Мраморные цветы

Не смотря на свой юный возраст и то, что он ещё учился, Чоппера уже можно было назвать настоящим врачом. Он знал побольше своих преподавателей, и даже некоторых специалистов. Он на раз-два мог с лёгкостью отличить одну болезнь от другой, даже если симптомы были схожи. Ему не составляло труда на глаз определить степень ожога или обморожения. Он разбирался в педиатрии, фармакологии, инфекциях, акушерстве, и в некоторых других отделах медицины. Знал в норме, как таблицу умножения, все показатели лабораторных и инструментальных методов исследований. Его не пугал анафилактической шок, который развивается молниеносно и нередко заканчивается смертью пациента, — он прошёл через него, и ему удалось спасти чью-то жизнь. Он был так счастлив в тот день, что не мог сдержать слез. Чоппер точно знал: медицина — это его призвание. Ему нравилось помогать людям, а это было не мало важным аспектом в его сфере деятельности. Многие люди — бездушные, злые эгоисты. Они ни за что бы не стали помогать кому-то за просто так, но Чоппер был другим. Он помогал всем и каждому, кто нуждался в этом. И простого «спасибо» ему всегда было куда более чем достаточно. Возможно, это было неправильно, безрассудно, и этим не раз пользовались, но по-другому он не мог и не хотел. Он стремился быть добрым, быть лучиком света в этом довольно холодном мире. Ему хотелось сделать его лучше. Но хозяйке Судьбе, видимо, это не понравилось. И она, такая же безжалостная, как и большинство людей, решила расправиться с ним. Убить в нем все светлое, что было, омрачить своей тьмой. И выбрала она для этого самый жестокий способ, который только могла. Чоппер с самого детства увлекался медициной, и к поступлению в институт уже во многом был осведомлён. А за время учебы только укреплял свои знания, и набирался новым. Часами сидел в библиотеке, выписывая интересные случаи себе в опорный конспект. И он был очень удивлён и поражён, увидев здесь книгу о медицине в Средневековье. Помимо кровопускания и других неординарных методов лечения, там были описаны выдуманные, нелепые болезни, от которых глаза Чоппера готовы были выпасть из глазниц. Но читать это было довольно забавно. В этой библиотеке он же и впервые встретил его. Красивый, стройный, высокий парень с мрачным взглядом и смуглой кожей, проходил меж стеллажей. Его длинные пальцы, забитые в наколках, проходились по корешкам книг, а глаза — тёмные, как беспроглядная ночь, чуть щурились, читая названия в поисках нужной. Если бы Чоппер играл с Судьбой в морской бой, то она однозначно ранила его в этот момент. Трафальгар Ло — как позже узнал его имя Чоппер — учился на хирурга на последнем курсе. И уже тогда Тони Тони понимал, что такой, как Ло, никогда не обратит на него своего внимания. А Чопперу так хотелось подружиться с ним! Но он прекрасно знал, что будущему хирургу его дружба не нужна от слова совсем. Кто Чоппер такой, чтобы заинтересовать его? Тони никогда не отличался громадным ростом, сильным телосложением или прекрасными мужскими чертами лица. Все потому, что у него этого попросту не было. Был рост метр с кепкой, чуть детские черты лица, олений взгляд и слегка угловатая конституция тела. Из-за этого его частенько называли ребёнком и насмехались над ним, будто детское личико могло сравниться с его большим добрым сердцем. Но многие в институте звали его, как «маленького гения медицины», хотя большинство и не догадывалось, что это он. Чоппера это прозвище, данное преподавателем лечебного дела, крайне смущало, но все же ему была до жути приятна такая похвала. Трафальгар Ло (Тони безумно нравилось произносить его имя полностью) был для него звездой в небе. До которой, кажется, можно достать рукой, стоит всего лишь потянуться к ней, но это все было обманом зрения. Ло не был в пределах его досягаемости. Чоппер начал наблюдать за ним издалека. Смотреть, как он читает в библиотеке или ест в кафетерии, как общается с кем-то в коридоре. Это было явно ненормально вести за ним слежку, ему даже было невероятно стыдно и неловко. Он ощущал себя сраным сталкером, но зарекся, что никогда не отправится за ним домой. Хотя очень сильно хотелось узнать, где и в каких условиях жил Трафальгар. Снимал ли он комнатку в жилом доме или же у него была своя собственная квартира? Есть ли у него семья? И собираются ли они каждым вечером в столовой за ужином? Вопросов было много, ответы приходилось додумывать самому. Был ещё один вопрос, касающийся самого Чоппера: неужели ему нравится Ло? Но ответ был очевиден. Все начинается с того, что он начинает ощущать пустоту за грудиной. Внутри, казалось, образовалась всепоглощающая чёрная дыра, и он незримо ощущал её присутствие. Не было никакой боли, лишь тягучее отвратительное чувство, которое было доселе неизвестно ему. Оно пожирало его изнутри, накатывая тошноту, а во рту стоял противный привкус травы. Тони становилось дурно от этого. За каких-то пару дней он совсем поплохел: перестал следить за собой, стал меньше питаться, а кожа утратила свой мягкий розоватый оттенок, став болезненно-бледной. Он всем своим телом и духом ощущал, как начинает заболевать не пойми чем. И это несколько пугало. Но через день-два пустота в груди исчезает, и остаются только остаточные явления, да запах цветов во вдыхаемом воздухе. Зоро сходу же замечает, что с ним что-то не так. И это ему льстит. Фехтовальщик всегда относился к нему, как к младшему брату и всегда по-своему заботился о нем.       — Ты заболел? — скорее даже больше утверждает, чем спрашивает, и со всей серьёзностью смотрит на него. Зоро щурится, а Чоппер неловко улыбается. Ему было слегка стыдно, что он не мог определить свой недуг. Легче было все отрицать, чем признаться, хоть он никогда и не был из таких людей.       — Нет, я в порядке, — криво улыбается, и Робин разворачивается к ним, как бы подключаясь к разговору. Она смотрит непоколебимо, но во взгляде чувствуется насторожённость и беспокойство. Если Зоро был ему старшим братом, то Робин, определено, — старейшей сестрой. — Просто устал. Скоро экзамены, и я почти не сплю: боюсь не успеть подготовиться, — выходит нервно, и он сглатывает, беспокоясь, что его ложь они мигом почуют. Возможно, так оно и было, но они не подали виду. Зоро нахмурился, и больше не пытался даже с ним заговорить. Чоппер на это рассеяно поджал губы. Ему не хотелось врать им, и ещё больше не хотелось, чтобы они разочаровались в нем. Но он понятия не имел, с чего и как начать разговор.       — Доктор-сан впервые переживает на счёт экзамена? — спрашивает Робин, прикрывая ехидную улыбку, и он впервые никак не реагирует на её «доктор-сан». Лишь больше зажимается и уходит в себя, не желая ни с кем говорить. Через пару дней пошло обострение его «болезни». Что было странно — болели лёгкие, чего быть не могло, в виду отсутствия у них нервных окончаний. Идти к врачу было делом бесполезнейшим — помимо боли, другие симптомы отсутствовали, рентгенография никакой патологии не обнаружила, а результаты анализов были в норме. Чоппер готов был рвать на себе волосы — он совершенно не понимал, что это за болезнь такая. Загибаясь от мучительной боли, он в сухую глотал обезболивающие и пытался найти что-то в интернете. От отчаяния он заходит на какой-то форум, и прочитанное там никак не укладывалось со здравым смыслом. Кто-то писал:       «Ханахаки — это болезнь неразделенной любви, от которой в лёгких прорастают цветы, и больной начинает кашлять лепестками». И кто-то добавлял, что цветы — это любимые цветы того, в кого ты имел несчастье влюбился. На вопросы, как выздороветь люди давали только два ответа: добиться взаимности, либо провести операцию, которая лишает тебя всех чувств навсегда. А если не сделать того и другого — смерть от удушья. Чоппер, посвятивший всю жизнь медицине, впервые слышал о таком заболевании. И это бы звучало совсем уж глупо и смешно, если бы его симптомы не сошлись с симптомами других людей. Да и плохой сон тоже внес свой вклад. На несвежую голову — это все казалось очень даже логичным. Плюс Чоппер всегда был слишком доверчив, и мог поверить во что угодно. Будь-то какой-то странный недуг, или же эпичная битва Усоппа с акулой. А тем временем игра в морской бой продолжалась. Судьба сделала свой ход и безжалостно ранила его прямо в сердце. Он был почти убит. Луффи привёл Ло в кафе Санджи. Сказать, что Тони был удивлён, значит ничего не сказать. Он был в полнейшем ступоре, а Ло сидел напротив него, и был так близко к нему. Тони мог заметить неаккуратно подстриженную бородку, видел его огромные глубокие тени под глазами, и смог заглянуть прямо в его глаза. Бездонные, черные, прожигающие насквозь. От его мрачного взгляда резко бросило в жар на пару секунд, но потом он быстро спадает, и внутри остаются лишь холод и пустота. Это пугающие сочетание пробирало до дрожи, и так реагировал он один. Чего и следовало ожидать — беззаботному Луффи было глубоко плевать. Он, наверное, и не видел этого. Монки Ди спокойно обзывал Ло, как «Траффи», да не боялся порой прикоснуться к нему. А ещё называл его своим другом. Это отзывалось тягучей болью за грудной клеткой. Тони не завидовал Луффи, и не злился на него. Он злился сам на себя. Ведь если бы он не был слишком не уверен в себе, то мог бы первым называть Ло своим другом. Чоппер не знает, какие цветы начали прорастать в его груди, но думает, что это гвоздики. Темно-багровые, как венозная кровь, гвоздики. И не потому, что их любит «Траффи», а потому, что он связан со смертью. Об этом говорят его татуировки на пальцах. Об этом говорит приближающая кончина самого Тони. Он чувствует их, они щекочут паренхиму лёгких, забиваются в альвеолы. Дышать пока не трудно, только одышка замучила. Раньше он мог бегать несколько десятков метров без передышки, сейчас же при слабой физической нагрузке дыхание надолго сбивалось и не могло прийти в норму. А теперь и никогда не придёт, пока он вовсе не перестанет дышать. Он уверен в этом. И ему чертовски страшно. Он начинает кашлять. Совсем легко, как при начале обычной простуды. Горло чуть саднит, цветы полностью заполнили нижнюю долю лёгких, а резкие движения руками отдаются в сердце глухой болью. Затем кашель перерастает в более зловещий, невыносимо тяжёлый. Цветы растут с огромной скоростью, занимая собой добрую половину парного органа, и скоро передут на бронхиальное дерево. Дальше они будут подниматься все выше и выше. Интересно, на какой стадии он перестанет дышать? Пока цветы из горла не полезут или же когда просто заполнят собой все лёгкие?       — Все в порядке, Тони-я? — неожиданно раздается голос рядом. Чоппер даже подпрыгивает от испуга, и, развернувшись к Ло, начинает судорожно бегать глазами.       — Да, все хорошо, — он кивает, наигранно счастливо улыбнувшись. Сердце сжалось от невыносимой боли. Чоппер знал, что его любовь безответна, и, если бы у неё не было таких серьёзных последствий, ему бы хотелось, чтобы так оно и оставалось. Трафальгар Ло — недосягаемая мечта, идол. Ему нравится смотреть за ним со стороны, слушать его приятный бархатный голос. Он любил его совсем не так, как другие любят свои половинок. Ему вовсе не нужны были его случайные прикосновения или долгие поцелуи под луной. Чопперу просто хотелось находится рядом с ним, дышать его запахом, молчать с ним.       — У тебя кровь, — Траффи прикасается большим пальцем к своему углу рта, и Тони, зеркально, повторяет за ним. Ощущает что-то влажное на мягкой коже, и смотрит на свои руки. Ло видел в этом кровь. Для Чоппера это были багровые лепестки с зубчатым краем. Как он и думал — гвоздики. Кривая усмешка трогает губ. Разве это не иронично? Его убьёт тот, кого он так любит, а его любовь, в свою очередь, даже не будет подозревать об этом. Чоппер набирает полную ванну воды, и погружается в неё с головой прямо в одежде. Ему интересно: каково это умереть от удушья? К горлу подступает ком, желающий вырваться наружу. Мокрая тяжелая одежда неприятно липнет к коже и тянет его на керамическое дно. И если закрыть глаза, попытаться расслабиться, несмотря на то, что воздуха все меньше и меньше, можно почувствовать весну за грудной клеткой. Это было бы вполне приятным чувством, не будь все так печально. Вместо цветов в легких, у него должны были быть бабочки в животе. Вместо агонии, он должен был испытывать чувство окрыленности. Любовь, пусть и односторонняя, — это эйфория, она должна приятным теплом разливаться в груди и вносить в мир только яркие краски. Но почему же он так сильно страдает? Почему весь мир окрасился в два цвета: черный, как глаза Ло, и кровавый? Пульс начинает громко стучать в голове. Он действует на нервы так сильно, что хочется сейчас же вынырнуть из воды. Но Чоппер терпит. Еще рано. Чоппер пытается смириться, хочет принять свою судьбу. Сквозь стиснутые зубы, терпит нехватку кислорода. Он хочет принять свою смерть, ведь этому учит тех, кому жить осталось считаные дни. Ханахаки убивала его не только физически, но морально, она высасывала все силы, вводила в депрессию. Ему было бы куда легче, если бы об этом можно было с кем-то поговорить. Например, с тем же Зоро — его «страшим братом». Но Зоро бы не понял его, он бы злился, пытался все исправить. Возможно даже вырубил бы его, и отнёс на операцию. Но Чопперу это было не нужно. И тем более, он не хотел смотреть своим умирающим взглядом в живые и отчаянные глаза Зоро. Не хотел, чтобы мечник переживал по поводу его приближающейся неминуемой смерти. Чоппер сам выбрал свой путь, и хотел идти к нему до конца. Ему не нужна была операция — она бы изменила его, сделала другим. Он бы больше не ощущал радости от помощи другим. Трафальгар бы не отзывался приятными тягучими отголосками в его сердце. Его тихий низкий голос больше бы не ласкал слух. Ему бы было плевать на все. А меняться он не хотел. Он выныривает из воды, жадно хватая ртом воздух, и заходится в сильном приступе кашля. Лёгкие жгло, горло саднило, в носу щипало. Он выкашливает цветы прямо в ванну, и они расплываются по воде. После жгучего приступа он сплёвывает, потому что глотать было невыносимо больно и неприятно. Вытирает слезы, и с пустым взглядом ложится на спину, в этот раз положив голову на бортик ванны. Так он и остался лежать, пока вода не стала совсем ледяной. Багровые лепестки лежали на глади воды и не двигались. Сегодня он выкашлял их гораздо больше, чем вчера. Чоппер накрывает глаза рукой. Мелкая дрожь бьет по телу. Он чувствует приближение своего заката. Чоппер входит в «Олл Блю», чтобы попрощаться. Он знал, что близился момент его смерти. Цветы стояли уже поперёк горла, и в ближайшие несколько часов должны были разорвать его грудную клетку. Одышка появилась в покое. Он начинал задыхаться. Ребята, как обычно, сидели в углу на диванчиках, а с ними Ло. К которому прижимался Луффи. Но сколько бы Траффи не корчил недовольное лицо, оттолкнуть Монки Ди он, кажется, и не собирался. И этого хода Судьбы вполне хватило, чтобы затопить его корабль (вдребезги разбить его сердце). Он заходится в мучительном кашле, сгибаясь на две части. Это не остается без внимания ребят, а он тем временем оседает на пол, выплёвывая багровые лепестки на пол. Глаза начинают слезиться, и через пару секунд, он, не сдерживаясь, начинает плакать навзрыд, зажимая рот одной рукой и другой — сминает в кулак треклятые цветы. Крупные капли слез разбиваются о пол, смешиваются с кровью. Чем он заслужил такую смерть? Разве вообще кто-то заслуживает умереть вот таким образом? В полном одиночестве, в ужасных мучениях. Ребята обеспокоено подбегают к нему, что-то кричат в разнобой, все как один беспокоясь за него. Но он не разбирает слова, крепко жмурясь. Моральная боль, разъедающая душу, оказалась куда больнее и приносила больше страданий, чем цветы смерти, разрывающие лёгкие, желающие предать его труп земле и зацвести на его теле. Горло саднило, грудь горела огнём. Сквозь зубы, заскулив, как израненный зверь, он без сил падает лицом в пол, но кто-то успевает его перед этим поймать. Кто-то говорит, что все будет хорошо. Кто-то кричит, что скорая уже в пути. Рука ложится на грудь, где в бешеном ритме билось пока живое сердце. Оно грозилось ему остановиться, и лучше бы так оно и было. Чоппер не хотел умирать так долго, не на руках друзей. Его укладывают на бок, от чего он скрючивается, продолжая кашлять цветами. Обнимает себя руками, пытаясь сделать вдох, но ничего не выходит. Цветы уже полезли через нос, грудная клетка наверняка надулась, став бочкообразной формы. Он уже не знал, кричит и плачет ли.       — Тони-я, — слышит он единственный голос через шум в ушах. Низкий, бархатный голос смерти успокаивает. Начинает кружиться голова, от катастрофической нехватки кислорода, и от чего-то становиться очень спокойно на душе.       — Все будет хорошо, — говорила ему смерть. Умиротворение настигает его. Он окунается в него с головой, и перестает что-либо чувствовать. Не было ни боли, ни паники с отчаянием, ни-че-го. Осталась лишь весна в груди. И багровые лепестки на чужих руках.