Там

Никто (не) знает, сколько живёт любовь.

Не знаю, когда именно всё началось. В момент, когда я встретил Эрин? Или тогда, когда не смог подставить плечо Даррену, который, безусловно, этого ждал? Парень, наверное, до сих пор не верит, что я тогда убежал, спасая только свою шкуру. Даррен всегда был наивным. Слишком отважным и смелым. Короче, Даррен всегда пытался быть Дарреном настолько, насколько это было возможно. Не знаю, можно ли вообще назвать мой поступок предательством. Будь я на твоём месте, приятель, я бы, конечно, назвал. Возможно, многие меня оправдают. Замнут, чтобы лишний раз не пугать постояльцев новыми ужасами, которые всё ещё окутывают наш давно прогнивший городишко. Интересно, о скольких они вообще умолчали? Или, может, они вовсе не узнают о том, что я трус. Изворотливый мелкий трусишка, который слишком уж дорожит своей шкурой. Но даже такой я всё ещё был собой — трусоватым и малодушным. Парнем, который, безусловно, надеется на то, что его поступок признают самообороной.

Огни. До.

Там, откуда я родом, таких презирали. Приводили в пример, как кого-то, кто никогда не добьётся успеха. В школах (и некоторых домах — тоже) даже висели портреты, кричащие: «Не будь таким, вступи в наш клуб обороны». Словно нас мало заставляли драться и в обычной жизни. В «Клуб обороны» шли самые отбитые. Я называл их мазохистами, которым не хватает приключений. Томми пытался затыкать меня, но удавалось это ему редко. Он сам ходил в этот клуб, и ему было обидно, что я поднимаю его увлечение на смех. В общем, тихим и спокойным ребятам было нечего делать у нас и проездом. Даже малышня с самых бедных окраин, что беззаботно каждый день бродила по заброшенным и разломанным мостам, могла спокойно смешать меня с грязью, если бы узнала, что именно я совершил. Их жизни и их храбрость перевешивали мою на чаше весов. Каждый из них однозначно бы откликнулся на пронзительные крики лучшего друга. Каждый бы из них смог встретить смерть с распростёртыми объятьями. Ну, что же… Мне повезло, что я не такой. Каждый день начинался с газеты — очередное послание мэра, которое моя мама встречала протяжными вздохами. Обычно там говорилось, что мы должны держаться вместе, следить друг за другом и ни в коем случае не принимать жизнь (свою и других) как должное. Я редко комментировал ситуацию, лишь изредка мог бросить отцу лишённое всяких эмоций «угу». Кажется, ему хватало. Иногда он бил кулаком по столу так сильно, что чашки с ароматным кофе слегка поднимались в воздух, а потом опускались обратно, чуть-чуть проливая содержимое на новую, только что постеленную скатерть. Мама не жаловалась. Молча делала знак мне, а я, в свою очередь, вытирал. Слишком типично для средней семьи среднего класса в среднем городе. Моя семья, на самом деле, и вправду мало отличалась от любой другой. Я, мои братья и родители. Все они знали, чего хотят от жизни и каждый из них (я уверен) готов был умереть сразу же, если на то бы была нужда. Что же… Я не был таким. Я никогда бы не захотел таким стать. И я уж точно не стал бы выступать добровольцем, чтобы снова оказаться в доме, который испустил свой дух, отдавшись в руки огня. (Я до сих пор не был уверен, что его подожгли специально.) Отец Даррена был самым неаккуратным и неуклюжим человеком, который когда-либо встречался на моём пути. Забытый свет, все время включённая плита, затопленный подвал и засорившаяся канализация — далеко не весь послужной список, с которым мне пришлось столкнуться за время нашей дружбы с его единственным сыном. Не пойми меня неправильно, но я даже рад, что больше не встречу мистера Рэда. Это пойдёт нам обоим на пользу, если, конечно, он не захочет сказать, что я убежал, сверкая пятками и поднимая за собой клубы дыма. Для мистера Рэда я не был трусом, я был предателем. Может, наша дружба с Дарреном Рэдом была ошибкой, которая стала роковой для обоих из нас. Но, может, именно эта дружба помогла мне наконец-то найти выход из лабиринта, который многие считали непроходимым. Но как бы то ни было, в тот день я оставил дом своего друга позади. Стараясь не оборачиваться. Так мне было страшно. И так мне не хотелось прощаться с жизнью. Конечно, меня могли хватиться. Естественно меня могли сдать в руки какого-нибудь одержимого борьбой идиота. Могли. Но для начала… Мистер Рэд сам должен был выжить.

Юг. 09:07.

Я бы не изменил своего решения и сейчас, предоставь ты мне такую возможность. Скорее, прокричал бы, что я сделал всё, что было в моих силах. И бросить Даррена на верную смерть было лучшим моим поступком. Тогда в моей голове всё действительно выглядело так, словно я помогал ему, а не спасал себя. Мы все ошибаемся. Но всё-таки жизнь лучшего друга, жизнь Даррена, — не та цена, которую мне хотелось бы заплатить.

Край. Наши дни.

Наверное, ты сейчас качаешь головой, давая понять, что устал от моей писанины. Я и правда не лучший писатель. Никто не учил меня превращать слова в красивые предложения. Мысли путаются, ведь я так много хочу рассказать. Мне сложно судить, что является более важным, а что лучше вообще не рассказывать. Надеюсь, что твоё время будет потрачено с пользой. На самом деле, мои сочинения никогда даже не признавали лучшими. Я всегда балансировал на грани неплохой оценки, которая позволяла мне остаться в школе. Может, ты даже отложишь эту историю в сторону, так и не дав мне закончить. Я не смогу осудить тебя или надменно покачать головой. Для тебя это очередная история, из которой можно сделать сюжет. Но я бы предпочёл, чтобы эта история стала твоим учебником.

Юг. 09:09.

Мои отношения с окружающим миром не были чем-то, о чём стоит слагать поэмы. Я был самым обычным мальчишкой, который родился в неправильном городе. Ну или вырос не в той семье. Я был бы героем, если бы мне удалось перебраться в город побольше — туда, где девушки не выходили по вечерам, чтобы найти для себя мужа; или туда, где можно было обойтись без еженедельных вылазок на рыбалку, которые вроде бы должны были помочь мне стать более мужественным и смелым. Отец бы посмеялся, если бы узнал, что именно я натворил. Возможно, он никогда бы снова не посмотрел в сторону удочки. Но это уже история. Она не терпит сослагательных наклонений. Надеюсь, что, когда ты прочитаешь это письмо, то я всё ещё буду жив. Меня не убьёт злой рок судьбы, который, конечно, обязательно будет следовать за мной по пятам, протаптывая дорогу ценой других, более ценных душ. Но ты всё равно не узнаешь о том, что произошло, до конца. Я больше никогда не стану вспоминать и описывать то, во что превратилась моя жизнь. Мне больше никогда не захочется вновь проходить через весь тот ад снова. В третий раз. Большая удача, если ты найдёшь этот жалкий комок бумаги до того, как он развалится на части от старости. Бумага — слишком уж тонкий материал для путешествий вроде того, которому я собираюсь её подвергнуть. Никто не объяснял нам, каким именно образом общество делит нас на плохих и хороших. Почему Уилсон, который спас сестру Джексона, но разбил окно — хороший, а парень, который не спас сестру Джексона и не разбил окно, автоматически становился плохим. Мой друг Сид представлял, что у каждого дома была спрятана книга, в которой были все наши фамилии. И, естественно, каждый день кто-то из родителей делал в ней пометки о том, как мы себя вели. Что-то вроде дневника для Санта-Клауса, но всё же намного серьёзнее. У Сида не было теории о том, что мы должны делать и как именно мы должны были себя вести, чтобы родители написали о нас «хорошо». Он только предполагал, что никто никогда не пытался выставить своего ребёнка лучше, чем тот был на самом деле. Мы верили в эту теорию, порой мне даже казалось, что отец Сида писал что-то и обо мне. О том, как же пагубно я влияю на его сына. А может он вовсе строил планы на то, как бы от меня избавиться. Но это было заранее невозможно. Нам было около десяти лет, когда я, Сид, Даррен и Томми поклялись, что всегда будем вместе и ни одна живая душа не сможет помешать нам дружить. Тогда у Сида умер его пёс. Парень, наверное, так сильно горевал по пушистому другу, что захотел навсегда «привязать» нас к себе. Томми почти сразу убежал домой, поклявшись, что будет защищать нас даже под страхом смерти; Даррен, как и всегда, скупо улыбнулся и пожал нам руки. Сид поднял стакан лимонада в честь нашего соглашения. А я? Я лишь еле заметно кивнул головой. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что мы поступили глупо. Нам было около десяти лет, и мы дали обещания, которые не могут сдержать и многие взрослые люди. Не думаю, что Сид бы снова предложил заключить этот договор. Уж точно не с тем человеком, который уже однажды не сумел сдержать своего слова. Не со мной.

Всё, что я знаю: время — это ценность.

Ногу, кажется, сводит судорогой. Моё тело не привыкло к тому, чтобы над ним издевались. Оно даже до сих пор не выносит наказания от отца, прячась в коленях матери, что постоянно пытается меня защитить. Последнее время мне всё чаще снится пожар. Кажется, словно я бегу из слишком уж знакомого дома, совершенно не переживая о темпе, дыхании и ругательствах, которые, так или иначе, вырываются у меня изо рта. Они всё равно беззвучные. Поэтому я не переживаю. Дерек, коллега отца, говорил, что мне стоит смотреть меньше ужастиков на ночь. Или меньше думать. Наверное, он рассказал отцу, что мне снится, сказал, что я реагирую не так, как должен был реагировать парень моего возраста. Родитель вышел из себя, пытаясь сбросить на меня грехи всего нашего рода. Словно в кошмарах по ночам скрывается что-то, что находится под запретом для человечества. Мне хочется выдохнуть, но лёгкие слишком саднит, словно внутри меня сидит маленький человек, который по чьей-то команде закрывает мои дыхательные пути и сдавливает грудную клетку. Я не могу узнать дом, который оставляю позади. Знаю только, что он не мой собственный. Слышны крики, соседи включают прикроватные лампы и выглядывают из окон, проверяя, что же там такое. Никто из них не видит меня. Моё тело бежит словно вне времени. Я не хочу повернуть обратно, потому что знаю, что умру. Но я хочу побежать за помощью. Крикнуть, что дом сейчас сгорит, сгорит вместе с людьми, которые не могут выбраться. Я бы узнал этот дом сейчас. Узнал бы его в любой момент после той трагедии. Но всё же ничего бы не изменил. Такова была моя жизнь. Да и сам я был таким. Я спотыкаюсь и падаю, но я не чувствую боли. Внутри меня словно дыра с пустотой, которой удалось поглотить абсолютно все переживания и чувства. Пытаюсь закричать, чтобы кто-то из рядом стоящего дома вышел и помог подняться, но получается лишь шевелить губами. Я не умею говорить в своих снах. Хорошо, что хотя бы бегать мне всё ещё удается. Кто-то хватает меня за руку. Кажется, это девушка. Она говорит что-то на непонятном для меня языке. На левой руке у неё дорогие часы, а пальцы, конечно, украшены кольцами. Она спасает меня, пытается спасти. Кричит, чтобы я не сдавался. И я просыпаюсь. Каждый раз оказываясь в западне. Жизнь, на самом деле, была единственным подарком, который я научился ценить. Или, может, просто слишком сильно боялся потерять. Считай, что это одно из многочисленных, но, на самом деле, последнее оправдание моей трусости. За время нашей «беседы» я упомянул это столько раз, сколько серий выходило в дурацких мексиканских сериалах. Я ненавидел мексиканские сериалы. А вот другие члены моей семьи находили их поучительными.

Север. 22:22.

Я не любил играть в видеоигры, как это делали абсолютно все, чьи родители зарабатывали достаточно, чтобы купить ребёнку приставку. Не интересовался футболом, не читал книг и не смотрел фильмов. Каждый раз я словно захлопывал ловушку для самого себя. Искал пути, которые бы помогли мне выбраться. Пока другие дети придумывали себе супергероев, я думал над тем, как сохранить свою жизнь. Не помню, в каком именно из снов я увидел то, что случилось с Дарреном. Может, спустя два года, может, спустя пять лет. Ничего из этого не оправдывает меня. Всё, что я делал, — сидел и, боясь вмешиваться в игры времени, ждал, когда же с моим другом случится то, что случится. Я всё ещё часто вспоминаю себя — мелкого мальчишку, который, не понимая, совершил, возможно, огромную ошибку. Но, возможно, обманул судьбу и спас свою жизнь. Один из нас ведь всё ещё жив, не так ли?

Восток. 11:02.

Я встретил Эрин, когда мне было около двадцати пяти. Думаю, что моя жизнь никогда бы не стала такой, если бы не девушка, считающая себя настолько особенной. Она была моей соседкой по дому. Пыталась показать богатенькому папаше, что способна прожить и «на дне» без его кошелька и репутации. Не помню, сколько она продержалась в свой первый раз. Эрин часто собирала вещи, мотаясь туда-сюда между богатым и бедным кварталами. Девчонка лишь изредка просила меня помочь перетаскивать её вещи. Она платила за большую часть нашего дома, так что, конечно, я никогда и не возражал. Для меня это был год переезда. Наконец-то я смог позволить себе жить в собственном доме и не слушать наставления отца о том, что я всех подвёл. В городе ужесточили законы. Теперь никто не мог устроить драку лишь потому, что ему хочется. Властям надоело, что люди до сих пор живут по законам каменных джунглей и хотят решать проблемы только лишь через самые крайние методы. Моя семья не пошла на выборы и, конечно, не поддерживала нововведения. Я был единственным из нас, кто подписал петицию, с которой сторонники Гранта ходили и стучались в дома. Мама узнала об этом и снова прикрыла меня, как делала и все двадцать пять лет до этого. Отец, наверно, повесил бы мою голову в гостиной, узнав о том, что я пошёл против его принципов. До встречи с Эрин я вообще ценил свою жизнь намного выше любой другой. Не знаю, что именно объяснила мне девушка, чтобы я окончательно свернул с выбранного курса, но она точно превратила одну из моих точек в запятую. Ей это многого стоило. И при этом никто не умер. Я никогда не мог уловить её настроения. Она была глотком свежего воздуха. Сейчас я бы сравнил Эрин со свободой, которую рано или поздно получает каждый человек. В то же время девчонка была для меня собеседником, который умел слушать. Лучшим из тех, которые у меня когда-либо были. Собеседником, который давал мне время выплеснуть обиду, что, к сожалению, успела накопиться за многие-многие годы. Эрин дружила с парнем, у которого не было имени. Он часто оставался у нас на ночь. Спал на диване в гостиной, но иногда перебирался в комнату девушки. Он часто появлялся без предупреждения, а она терпеливо ждала, словно он носил ответы на все её вопросы за пазухой. Я называл его Никто. Не думаю, что ему нравилось, но это было лучше, чем мои постоянные заикания и попытки сказать ему: «Э-э-э, прости?». Я не нравился Никто. Перед тем, как пропасть навсегда, он сказал мне, что я нужен Эрин. И что его любовь не может выдержать с ней ещё одного года. Стоит ли говорить, что я был достаточно эгоистичным кретином, чтобы передать ей эти слова? Эрин исчезла неделей позже. Позвонила отцу и извинилась. Выбросила остатки своей гордости на помойку и приняла условия игры, которые дарили ей развитие. А мне тогда пришлось искать подработку.

Восток.

Не знаю, в кого я вообще вышел трусом. Да и, если честно, знать не особо хочу. Отец с детства учил меня стрелять. Так, словно чувствовал, что рано или поздно мне это всё-таки пригодится. Каждый из братьев тоже мог попытать удачу, но к ним никогда не были так строги. Может, по той причине, что я всегда пытался избирать самый миролюбивый способ. Тот, где я бы пострадал меньше всего. Я умел драться. И постоять за себя мог тоже. Но это не отменяло того факта, что я не хотел лезть в драку и демонстрировать, насколько сильные у меня кулаки. Ссадин, царапин и синяков мне хватало и дома, когда отец обучал меня новым приёмам, думая, что всё это идёт на пользу в первую очередь мне самому. Мама поддерживала меня, помогая иногда избежать наказания. Или отправляя меня к кому-нибудь в гости. Чаще всего к Даррену, потому что тот был её любимчиком среди моих друзей. Даже Томми не пользовался таким радушным приёмом, который мама оказывала Рэду, как только тот переступал порог нашей квартиры. Иногда мне казалось, что она не отказалась бы усыновить его. Наверняка она бы сделала это, если бы смогла. Но мать не могла спасти меня от идей отца сделать меня лучше. Я должен был «исправлять свой имидж», «поднимать честь семьи» и, конечно, «обзаводиться адекватной самооценкой». Меня словно готовили к войне. В мире, где было до неё ещё далеко. «Мир цикличен, сынок, — говорил отец каждый раз, когда я просил отложить тренировку. — Скоро ты сам поймёшь». Я всё ещё не понял смысл его слов. Надеюсь, что старик не сошёл с ума, а действительно знал, о чём говорил. Мне кажется, что цикличность мира идеально подходит к нашей ситуации. А значит, есть смысл о ней говорить.

Море. 04:55.

Я встретил Эрин снова. Тогда, когда меньше всего ожидал увидеть её. Девушка была назначена моим начальником. Следила, чтобы я не опаздывал и всегда надевал дурацкий галстук, завязывая его именно виндзорским узлом. Мы мало общались после работы. А во время… Она постоянно пропадала на верхних этажах, решая проблемы фирмы. Кажется, её отец был доволен тем, как его дочь справляется со своими обязанностями, хотя и беспокоился из-за бесконечных угроз конкурентов. — Твоя слюна сейчас начнёт капать на пол, ты знаешь? — Эрин стояла рядом с моим столом, указывая на слюну, которая действительно уже свисала намного ниже, чем следовало. — Прости, Э… Простите, мисс… — Всё в порядке, парень. Просто не выводи из себя мистера Лорри. Он и так слишком стар для работы уборщика в такой огромной компании, как наша. Наверное, мы оба совершили ошибку. Но мы бы никогда не стали собой, если бы не попробовали. Шаг за шагом мы узнавали друг друга. Слухи о том, что мы вместе, уже вовсю гремели на работе, и мне пришлось уволиться. Но это последнее, о чем я тогда жалел. Эрин показала мне дом на дереве, в котором пряталась от отца, когда была маленькая. Она обижалась всякий раз, когда в их дом приходила его новая пассия. Я мало рассказывал о себе, боясь сболтнуть лишнего. О Даррене, отце, снах, которые до сих пор преследовали меня. Мы оказались в нужное время и в нужном месте. Мы спасались друг в друге. Я рассказывал ей о своих неудачах. Она слушала, перебирая мои волосы, а потом тихо-тихо, на выдохе говорила мне: «Не сдавайся». Тогда я не мог сказать, что это любовь. Это скорее была дружба, переходящая в лёгкие романтические отношения тогда, когда мы оба этого хотели. И я могу дать клятву, что однажды видел, как за нашим разговором наблюдает улыбающийся Никто.

Там не встречают закаты.

Там провожают рассветы.

Мне вновь кажется, что я бегу. Наверно, в этот раз я на самом деле участвую в каком-то забеге. Может, призом является свидание с Элисон. Или поцелуй с Элисон. Да я согласен даже на объятие. Главное, чтобы с Элисон, а не с Роббом (громилой-старшеклассником, который участвует в общественной жизни школы ради дополнительных баллов для колледжа). Робб бы раздавил мне кости или вовсе заставил меня пожалеть о выигрыше. Если честно, то любая встреча с Роббом могла бы заставить меня пожалеть даже о своём рождении. Да и вообще, приз, скорее всего, всё же как-то связан с лучшей девчонкой в школе. Ведь, в конце-то концов, я бегу не жалея сил. А я никогда не бегаю просто так. Только если не убегаю от сумасшедшей кошки Миссис Эрнст. Что животное, что хозяйка невзлюбили меня с первой секунды нашего знакомства. В этот раз мне приятно бежать. Мои ноги слушаются меня, я могу менять дорожки, а ещё я не чувствую оглушительных криков позади себя. Нет никакого горящего дома. Только я и несколько кругов, которые мне предстоит преодолеть. Думаю, что и остальные парни бегут ради главной красотки в школе. Я не вижу никого из ребят, но слышу за спиной тяжёлое дыхание и топот ног, соприкасающихся с асфальтом. Со стороны я выгляжу скверно. Естественно, я не могу видеть себя, но просто знаю, что видок у меня тот ещё. Пот, что стекает с лица. Открытый рот, высунутый наружу язык, словно я собака, которую только-только посадили в машину и дали высунуть морду из окна. На мне мешковатая серая футболка, на которой написано: «Вперёд, дикие коты!» (моя бывшая подружка (мы пробыли вместе аж целых три дня) подарила мне её, девчонка без ума была от Зака Эфрона), а черные штаны настолько широки, что еле как держатся на моих бёдрах. Это действительно картина, которую нельзя назвать достойной Лувра. А если она и достойна, то только в день выставки какого-нибудь «фрик-шоу», вроде того, в котором участвовал Крепсли, пока не встретил Стива. Да и после встречи с ним — тоже. Жаль, что я не продвинулся в этой франшизе дальше третьей книги. Я даже не удосужился чёртов фильм посмотреть. А мой лучший друг Сид ни в какую не хотел давать мне хотя бы один спойлер. Да, мне шестнадцать, и я парень, но это не значит, что я не имею права любить истории о вампирах. В конце концов, это не те светящиеся на солнце вегетарианцы. Те, которыми интересовался я, жили в другом мире. Жестоком и кровавом. Тренер кричит, что нам осталось ещё пять кругов. Пять кругов казались нам чем-то нереальным. Мы уже бежим вечность. Я успел вспомнить, как выключал свет в комнате и как гладил себе рубашку. Розовую, на которой синими нитками написано, что я люблю джаз. Элисон однажды сказала, что эта рубашка крутая. Но, конечно, были и другие причины, чтобы надеть эту рубашку. Мне всё ещё кажется, что кошмар вновь сможет настичь меня. Ведь это такая потрясающая возможность. Я прожил спокойно целую неделю. Даже отец не донимал меня своими нравоучениями о полезности умения дать отпор. Я вновь начинал бояться, но продолжал бежать. Ни одна девчонка не будет ждать моей победы ещё пять кругов. Уж тем более этого не станет ждать Уотлинг. Ребята из школьной команды по футболу шутили, что её назвали в честь «Красотки Уотлинг» из книги Митчелл. Девчонка узнала об этом слушке, прочла книгу и жутко обиделась. С тех пор её фамилия — Элисон — стала заменять её имя. Мне казалось это глупым. Ведь Уотлинг из книги не была такой уж вульгарной и плохой. Она не боялась показывать нужду в деньгах. А ещё она была безответно влюблена. Мало общего с нашей Уотлинг. Уж кто-кто, а не она могла жаловаться на безответную любовь. Ей было всего шестнадцать, а на неё уже засматривались парни со старших курсов. Словно им что-то могло перепасть. Твою ж мать, она была ещё ребёнком. В их понимании. Не в моём. Для меня она была просто горячей ровесницей, которую нужно впечатлить. Поправка. Которую я хотел впечатлить. «Ещё четыре! — кричит тренер. — Не выражайся, парень!» — добавляет он, когда читает по губам моё ёмкое и грубое «блядь». Мои ноги совершенно не устают, хотя я не был самым лучшим в беге. Именно поэтому мне всё ещё кажется, что я бегу. Возможно, я вновь заснул на уроке актёрского мастерства, а мистер Финниган фотографирует меня для стенда «Лучший студент месяца» (обычно провинившийся получает дополнительный вопрос на экзамене, так что ситуация явно не в мою пользу). Но если и так, то в этом сне я хотя бы смогу обнять Уотлинг. На каждом повороте мне хочется оглянуться назад и понять, сколько времени показывают электронные часы, висящие перед выходом на стадион. Но что-то мешает мне. Моя шея словно была настроена на то, чтобы не давать мне и шанса сменить маршрут, а мои ноги настроены бежать. Это одновременно объясняло и причину моей нескончаемой жизненной энергии. Штаны вот-вот могут слететь с меня, и я, конечно, не успею подхватить их. Явлю миру свои ярко-синие боксеры, которые, кстати, я тоже тщательно наглаживал с утра. Элисон не говорила, что они крутые. Так думал я сам. Сид кричит мне с трибун: «Вперёд, кружок драмы». Думаю, не стоит говорить, куда ведёт его отсылка. Хочется повернуться на звук его голоса и крикнуть, чтобы он катился туда, откуда пришёл, а не сидел здесь, отпуская тупые комментарии, касающиеся моего внешнего вида. Тренер вновь объявил о том, что мы пробежали очередной круг. Кажется, словно силы только прибавляются, а не покидают меня. Моё дыхание ровное, словно я только что начал бег. Должно быть, сказываются тренировки с отцом. Что ж, не получилось со стрельбой и насилием, зато бег можно записать в мелкие достижения.

Мир. 00:00.

Не помню, когда именно началось моё приключение. Моя жизнь состоит из многих отрывков, которые я не могу рассказать тебе здесь. Возможно, ты сам сможешь отыскать их, когда начнёшь выбирать свой путь. А может, ты создашь новые. Каждый вариант будет достоин существования. Не помню, когда моя жизнь приняла крутой оборот: в момент, когда я встретил Эрин, или тогда, когда не смог подставить плечо Даррену, который, безусловно, этого ждал. Не думаю, что мысли об этом помогут мне избавиться от чувства вины, которое я несу внутри себя. Может, эта история лишь избавит меня от нескольких камней, которые тянут меня назад. Я рад, что это закончилось. И совершенно не горд, что всё это было.

Восток. 13:07.

Эрин что-то кричит. Из-за шума ветра я не могу разобрать ни слова. Мне хочется оказаться с ней рядом. Сказать ей то, что так и не решился произнести вслух. Рассказать ей о снах, что снились мне рядом с ней. Поцеловать её. Защитить. Подтягиваюсь на руках, чтобы увидеть самое родное для меня лицо. У меня никого не осталось. Никто больше не знает, кто я, где я и что я из себя представляю. Никто меня больше не ждёт. Эрин присаживается, но дыра слишком низко, даже теперь ей приходится наклониться, чтобы просунуть лицо и увидеть меня. Там пахнет дымом и гарью. Я уже чувствовал этот запах, когда пытался спасти Даррена. Точнее, когда улепётывал что было мочи от его дома для того, чтобы самому остаться целым. Глаза у девушки красные. Она плакала. А из губы идёт кровь. Мне хочется поцеловать её. Больше всего на свете я сейчас мечтаю об этом. Мне хочется оказаться там, где люди смогут жить, не разрушая друг друга. Эрин что-то шепчет мне, но я не хочу понимать её фраз. Мне хочется спасти её. Я должен её спасти. Наверху раздаётся рёв. Он похож на мотор старого мотоцикла, который завели спустя тысячу лет. Эрин отрывает лицо от дыры и кричит, что парню нужно сменить бинты. Бинтов, конечно, уже нет. Эрин не замечает, как её рука оказывается в дыре. Это не рука, которая принадлежит девушке из богатой семьи. Это не рука девушки, которая никогда в жизни не притронулась бы к пицце из обычного супермаркета. У Эрин огрубевшие пальцы, ногти разной длины (последствия маникюра, который она сломала ещё в день нашего свидания на прошлой неделе). Эрин снова наклоняется и смотрит на меня, на этот раз — прямо в глаза. Судорожно трясу головой, давая понять, что её план плохой. Но сам знаю, что он единственный. Эрин красивая. Наверно, я бы полюбил ее, даже если бы она всё ещё была той Эрин, с которой мы столкнулись. А, может, ненавидел бы её и её богатства. Ненавидел бы так сильно, что всё равно бы смог полюбить. Ничтожный трусливый бедняк и богачка с невероятно горячим сердцем. О нас бы сложили ни одну легенду, повернись наша жизнь иначе. Три слова уже почти срываются с моего языка, но лицо девушки искажается гримасой боли. Она кричит. Эрин не просит помощи. Я вижу, что она не хочет её. Девушка, которую я люблю, заставляет меня следовать её плану, даже если это значит, что я повторю самую большую свою ошибку. Эрин кричит: «Беги!». Её крик разливается по телу. Я словно робот, который спрограммирован на марафон. Эрин кричит: «Беги!». У меня нет времени попрощаться. Нет времени, чтобы вытащить её отсюда. Я закрываю глаза. И несколько раз проклинаю людей, которые всё это затеяли. Уверен, что они хотели лишь припугнуть или оставить послание отцу девушки. Но слишком быстро пересекли черту. Слышу удар. Ещё один. В такое время я не могу разобрать, что это: моё сердце, враг или молния. Возможно, всё вместе. Эрин кричит: «Беги! Пожалуйста, я умоляю тебя, беги!». Я делаю вдох. Открываю глаза и не верю тому, что всё, что происходит, реально. Мне кажется, что я свободен. Мне кажется, что всего этого нет. И это просто самый поганый сон за всю мою чёртову жизнь. Я улыбаюсь. Впервые за несколько недель. Улыбаюсь так, что сам чувствую ямочки на своих щеках. Улыбаюсь, чтобы дать ей понять, что именно она для меня значит. Я улыбаюсь. «Не сдавайся». «Беги».

Запад. Наши дни.

Руки парня трясутся. Так, словно он только что увидел призрака. Его комната слишком маленькая — он сразу бы почувствовал присутствие кого-то ещё. Над его головой покачиваются медали, которые он сумел завоевать на школьных соревнованиях по лёгкой атлетике. Почти все учителя возлагали на него большие надежды. Особенно один из них — старичок по фамилии Финниган. Он всегда помогал ребятам, которые часто меняли место жительства. Особенно способным ребятам. Он мог бы спуститься вниз и проверить имена своих одноклассников. Позвонить друзьям (которых успел найти) и спросить у них, действительно ли их имена Томми, Даррен и Сид. Но, кажется, он до конца жизни не сможет отделаться от чувства того, что всё это уже было. Теперь он будет щипать себя каждый раз, когда будет видеть фотографию Уотлинг у себя в шкафчике. Девчонка никогда не обращала на него внимания, но новички никогда не оставляют надежду, думая, что, пресытившись «старым уловом», Элисон бы клюнула на них. Теперь он больше не будет бояться попадать в неприятности. Глаза устали от чтения, которое заняло всё его свободное время на выходных. Не каждый бы выдержал письмо о жизни, которую, возможно, он когда-то успел прожить. В первом ящике его стола лежала записка. Ту, которую они, кажется, написали совсем недавно. «Договор вечной дружбы». Только Сид мог придумать такое пафосное название. Ещё десять минут он гипнотизировал ящик, до конца не осознавая, что именно ему пришлось пережить, а потом, закинув голову назад, засмеялся. Дрожь отступила. И всё, что ему осталось, — смотреть вперёд. Он снова проснётся завтра. Позавтракает. Купит букет цветов. А затем отправится к маленькому дому через дорогу. Кирпичному, с высоким забором и воротами в форме буквы «О». Совсем недавно туда переехала девчонка по имени Эрин. Они часто переглядывались в школе, а потом стали перекрикиваться, находясь каждый в своей комнате. Парень считал, что это была дружба на расстоянии. На расстоянии десяти метров. Эрин не была девушкой, чью фотографию можно было поместить в свой шкафчик. По ней не сходили с ума все парни. Даже местные «Казанова» не обращали на неё никакого внимания. Эрин просыпается в девять. А в девять пятнадцать он уже будет возле её двери. Она откроет дверь и настороженно спросит, зачем именно он пришёл. Её голова будет наклонена набок. А в глазах будет плескаться недоверие, которое можно будет также узнать по прищуру. Что будет потом — неизвестно. Возможно, его жизнь пойдёт под откос. Возможно, он проснётся и не увидит того письма, которое нашёл в своём ящике двумя днями ранее. Перед ним был холст. Ему осталось лишь начать рисовать. Он улыбнётся девчонке, пожмёт плечами, не зная, что делать и что отвечать. Парень будет знать только одно. Ему почему-то ужасно хочется её поцеловать.

Восток. 13:12.

Я спотыкаюсь, падаю. Но в этот раз у меня есть силы подняться снова. В этот раз я улыбаюсь, несясь вперёд. И я бегу.