— Желаю удачи, Коллинз. Коллинз, как слышно?
Скольжение по воде едва не оказалось неудачным, смертельным маневром. Шум в ушах и знакомый голос, спрашиваешь все ли в порядке. Я бы ответил, вот только сам не уверен. Ты пролетаешь мимо. Вода начинает заполнять кабинку и в этот момент я надеюсь только, что смогу отсюда выбраться. Но ты же должен знать, что я в порядке, верно? Подаю тебе знак. Уверен, заметил.***
Ты уводишь истребитель дальше, преследуешь фрица, не позволяешь ему покружиться над ближайшим судном еще немного. Начинаю задыхаться. Стекло не поддаётся ни ударам кулака, ни даже рукояти найденного пистолета. Этого я не планировал. Перед раскаянием за грехи последний раз смотрю наверх. По стеклу прошелся удар, паутина трещин стала моим спасением. Светлый мальчишка бросает веревку. — День добрый.***
Слышу знакомый мотор. Ты все ещё кружишь наравне с врагом. Оба разрезаете небеса. Летишь, не сбавляя скорость. Мессер уже разбомбил корабль и на этом явно не собирается останавливаться. Пытаешься вычислить как бы попасть наверняка или хотя бы зацепить. Вспоминаю, что у тебя мало топлива — рискуешь всем. И в этот момент снова набираешь высоту. — Давай, Фарриер, давай.***
Много выживших, все измазаны в нефти. Опасное вещество, сейчас — тем более. Ты знаешь это и пытаешься снова увести истребитель, уничтожить его раньше, чем тот пустит ещё бомб. Вы снова исчезаете из виду. Напряжение возросло, солдаты запаниковали, снова появилось назойливое жужжание. Вода окончательно затопила судно и люди понимают: за чем вернулся мессер — закончить свое дело. В такой удачный для него момент. Кто-то судорожно держит меня за руку, различаю пятна горючего, оставленные от спасенных солдат и шепот чьих-то молитв. От звука мотора в голове снова шум, смотрю в небо, ища глазами знакомого, так нужного пилота. У единственного способного помочь сейчас бога только одно имя — и оно твоё. — Давай, Фарри, давай. Море наполняется еще несколькими солдатами, все спешно пытаются выплыть из нефтяного пятна. Еле слышно различаю, чувствую, как воздух вибрирует с двойной мощью. В небе повисла еще одна приближающаяся точка. Облегченный вздох. «Еще держишься» И снова просьба. Просьба, чтобы увел — подбил — фрица; чтобы снова спас. Меня, судно — всех этих людей. Эта отчаянная надежда сейчас плотно была зажата между легкими, эта надежда и заставляла, снова и снова, повторять эти слова, потому что Фарриер слышал. И он сделал это. Ноги впились в пол судна, звук пальбы был симфонией, растянутой нотой, не позволявшей отвести взгляд. Среди облаков появился различимый, распылившийся дым. Но чувства триумфа не последовало. Осознание разбудило панику и остановившееся время. Подбитая пташка неслась прямо на нефтяное пятно.***
Последний раз, последний скрежет морского воздуха. И звук не тот, который бы хотелось услышать. Еще один немецкий истребитель целеустремленно летит на наше гражданское судно. Старик, капитан маленького корабля, откуда-то был хорошо знаком с авиацией и легко вычислил, когда лучше уклониться. «Сначала он должен опустить нос». «Затем, лучше прицелиться». И пулеметная очередь лишь немного поцарапала палубу. На вопрос: «Откуда вы это все знаете?», — нашелся простой, но трагичный ответ. Дело оказалось в его погибшем сыне, который оставил после себя только эти знания. Видимо, удача от нас не отвернулась.***
Наконец все выбрались. Но не сказал бы, что нам за это благодарны. От береговых чувствуется лишь неприязнь и уставшие ждать взгляды. «Где ж вы были все?» — спрашивает, а у меня в ответ лишь засевшее чувство вины и непонимание. — Где надо там и были, — поддерживающая рука на плече. Не слышал, кстати, чтобы старика хоть кто-нибудь благодарил. Хотя бы за одну спасенную жизнь. Но по глазам было видно, будто для него это привычное дело. По глазам было видно, что это единственное, что он может сделать для мира, для своей страны теперь, когда его сын свой долг отдал. Он сам стал спасением десяткам сыновей. И ни одна мать, ни один отец не узнает об этом, и не скажет ему всего-то: «Спасибо». Но после пережитого, пронесшегося перед глазами дня и я не способен был ему это сказать. Пожимаю руку — сейчас этого достаточно. В этом рукопожатии неизмеримая благодарность и честь. И он это прекрасно понимает. А затем ухожу. Смотрю на солдат — таких разных, но одинаковых в судьбе — везучие и невезучие, герои и предатели, пережившие ад и только к нему направляющиеся. Вздыхаю, наконец-то наслаждаясь морским воздухом. Внутри все горит и сердце не сбавляет ритм — одно желание. Ненавязчивое житейское желание — провалиться в постель, закрыть глаза и понять, что ты дома. Шаги замедляются, гул солдат продолжает проноситься мимо. Взгляд на небо: такое спокойное и безмятежное — думаю об одном забытом, неизвестном герое, исчезнувшем в этих небесах.« — Если ты действительно способен слышать мои просьбы сквозь шум ветра, моря и расстояния. То, наверное, ты знаешь, что я и тысячи спасённых тобой жизней ждут тебя. Возвращайся домой, Фарриер.»