Лабиринт

Кристина наклонилась к перекладинам моста и вгляделась в мутную от холодных дождей воду. Она любила этот крохотный мостик в самых недрах Парижа. Здесь никто бы не нашёл её, да и не стал бы искать. Впрочем, немногие бы узнали в этой измождённой женщине прежнюю златовласую любимицу публики. Кристина Де Шаньи весьма изменилась. Прежде улыбчивая и живая, теперь она ходила как во сне, и улыбка не трогала её губ даже на долю мгновения. Лёгкая походка замедлилась, фигура несколько изменилась, и от той стройной чаровницы с кристальными глазами-искрами почти ничего не осталось. Разве что волосы, да и те потускнели и нещадно секлись — да так, что их приходилось прятать под шиньон. Прежде она плакала, глядя на себя в зеркало, теперь перестала. Задавать вопрос «Что я такого сделала? За что мне всё это?» не имело смысла, потому что виконтесса знала ответ. Всё в её жизни было ошибкой, глупой, смешной ошибкой, над которой стоило бы посмеяться. Но Кристина теперь редко смеялась, тем более над такими вещами, как собственная судьба. В детстве на одной из ярмарок отец в шутку предложил ей узнать у гадалки в соседней палатке своё будущее. Кристина боялась идти к чёрно-белому шатру, изрисованному странными животными и птицами, но симпатичная женщина внутри улыбнулась ей. У детей судьба написана на лице, говорила гадалка, изучая миловидное личико Кристины, и вынесла не самый дурной вердикт. Ей суждено было встретить двух мужчин, которые полюбят её так, как только можно любить, и суждено было любить их в ответ или считать свои чувства к ним любовью. Счастья это пророчество ей не сулило. Девочка впервые ошиблась, когда приравняла любовь к счастью. Когда-то в детстве она познакомилась с мальчиком, который, не зная её ни дня, без тени сомнения бросился в ледяной океан и поймал её шарф. Это так её потрясло и тронуло, что в мыслях голову юного виконта едва ли не озарил нимб рыцарства. Это детское восхищение дало о себе знать, когда спустя много лет он показался в одной из лож её театра. Стройный, красивый молодой юноша в прекрасно сшитом костюме аплодировал ей стоя, и на его лице, увиденном мельком, Кристина увидела обожание. Она немногое запомнила из того грохота и шквала рукоплесканий, которыми закончилось её выступление на галаконцерте, но это лицо было сложно забыть. Это было её второй ошибкой. Она приняла тот восторг, в котором они были друг от друга, за первую любовь. Хотя что такое любовь, как не безоглядное обожание? Ах, если бы это было всё. Она совершила и третью ошибку: доверилась памяти своего отца и слепо пошла за неизвестным Голосом. Голос был прекрасен, а она была юной и неопытной, наивной, как ребёнок. Она и была ребёнком, выросшим в кулуарах Консерватории и вкусившим яд искусства едва ли не с самого рождения. Это могло бы послужить ей оправданием… если бы она не росла, как дикая роза, под лучами этого Голоса, так уверенно вырезающего из неё недостатки и укрепляющего достоинства. За каких-то три месяца она привязалась к Голосу — незримому посланцу с небес, духу её отца, Ангелу музыки… Как глупо это звучит сейчас, словно текст старой затасканной сказки! Почему она не думала о том, что их уроки — искусная инсценировка, а божественное происхождение её Учителя — ловкий обман? Почему она слушала его пение в Тартарарах Оперы, когда сердце ещё неистово билось от недавно пережитого ужаса? Почему вместо просьбы о свободе, требования свободы она смолчала и поддалась ему? Почему она пела с человеком, назвавшимся Эриком? Это было её ошибкой, но не самой страшной. Не страшно было то, что она сняла с него маску, не страшно, что она лгала ему, убеждая, что не боится его уродства. Кристина рассказала о нём Раулю — рассказала всё без утайки, с поистине женским стремлением облегчить душу. Это было её четвёртой ошибкой. С этой точки, что бы она ни делала, она ошибалась, раз за разом оступаясь и падая, еле успевая собирать себя из пепла. Двое мужчин полюбили её, и двое мужчин рвали её на части, требуя сделать выбор, не понимая, что, выбирая одного, она неизменно убивала другого. Кристина поняла это слишком поздно, и это было её новой ошибкой. Выбрав Рауля, она стала виконтессой и приобрела положение в обществе, но уничтожила Голос, оставив его умирать в подземелье дворца Гарнье. Выбрав Эрика в том подземелье, она убила Рауля, лишив его брата Филиппа — единственного родного человека и почти что отца. Кристина стиснула губы, глядя на то, как по глади канала носит опавшую листву. Выбрав их, выбрав любого из них, она окончательно убила себя. Ни виконт, ни Призрак не были ей хорошей парой. Один рос в богатой семье младшим ребёнком и стал избалованным и капризным: его извечная ревность, гневные нападки на неё и бесконечные сцены, в которых вовсю раскрывалось его хронически уязвлённое самолюбие, странно не вязались с тем нимбом рыцаря, поймавшего её шарф. Семейная жизнь не просто разочаровала её — Кристина была в ужасе, под таким давлением она постоянно находилась. Мальчик вырос и из прекрасного рыцаря стал обычным феодалом, большую часть времен заносчивым снобом и лишь изредка — умным, скрытным и деловым аристократом с манией голубой крови. Другой после долгих мытарств окончательно утратил рассудок и превратился в сумасшедшего мизантропа, похитившего и держащего её взаперти. Гений отыскал свою музу, как Коллекционер находит в конце концов лучший экземпляр для своей коллекции: эту жемчужину прячут в укромное место, чтобы никто случайно или по злой воле не потревожил сокровище или не навредил ему… Он был гениален, но направлял свои таланты не в русло созидания или облегчения страданий: нет, он нёс муки другим, иногда даже не понимая этого. Виртуозный мастер, музыкант, архитектор и инженер — поистине страшная начинка для сломанного инфантильного садиста с замашками маньяка. Мирные дни сменялись живым адом, любовь — ненавистью, Ромео превращался в Отелло за одно мгновение. Никакое святое искусство не могло оправдать эти мытарства. Кристина не была святой. Не была редкой бабочкой, чтобы быть жемчужиной в чьей-то коллекции. Не была Музой и не была Крошкой Лотти, которыми её хотели видеть «ангел» Рауль и «демон» Эрик. Два человека должны были полюбить её и полюбили. Двоих она думала, что любит. Ни с одним из них она не была счастлива, да и не могла быть — Кристина слишком поздно это поняла. От неё ждали ответа, на неё давили, её испытывали и мучали требованиями снисхождения и жалости, взаимности и нежности. Бежать… Бежать… Бежать!.. Бежать, как бежит затравленное животное, движимое лишь неистовым желанием выжить, жить, дышать, бежать ещё несколько мгновений! Бежать, пока эта жизнь не убила её! Прочь от обязательств, тоскливых взглядов, поцелуев, просьб, нескончаемых молений, жалоб, укоров. Прочь от тех, кто не может дать ей счастья, прочь от тех, кого она никогда не сможет сделать счастливыми. Бежать?.. Куда она убежит?