Социальная биология

- Вы такие странные. – Смитсон втягивает воздух с тихим стрекочащим звуком, означающим смешок на его языке. – Мне всегда казалось удивительным, как вы выжили. Как развились и построили империю. В вас всё говорит о том, что этого не должно было случиться. Тахлу кажется, что тёплое колышущееся желе облекает его со всех сторон, пытаясь втянуть его в себя и начать переваривать, - но на самом деле эмберрец обнимает его совсем легко, сзади и чуть сбоку. Ферменты, выступающие на поверхности его скользкого тела, едва ли способны причинить вред шахранской коже – отдельные чешуйки блестят от них, как от пота. Только у их оснований в кожу прорастает едва заметный зуд, и хочется потереться обо что-то и соскрести его, сбросить вместе с кожей. - Вы сами пример того, что не должно было случиться, - замечает Тахл, не двигаясь. Смитсон вновь смеется, и по его телу этот смех прокатывается вязкой волной. Его верхняя конечность продолжением этой волны скользит по тахловой руке, к одному из больших пальцев, и замедляет движение, лишь когда тот медленно выпускает когти, а затем так же медленно втягивает обратно. Снова показывает совсем немного, убирает, затем снова. Когда-то это движение стимулировало ядовитую железу и вызывало невольное повышение агрессивности и готовность к бою – но с тех пор, как шахране эволюционировали, превратившись из совершенных хищников своей планеты в совершенных убийц внутри своей цивилизации, этот инстинкт изгладился, превратившись в символическое действие почти интимного характера. Цивилизация шахран пришла в упадок после встречи с „Верой“ три сотни лет назад, но символ - и этого тоже - остался с ними. Тахлу кажется забавным, что Смитсон интерпретирует этот жест как призывный, даже не понимая его смысла. - Жаль, что ты не можешь разделить со мной эту иронию. – Голос эмберрца шелестит ему почти в ухо, и Тахл прикрывает вторые веки. – Любой вид, желающий продлиться во вселенной, испытывает радость от совокупления. Мы испытываем её всем телом. Любой разумный социум помнит о том, что потомство для вида важнее всего, и строит на этом связи. Я много размышлял, на чем же строили свои связи вы, пока они у вас были? Тахл родился гораздо позже распада шахранской империи, и его не интересуют связи. Здесь, на борту „аутсайдера“, его интересует выполнение их миссии и возможность встречи с „Верой“, превратившей когда-то его расу в кучу осколков, разлетающихся друг от друга прочь при любом столкновении. - Кто сказал тебе, что они у нас были, - говорит он, не спрашивая. Влажный вкрадчивый зуд на коже становится сильнее, и он недовольно потягивается, потираясь боком о тело эмберрца. Тот выводит из нижней части своего тела вторичную конечность, при его размерах она приходится Тахлу лишь чуть ниже пояса, тоньше и гибче основных. Она без труда пробирается под его форму, расправляясь с креплениями, и Тахл чувствует, как она скользит вниз по его животу, где чешуя реже и одновременно острее. Этот участок еще менее чувствителен, чем даже руки – иначе шахране умирали бы куда чаще, чем рождались, - но Тахл всё-таки на секунду чувствует желание его остановить. Смитсон скорее понимает это разумом, чем ощущает. - У вас ведь даже нет половых органов, - непривычно, почти издевательски мягко замечает он. - Органы размножения. Они у нас есть. - И вам доставляет удовольствие их стимуляция? - Нет, - спокойно врёт ему Тахл, пока его конечность и вторая следом находят небольшой карман на его коже у сгиба бедра, проскальзывают внутрь, вызывая в глубине дрожь, похожую на смесь отвращения и интереса, переведенных из категории сознания в категорию физического. Тахл снова толчком выводит наружу ядовитые когти, и Смитсон это видит – но не прекращает. - Ну, и зачем такой сложный процесс виду, который пошёл по пути самооплодотворения? – интересуется он, словно поддерживая светскую беседу. Сейчас Тахлу кажется, что ферменты его тела стали еще более вязкими, плотными, возможно, изменили состав – или он сам наконец привык. Процесс пищеварения у эмберрцев всегда выглядел для него чем-то противоестественным – способность поглощать растительную пищу всей поверхностью влажного мягкого тела была чем-то диаметрально противоположным хищническим инстинктам шахран по всем возможным аспектам. На корабле класса „аутсайдер“, собравшем в своих недрах самых неприспособленных к командной работе людей, не могло быть двух более далеких друг от друга существ, чем гениальный техник с Эмберры и шахранин. Возможно, именно поэтому то, что происходит сейчас, не вызывает у Тахла настоящего отторжения – это просто слишком странно и слишком не похоже на то, что он может назвать допустимым или недопустимым. Строго говоря, он вообще никогда не задумывался о том, что так можно. Скользкие конечности Смитсона скользят по его телу с влажным звуком, обе вторичные двигаются под его кожей аккуратно и равномерно, словно изучая рисунок нервных импульсов, который пробирается в тело всё глубже, становясь ещё одной невидимой конечностью эмберрца, задевая что-то внутри и добиваясь отклика. Тахл не замечает, как сжимает участок прильнувшего к нему тела на уровне плеча все крепче, пока по его телу не проходит несколько спазмов, от которых дыхание словно проваливается глубже горла. Из глотки вырывается только гортанный хрип, и это длится, длится еще несколько бесконечно долгих секунд, - а затем мир вдруг обретает кристальную чёткость, и Тахл рывком разворачивается, почти впиваясь вздрагивающими когтями в колыхающуюся плоть эмберрца. - Ты понимаешь, что делаешь?! – шипит он хрипло, потому что в эту секунду одними инстинктами, без всякого анализа и никогда прежде такого не испытывая, точно знает, что именно это должно было быть. - Изучаю вашу социальную биологию, - усмехается Смитсон, и по его огромным золотистым глазам Тахл отчётливо видит, что тот понимает. Вторичные конечности Смитсона осторожно выскальзывают из всё ещё слегка пульсирующего кармана в углублении между его животом и бедром. Он отворачивается, отходя от эмберрца, и тот с тем же влажным звуком отступает на шаг в обратную сторону. - Значит, непрямая стимуляция, - бормочет тот, будто пробуя слова на вкус всей поверхностью тела. – Тоже не дурной способ. Какие у вас живучие инстинкты... Тахл не смотрит на него. Дело даже не в том, что только что эмберрец узнал о его расе нечто интимное и странное, чего не знал он сам и наверняка не знали последние несколько поколений разобщённых шахран, давно забывших, зачем нужны социальные связи и вмешательство в личное пространство друг друга. В тела друг друга, изначально заточенные под возможность выжить и размножиться без всяких сородичей вокруг - но ставшие в процессе совместного развития удивительно чуткими к сигналам улучшения условий вокруг, говорящим о том, что следует пользоваться моментом. И лучшим сигналом, стимулирующим естественные процессы, всегда был тот, что транслировался действиями сородича, подсознательно или открыто ждавшего того же в ответ. За триста лет шахране почти сумели забыть этот механизм, отказаться от него вместе с тем, что делало их единой расой, но, как и рефлекс с ядовитыми когтями - он не забывал о них. - Это должно было случиться не так, - спокойно говорит он, даже не желая смотреть, здесь ли еще Смитсон. - Уверен? – со знакомой насмешкой тянет тот, и вопреки обыкновению вопрос Тахла не раздражает. - Нет. Со мной этого прежде еще не случалось. - С нами всеми здесь происходит что-то, чего никогда раньше не случалось. - Но я пришёл не для этого. - Он делает паузу, думая, хочет ли объяснять что-то Смитсону. - Я пришёл сюда один, и я собирался уйти один. Так или иначе. Эмберрец плавным движением обозначает жест, смутно напоминающий пожатие плечами у людей. - Ваша философия, нет? Это всё равно будет иметь значение, только если ты выживешь. - Я? – усмехается теперь уже Тахл, но Смитсон не пытается поправить свою речь, заменив местоимение на то, что могло бы означать что-то больше одного организма. Вместо этого он неуловимым движением снова оказывается рядом, и Тахл вновь чувствует на своей кожу вязкую влагу его ферментов и прикосновение одной из конечностей к своей шее. Первый раз ему приходит в голову, что если бы хоть один из них был хоть немного человеком, влажные прикосновения Смитсона и его объятия чем-то напоминали бы поцелуи.