Break the bans

      Пламя свечей колыхалось, отбрасывая на стену блики. Рафаэль не любил электрический свет, предпочитая живой огонь, напоминавший ему о Солнце. Сколько же лет он его не видел? Великое, беспощадное, невыносимо прекрасное Солнце, дарующие людям жизнь, согревающее своим теплом. Рафаэль помнит его лучи, помнит, как алые блики заката ярко окрашивали прибой в прибрежном маленьком городке, в котором он был когда-то счастлив, живя там вместе с большой семьей. Сантьяго помнит, как запускал солнечных зайчиков во дворе вместе с мальчишками с соседних улиц, помнит, как часто любил смотреть вдаль уходящему горизонту, где появлялся солнечный диск, все увеличиваясь в размерах. Это казалось подлинным чудом. Он завороженно наблюдал, как свет зари освещал пространство и превращал темноту вокруг в нечто уютное и живое, и смехом радостным заливался. С тех пор минуло немало лет, Сантьяго больше не видит Солнца, но он по-прежнему его любит, и он по-прежнему о нем помнит, глядя на блеск пламени свечей.       Воспоминания – это все. Все, что останется у бессмертных, когда исчезнут милые лица лучших любовников и друзей, когда исчезнут даже привычки и предпочтения прошлых лет. Лишь только в памяти сохранятся, как фотографии в старом альбоме, воспоминания о былом, о том, что дорого было сердцу, и что когда-то казалось важным. Эти фрагменты воспоминаний и станут спутником вечной жизни, и причиняя то боль, то радость, не дадут сгинуть в кромешной тьме вечных скитаний среди миров. Рафаэль знал это лучше всех, храня сокровища воспоминаний с алчной внимательностью дракона. Он знал, что Саймон станет таким же, живущим в коконе воспоминаний, как свет зари и своды церквей. Увидев Льюиса в первый раз, он ощутил во всем теле дрожь и уже понял, что это значит. Защищать Льюиса от всего ему хотелось намного больше, чем всех прибывших в Дюморт птенцов. Он не пытался с собой бороться. Просто решал все его проблемы: он таскал кровь, когда было нужно, даже практически с доставкой на дом, сделал помощником, чтобы видеть птенца в Дюморте как можно чаще, и даже с оборотнями возился по просьбе Льюиса пару раз. Сантьяго знал на что подписался и брал ответственность за двоих. Он был могущественнее и старше, и сам увлекся глупым птенцом гораздо больше, чем мог позволить и, тем не менее, позволял. Тогда казалось, что обойдется, все это временно - блажь от скуки. Но это чувство скоро прошло и потеряло всю актуальность.       Сантьяго знал, что Льюис сбежит. Как только Клэри вошла в Дюморт, и Саймон бросился ей навстречу, роняя все на своем пути, все стало ясно как Божий день. Льюис влюблен в нее без ума - давно и полностью безответно. Рафаэль принял это спокойно и не пытался как-то мешать. Саймон стал Светочем и перестал даже наведываться в Дюморт, но Рафаэль и тогда не стал предпринимать лишние шаги. Он наблюдал за ним издалека и знал, что Льюис одной с ним крови. Было достаточно для него. Только со временем стало мало. Льюис сумел побывать в Эдоме и перестал даже быть вампиром. Он стал охотником, как и Клэри, и даже начал встречаться с Лайтвуд – самой эффектной из нефилимок, насколько мог Рафаэль судить по всем охотницам Института, а еще Саймон стал приходить. Он приходил под покровом ночи и робко скребся в двери отеля, подолгу ждал его у порога, прежде чем можно было войти. Вампир впускал, задавал вопросы:       - Зачем приходишь? Мы не друзья, ты даже больше не член семьи.       Птенец смотрел на него в ответ полным ужасной обиды взглядом и с дикой скоростью лепетал, что он не может не приходить, ведь он считает другом Сантьяго. Другом. Вы слышали? Какая прелесть. Вампир не знал плакать ли смеяться от этих глупых, наивных слов, но еще меньше он представлял, как перестать ждать птенца обратно – в давно привычные стены Дюморта. Сантьяго ждал его все равно со странной дрожью в своей груди. Все предвкушение этих встреч потоком боли текло телу и не давало ему дышать. Рафаэль толком и сам не знал, чего хотелось ему тогда. Видеть птенца было слишком больно, ну а не видеть – невыносимо.       Он не бежал от себя ни разу и принимал всю свою судьбу с полном смирением христианина, стойкой уверенностью солдата. Да, он не мог больше видеть Солнце, но и отречься не позволял. Старый заброшенный кинотеатр был превращен в персональный храм. Вампир купил его за бесценок и приходил туда по ночам. Рафаэль снова мог видеть Солнце, пусть только в записи на экране. Сантьяго садился на первый ряд и неотрывно смотрел на блики случайно пойманных в кадры лучей, на то, как Солнце встает над миром, и как заходит солнечный диск. Вампир не сдерживал своих слез от права видеть вновь это чудо пусть лишь в отрывках из киноленты.       Он не имел права войти в храм или молиться перед иконой, но не снимал с шеи нательный крест в память о вечной, бессмертной вере, верность которой хранил всегда, как бы давно уже не был проклят. Рафаэль знает, что просто должен - вера дает ему силу жить пусть даже в мертвом холодном теле, она поддерживает его и наполняет его надеждой. Сантьяго сам ходит в Институт, когда решает вопросы клана, и замирает от красоты и от величия старой церкви. Он вспоминает каждую мессу, куда их с братом водила мама, как он вдыхал сладкий аромат свечного воска и благовоний, как наполнялось покоем сердце в стенах их маленького собора, и как он чувствовал себя счастливым. Сердце Сантьяго уже не бьется, давно наполненное покоем и безразличием ко всему миру, но это чувство он будет помнить и проносить его через годы.       Рафаэль может увидеть Солнце и носит крест под своей рубашкой. Он сам решает, чего он хочет, и все равно это получает, и не приемлет любых запретов. Льюис вернется в их клан обратно – вампир придумает, как это сделать. Он слишком хочет птенца себе.