Розы и фиалки

Мир, где неразделенная любовь причиняет не только душевную, но и физическую боль, кажется просто сказкой. Все считают это некой легендой неисправимых романтиков, мол, любовь настолько сильна, что в твоих лёгких распускаются цветы. Большинство мечтательных девочек верят, что это хоть и редкость, но правда, и видят это чем-то жутко романтичным и прекрасным. На деле же, это в некой степени проклятье. Ты не можешь спокойно дышать, резкая колющая боль нарастает с каждым днём все большим комом. И помочь избавиться от этого недуга окончательно могут только ответные чувства объекта воздыхания, но мы живём не в сказке, и случается это крайне редко, что очень прискорбно. И никакие исследования столь редкого недуга и препараты не могут от этого избавить. Таблетки лишь на какое-то время облегчают мучения, становится чуть легче в груди, можно чуть глубже вздохнуть. Но стоит лишь увидеть того, кто является причиной страданий, и никакие лекарства помочь не в силах. Приступы кашля, головокружение от нехватки воздуха, кажется, ещё чуть-чуть - и ты выплюнешь наружу внутренности, но в итоге видишь лишь окровавленный бутон цветка в своей руке. В особо сложных случаях делают операцию, вырезают из лёгких ненавистные цветы, пусть они и так прекрасны в своём безобразии, но и это не помогает. Вырезав цветы, не вырежешь чувства. И люди обречены на страдания до самого момента своей гибели от столь красивых растений. Не сказать, чтобы Маринетт в это не верила совсем, но относилась с каким-то скептицизмом. Ей мало представлялось возможным, чтобы в человеке зародилось растение, да ещё и от любви. Да, она была весьма романтичной и милой девушкой, но все же такая «особенность» настоящей любви казалась чистой воды выдумкой. Да и реальных примеров этому она не видела. Её родители ничем таким не страдали, но жили вместе достаточно давно, и про них с уверенностью можно было сказать, что они любят друг друга. А все эти статьи в журналах Маринетт считала просто фейком, пиар ходом, помогающим торговле. Так она считала. До недавнего времени, пока не встретила новенького в классе. Первое знакомство выдалось довольно сумбурным, но уже тогда что-то впервые кольнуло в груди, и вдохнуть глубже у неё не получилось. Дальше становилось только хуже. Каждый день она узнавала о нем что-то новое, что-то, что заставляло сердце пропускать удар, а в груди колоть сильнее. Лучезарная улыбка, зеленые глаза, полные тепла, мягкий голос, что льётся словно растопленная карамель — и новые приступы кашля. Сначала все было совсем безобидно. Думалось, что просто простыла, но с каждым днём становилось все тяжелее. Легкие будто распирало изнутри, дышать становилось труднее, присоединилась боль, колющая, саднящая. Придя однажды домой, она сложилась пополам в новом приступе кашля, прислонившись спиной к двери своей комнаты и прикрыв рот рукой. Лицо стало пунцовым, сердце бешено стучало, в висках потяжелело. И вот в её ладони он, окровавленный белый лепесток розы, такой прекрасный в своём безобразии. Не веря своим глазам, девушка обессиленно сползла на колени, исступленно уставившись на него. В голове шумело, мысли путались, верить не хотелось от слова совсем. Но реальность будто окатила её ледяной водой, оставив с этой новостью один на один. Родителям говорить не хотелось: они слишком сильно будут переживать. Идти к врачам было ужасно страшно. Доходившие до неё слухи о таких же «избранных», как она, говорили о том, что их используют как подопытных кроликов, запирая в лабораториях и проводя эксперименты. Перспектива быть препарированной, как лягушка на уроке биологии, не прельщала совсем. И единственным выходом Маринетт видела обратиться к интернету. Но и тот мало чем утешал, ведая о том, что болезнь эта крайне редкая, не изученная и выдавая разве что рекламы разномастных клиник, которые готовы попытаться помочь. Страх и отчаяние охватывали с каждой секундой все больше. Она проклинала себя за беспечность, мир за несправедливость и только его девушка не считала ни капли виноватым, выплакивая каждую ночь всю боль в подушку, а на утро приходя в школу с жуткими синяками под глазами, заставляя одноклассников испуганно шарахаться от неё, а лучшую подругу складывать руки на груди и хмурить брови в беспокойстве. Отговариваясь дежурным «все в порядке, просто допоздна помогала родителям», Маринетт садилась на своё место и начинался её ад на земле. Впереди неё сидел тот, из-за кого она так отвратительно выглядит и задыхается от любви в самом прямом смысле. Пшеничная макушка перед глазами заставляла сердце биться чаще, а маленькие бутоны в её груди распускаться пышными цветами. *** Когда именно это началось, он точно не помнил. Когда впервые случайно увидел её улыбку? Когда в очередной раз увидел эти огромные синяки под глазами? Или при самой первой встрече? Впрочем, не важно, когда это началось. Куда важнее то, что дышать в её присутствии становится все труднее с каждым днём. Сначала он думал, что это просто любовь и так она проявляется. Конечно, слухи о так называемой болезни ханахаки он слышал, но не относился к этому ни положительно, ни отрицательно. Парень был слишком занят работой, учебой и всевозможными секциями, чтобы раздумывать над чем-то, что вовсе может и не быть правдой. И вот, получив немного свободы, Адриан думал, что сможет вздохнуть полной грудью, но по иронии дышать стало только тяжелее. И от чего-то парень был счастлив. Да, закашливаясь, складываясь пополам от этих спазмов и сплевывая тёмно-синие маленькие окровавленные цветки фиалки, он был счастлив. Чувствуя эту саднящую боль, любуясь этими маленькими растениями, цвета её глаз, пускай и запачканных его собственной кровью, Адриан улыбался. Ему казалось, что именно это и есть жизнь. Он чувствует её в полной мере. И счастье, и боль. Ведь если ты чувствуешь боль, значит, ты живёшь. И парень ни о чем не жалеет. Ведь не вырвись он тогда на свободу, так бы и чувствовал себя пустой оболочкой, внешность которой продаёт за бешеные деньги собственный отец. Парень был чертовски рад. И в то же время становилось грустно. Любовь — такое прекрасное чувство, но неразделенная, безответная любовь причиняет слишком много боли и мучений. Видеть человека, который тебе так дорог, но так далеко от тебя, хоть и кажется, что вот он, протяни руку и будет твоим — тяжело. Видеть её бледное лицо, мешки под глазами и потухший, будто бы от боли, взгляд таких прекрасных глаз куда мучительнее, нежели задыхаться от распирающего чувства в груди. И в очередной раз вернувшись из школы, разорвав на себе рубашку, в надежде облегчить мучения, парень содрогается от приступа удушья, стоя на четвереньках, и сплевывает этот прекрасный цветок, рассматривая его и улыбаясь как-то отрешенно-мечтательно. *** В очередной раз девушка отпросилась среди урока, еле сдерживая кашель, успевший так ей надоесть. Забежав в свободную кабинку туалета, она вновь согнулась от спазмов в груди, прикрывая рот рукой. С каждым днём лепестков становилось все больше. Иной раз были и целые соцветия. На какой-то миг становилось легче. Прислонившись к стенке, Маринетт сползла вниз, запрокинув голову и переводя дыхание, притянула колени, обхватив их руками, и тихо заплакала, опустив голову и пряча лицо в сложенные руки. Сил не оставалось почти никаких. Любовь и правда может изматывать и доставлять кучу страданий и боли. Идите к черту все, кто считает, что любовь это прекрасное чувство. Вы просто не испытывали этой боли, не чувствовали это отчаяние от осознания, что с этим нельзя что-то сделать, девушка в этом более, чем уверена. Эти мучения будут истязать её каждый день, пока не выжгут в ней все дотла и она не осыплется пеплом, заставив родных и друзей горестно плакать, вопрошая, почему Маринетт не рассказала раньше. Но сейчас ей нужно вернуться в класс, иначе за ней пошлют проведать, и это непременно будет Аля, и если она увидит эти окровавленные цветы и обессиленную Маринетт, то уже не отвертеться, проблем станет только больше. Увидев пустую аудиторию, она вздохнула с облегчением. Сумки Маринетт на месте не было — видимо, Аля взяла ее с собой и ждёт на выходе из школы. Окинув взглядом пустые парты, девушка медленно прошла вперёд к той, чей владелец так сильно засел в её мозгу и сердце, заставил её нутро расцвести прекрасными, но в то же время такими ужасными цветами. Остановившись, Маринетт стала вырисовывать пальцами невидимые узоры на поверхности, губы тронула мягкая, едва уловимая вымученная улыбка, и девушка посмотрела в окно, переведя взгляд. Закатное солнце окрашивало небосвод в желтый, так походивший на пшеничные локоны Адриана, а кроны деревьев, зеленые и пышные, слегка раскачивались от вечернего ветра. И снова эта боль, словно миллион маленьких иголок. Схватившись одной рукой за грудь, а второй решив опереться о стол, Маринетт слегка качнулась. В горле запершило, голова закружилась, и она сама уже не помнит, как оказалась на полу, на коленях, опираясь на ладони, заходясь в очередном приступе удушья. Звуки собственного надрывного кашля отражались от стен и били по перепонкам. В висках стучала кровь. Сделать вдох было задачей практически невыполнимой. В глазах потихоньку начало темнеть. Отдалённо, будто из-под толщи воды, послышались чьи-то шаги. Секундная тишина - и шаги сорвались на бег, плечи засаднило от боли сильно стихнувших их рук. Сознание уплыло совсем, и Маринетт обмякла, запрокинув голову. Темнота. Тишина, от которой закладывает уши. Вдруг где-то впереди появляется маленький лучик света. С каждой секундой он становится все ближе. Что это? Конец? Как глупо. А ведь она даже не успела попрощаться с родными. По мере того, как приближался свет, к нему прибавлялся какой-то шум. Он становился все громче, отчётливее. Вскоре она поняла, что этот шум — её собственное имя, произносимое кем-то. Стало немного страшно от чего-то неизвестного, что с ней сейчас происходило, и чуточку грустно. Слишком мало она пробыла на этом свете, чтобы это было концом. Пару мгновений, и сознание вернулось к ней. Открыв глаза, первым делом девушка увидела те самые зеленые глаза. Они были влажные, в них читался страх и беспокойство. И чуточку облегчения. Расправив нахмуренные брови, Адриан притянул её к себе, утыкая носом в грудь. Слышно бешеное биение сердца. Это успокаивает. — Маринетт, слава богу ты жива. Я безумно испугался, когда увидел тебя на полу. Ты в порядке? — нежно отодвинув её от себя за плечи, он заглянул прямо в глаза. Только сейчас девушка заметила, как все его тело сотрясает мелкая дрожь. Ещё раз прокашлявшись, но на этот раз, чтобы прочистить сорванное горло, Маринетт села самостоятельно, сопровождаемая пристальным взглядом, и, вымученно улыбнувшись и сложив руки замком, коротко кивнула, уставившись в пол. Со стороны послышался громкий облегчённый вздох, и парень откинулся назад, прислонившись спиной к холодной стене. Маринетт наконец заметила, что они сидят под окном класса, что открыто нараспашку. — Пожалуйста, не заставляй меня так сильно переживать. Я ведь… — он замялся, щеки его слегка покрылись румянцем, какие-то пару мгновений парень молчал, подбирая замену тем словам, что чуть не сорвались с его губ так необдуманно, -…волнуюсь за тебя, — наконец высказал Адриан еле слышно, устало потерев переносицу. Хмыкнув, она прислонилась щекой к его груди. Рубашка пахла одеколоном и слегка потом. Его сердце билось намного размереннее, чётко отбивая ритм, словно убаюкивая. Прикрыв глаза, девушка мягко улыбнулась. — Я знаю, — глубокий вдох, и Маринетт погрузилась в полудрему. Рука нежно обняла её, слегка притянув ближе, а в волосы уткнулись носом, тихонько вдыхая запах ягодного шампуня. — Я тебя люблю, — едва различимо в гуле улицы, что доносится из открытого окна, прозвучал шёпот, и парень невесомо чмокнул Маринетт в макушку, стоило ему удостовериться, что она задремала. — Я тоже, — также еле слышно прозвучало в ответ, после чего последовало нервное хихиканье. Адриан остолбенел, сердце пропустило удар и сильно бухнуло в груди, щеки покраснели, а дышать стало чуточку легче. Устремив нечитаемый взгляд вперёд, он какое-то время сидел неподвижно, после расхохотавшись и закрыв тыльной стороной ладони глаза, по-глупому улыбнувшись и оставшись сидеть с этой улыбкой ещё долгое время.