Ты был моим ангелом, дарующим спасение, моим раем в этом аду, моим шансом на искупление, моей надеждой. Но ты также был и моей погибелью.
Ты был дьяволом внутри меня, моей искоркой злобы, перерастающей в бушующий огонь страстей и ненависти. Ты был моим грехом, испачкавшим моё чистое сердце и подписавшим братьям смертный приговор.Ты был моим лучиком света в этой кромешной тьме, ты был секундой мира в этой кровопролитной войне, длящейся вечность.
Ты был ветром, сильнейшим штормом в океане моего спокойствия, ты был войной в мире, в котором люди так и не смогли взрастить и вскормить настоящий мир; его здесь никогда не было.Ты был со мной рядом, когда я очнулся, твои руки были на моём лбе, я чувствовал ледяные пальцы на моей горячей коже, а после — живительную воду для иссохшего горла. Ты заботился обо мне, ухаживал, гладил своими тонкими пальцами мои, а я крепко сжимал твою хрупкую ладонь.
Ты аккуратно водил самыми кончиками пальцев по каждой моей фаланге, по раскрытой ладони, по венозным ветвям сирени, просвечивающим сквозь тонкую кожу, изучая их, будто карту. Ты целовал мои руки своими пламенными губами и утыкался лбом в плечо, перед этим смотря большими тёмно-карими, почти чёрными, глазами так преданно, с печалью и благодарностью, со смертью в тёмной радужке и живым блеском наперекор.Я хранил все твои слёзы в себе, хранил их все до единой солёной капли, считая их перед сном и убивая себя за каждую пролитую из них.
А я почему-то плакал, и ты собирал губами мои слёзы, обнимал шершавыми ладонями щёки, гладил пальцами скулы.Я пил проклятую воду, предназначенную тебе, не колеблясь ни минуты, большими глотками, потому что знаю, что должен был это сделать; ты и сам знаешь, я выпил бы за тебя хоть расплавленный металл. Укрывал тебя собой от стрел, повалив на сырую, промерзлую землю в шуршащих листьях. Я просто не мог позволить погаснуть моему свету, позволить обрезать крылья моему ангелу. Пока я жив, ни одна стрела, ни один меч не достанет тебя; пусть умрут все, пусть всё канет в пустоту, но ты будешь жить, ты будешь моей жизнью. Стрела проходит по моему виску, и последнее, что я вижу перед тем, как упасть во тьму, это багровые строчки крови на твоём бледном-бледном лице.
Ты падаешь, и моё сердце останавливается только при одной мысли, что твоё тоже может остановиться; может, оно уже остановилось. Я колочу кулаками в твою грудь, сжимая губы и мыча, молю Господа, прошу Дьявола, кого угодно, и от этого мне становится жутко. Мне, правда, всё равно, кто придёт тебе на помощь, хоть человек, хоть ангел, хоть чёрт.И во мне просыпается Дьявол. Я хочу убить каждого, кто хоть как-то может навредить тебе, это жгучее желание бурлит во мне горной рекой, течёт расплавленным железом по моим венам, пылает огнём в сердце, разрывая грудь. Хочу обагрить кровью любого за каждую твою слезинку, за каждый твой выкрик, за каждую секунду твоего страха. И я убиваю, по-зверски, без жалости и сожаления, потому что я сражаюсь за тебя. Мне всё равно на этот камень, на темно-серый булыжник, убивший Матфия, но если он даёт тебе успокоение, если он хранит твою веру, если он тебе дорог, то я буду оберегать эту реликвию, как тебя самого.
Я вновь падаю в пожухлую листву и, оборачиваясь, вижу тебя, жду твоей помощи, но ты грозно налетаешь меня, хватаешь своими сильными руками, сжимая большой ладонью моё лицо и замахивая кулак для удара. Тебе ничего не стоит убить меня одним ударом, но я чувствую, как что-то внутри тебя не даёт этого сделать, и я кричу, хриплю сквозь слёзы: "Это я! Это я!"И ты возвращаешь меня, хватаешь из липких рук ада и вытягиваешь на поверхность своим голосом и своими холодными ладонями, пытающимися отодрать руку от твоего лица. Меня всего трясет, дыхание срывается на судорожные вдохи и выдохи, но твои ладони, обнимающие мое окровавленное лицо, успокаивают. Ты, прижимаясь своим лбом к моему, шепчешь дрожащим из-за слёз голосом: "Нам нужно идти. Нам нужно идти", умоляя встать, и тащишь меня за собой за рукав. И я иду за тобой; ты же знаешь, я пойду за тобой куда угодно.
"Ты по локоть в крови, мой брат. Только так ты сможешь очиститься!" — кричит Герладус, а ты кидаешь на меня непонимающий, требующий чего-то, может, совета или разрешения, взгляд. А потом толкаешь его в воду и всё решаешь без меня, продолжая кидать взгляды своих почти ласковых карих глаз, пока берёшь меч и идёшь в сторону всадников Раймонда. И я кричу тебе в отчаянии, срывая горло: "Нет! Нет!" Но ты уходишь, даже не оборачиваясь, — на мне навсегда застывает твой мягкий взгляд, — и я изо всех сил тащу лодку, чтобы хоть как-то помочь оставшимся выжившим.Я иду на смерть ради тебя, для тебя, отплачивая за всё добро, что ты сделал для меня, за твой свет, за спасение моей души, надеясь, что ты меня простишь.
И я тебя прощаю. И отпускаю, сквозь слёзы, сквозь крики душераздирающей боли отпускаю.В одной руке я держу окровавленный меч, а в другой — твою руку, маленькую и хрупкую.
В одной руке я держу священный камень, а в другой — твою окровавленную ладонь.Ты же знаешь, я бы умер за тебя.
Ты же знаешь, я бы убил за тебя.И я умер.
И я убил.