена. — Повторила Каролина, а мужчина повторил его про себя, как бы смакуя название на вкус. Оно нежно касалось губ. — Ты мне нравишься, — сказал в пол голоса мужчина. — Только не поднимай шум, пожалуйста. Я готов удалиться, но дай мне знать своё мнение об этом, иначе можешь не беспокоиться — от моего присутствия я избавлю тебя, Кэролайн, навеки. — Джефф хотел было взять руки леди в свои, но тут же передумал, встав перед ней. Ему было тошно и страшно, всё его тело под костюмом покрыла испарина. Он снял очки, протёр их носовым платком и надел вновь. — Вы такой легкомысленный, мистер Джеффри Реннер! — Сказала блондинка, смешно картавя. А раньше он этого не замечал. Каролина подошла к собеседнику, встав к нему на кожаные ботинки и, обхватив мужчину за шею, поцеловала в губы. К концу свидания Кэролайн обещала на следующий по утру навестить Реннера. Вот так: час, коим он бредил уже четверть века, вскоре состоится. И облаком блаженства он был скован настолько, что еле смог отпустить юную красавицу из рук. Так его толкало ноющее липкое напряжение. Завтра… Завтра упрощало всё до понятия рая.***
Джеффри Реннер прождал до двух часов дня, а Каролина Бронсон так и не появлялась. У мужчины мелькала мысль, будто юную особу не отпустили, но он не думал, что она оказалась настолько неосторожна, что призналась матери об их маленьком свидании и о том, что идёт к нему. Нет, это было не похоже на нимфетку. Она развита не по годам и это сразу видно. Собравшись, особо не церемонясь с одеждой и порядком, Реннер быстрым шагом пошёл к белому дому Бронсонов. Он постучал в дверь. На пороге его встретила служанка. От довольно-таки болтливой прислуги Джефф узнал, что Лидия Бронсон увезла Кэрол (весь обслуживающий персонал называл младшую Бронсон именно так, чем изрядно бесил её. Это мужчина узнал во время их свидания) в гимназию, где Кэролайн училась и жила, а на каникулы приезжала к матери.***
После отъезда девушки, Джеффри Реннер бродил в весенней нищете ночи, в тумане улиц, и, стараясь отвлечься, принуждал себя думать о счетах, о творчестве, своей профессии, рьяно увеличивая её значение в своём существовании. Но всё разбивалось об розовый облик куколки-нимфетки. Художник помешался, совершил ошибку очевидного наваждения, которое отступило от рамок законного и допустимого. Художник бы тронул молодую леди, если она только пришла. Всё было бы проще, коль будь яд под рукой. Когда Джефф вернулся домой, в комнате было темно. Тоскливо темно. Настолько тоскливо, что казалось, будто и яд не нужен. Но Реннер, не включая свет, всё-таки полез в ящик. Найденный бутылёк можно было удержать запросто двумя пальцами. Неужели столько весит жизнь художника? Если бы. Этот бутылёк, как казалось Реннеру, умещал в себе жизнь растлителя — и только. Глотнув яд, художник поморщился и лёг, закрыв глаза. Дневник Джеффри Реннера был открыт. На странице написано: «Розовый Маунтбэттена. Я всё же смог запомнить его».