Грань

      Когда слепящая боль от ожогов и вонь горелой плоти сменились холодом и ледяными брызгами в лицо? Феанор этого так и не понял. Всего лишь миг назад он смотрел в лицо своего старшего сына, тщетно силясь рассказать ему то, что открылось на пороге смерти — и вот он стоит на пустой палубе корабля, скользящего сквозь беззвездную тьму и обжигающе-холодное море. Ни ран, ни боли, ничего.       Где он? Что произошло? Неужели всё, что случилось, было лишь горячечным бредом после битвы, тяжелым сновидением, посланным Ирмо?       Корабль был одним из тех, которые удалось отбить у тэлери: изящные лебединые изгибы, тонкая резьба, белоснежный парус… Глубокая зарубка от меча на борту.       И никого. Ни одного живого существа. Пустота.       Осторожно вдохнув, словно опасаясь вновь ощутить раздирающую боль в груди, Феанор шагнул вперед — и еле удержался на резко накренившейся палубе. Корабль мотнуло в сторону, жалобно заскрипела мачта, под ноги плеснула ледяная волна, однако никто так и не появился. Да что тут происходит?!       Чувствуя, как внутри начинает вскипать вызванный непониманием гнев, Пламенный кинулся к штурвалу — он очень плохо умел управлять кораблем, но его навыков всё же хватило, чтобы кое-как удержать непокорное творение тэлери на плаву.       — Неплохо, отец.       Прозвучавший прямо за спиной голос заставил Феанора отпустить рулевое колесо и резко обернуться, однако судорожно дернувшийся корабль вынудил мужчину снова развернуться и крепко вцепиться в штурвал.       — Амбарусса?! Ты жив?! — и в следующий момент Пламенный почувствовал, как от мучительного гнева, смешанного со стыдом, горят его щеки: а что, если все это — и битва с огненными тварями, и сгоревшие корабли, — лишь дурной сон, и сейчас его младший сын лишь посмеется над вырвавшимися словами и скажет…       — Умбарто, — со вздохом поправили Феанора из-за спины. — Зови меня Умбарто, отец.       С этими словами самый младший принц Первого дома вышел вперед и встал рядом, позволяя себя рассмотреть — чем Пламенный и занялся. На сыне были те самые доспехи, в которых он сражался в Альквалондэ, сбоку тот же клинок — разве что рыжие волосы, ничем не сдерживаемые, рассыпались на морском ветру, словно пламя. И странные, незнакомые блики в глазах…       — Знаешь, отец, а сгорать заживо очень больно, — неожиданно абсолютно спокойным тоном сказал Амрод, и Феанор дернулся, словно вновь ощутил удар огненного бича на своих плечах.       — Амбарусса, ты…       — Умбарто! — с нажимом поправили Феанора, огненные блики в глазах Младшего Финвэ превратились в настоящее пламя, однако голос оставался всё таким же ровным. — Ты сам отнял у меня право на другое имя. И не отпускай штурвал, если не хочешь, чтобы корабль перевернулся.       Пламенный ещё крепче сжал обжигающий руки штурвал и пристально воззрился на сына… Или того, кто им прикидывался.       — Что ты за тварь такая? Отвечай! — несмотря на испытываемую дрожь, голос главы Первого дома звучал всё так же грозно и твердо, с нарастающими нотками ярости. — Ты служишь Мандосу? Или и вовсе Моринготто? Как ты только осмелилась прикинуться моим погибшим сыном, тварь?!       Неожиданно рыжеволосый звонко расхохотался:       — Надо же, сказал бы мне кто-нибудь когда-то, что мне придется доказывать отцу, что я — это я! Ну, как-то раз мы залезли в комнату к Карнистиру и оставили там белку… Хотя нет, об этом говорили все, кому не лень. А, знаю! Однажды мы с Амбаруссой забрались к тебе в кузницу и решили приготовить в горне пирог…       — Ладно, предположим, я тебе поверю, — не желая вспоминать эту глупую историю, перебил собеседника Феанор, хотя скепсис в его словах не услышал бы только глухой. — Тогда скажи, каким образом ты сейчас стоишь передо мной, если умер? Или, — мужчина брезгливо обвел глазами корабль, демонстративно задержавшись взглядом на украшенном телерийском парусе, — ты хочешь сказать, что ты жив, а всё вокруг лишь сон? Или и вовсе — Чертоги Мандоса?       — Нет, — покачал головой Умбарто и неожиданно нежно провел рукой по мачте корабля. — Это не Мандос, отец. И, тем более, не логово Моринготто. Это мой дом.       То, как именно сын… Или тот, кто им притворялся, произнес это самое «мой дом», заставило Феанора насторожиться.       — Поясни, — не попросил — приказал он.       Амрод резко развернулся к собеседнику, отчего волосы плеснули по ветру языками пожара.       — Нечего тут пояснять, отец… После того, как я отверг зов Мандоса, этот корабль — единственное, что у меня осталось. Мы с ним, можно сказать, одно целое, — неожиданно жутко улыбнулся рыжий, и сквозь кожу на его лице на миг проступили очертания обгорелого черепа. — Именно на этом корабле я умер, а его пепел смешался с моим и ушел на морское дно.       От этих страшных слов Феанор буквально оцепенел: не это он ожидал услышать. Он вообще старался не задумываться о том, что произошло тогда, на побережье - и услышать теперь такое от погибшего сына...       Умбарто легкой тенью скользнул куда-то за спину Пламенного, и его рука практически ласковым движением провела по лежащим на штурвале рукам Феанора, отчего того пронзило просто нереальным холодом. Казалось, что рыжий эльда был соткан не из плоти и крови, но из лютого мороза — такого, от которого птицы замерзают на лету, а деревья лопаются, промерзшие насквозь.       — Знаешь, отец, — невесомо прошелестело над ухом Феанора, отчего тот вздрогнул и поежился. — Зов Намо не так трудно игнорировать — достаточно всего лишь не слушать, и очень скоро он затихает. А попытки Моринготто призвать к себе на службу и вовсе смешны и нелепы. И поверь, я отнюдь не одинок в своем стремлении сохранить полную свободу от валар и остаться тут, на грани между жизнью — и вечной пустотой Мандоса… Мы слышим их, отец. Слышим всех, кто уходит и кто возвращается. И в наших силах остановить любого из них, ибо мы едины и имя нам — легион.       Старший эльда попытался было отпустить штурвал, чтобы развернуться к собеседнику — ему очень, очень нужно было взглянуть в глаза Амрода, чтобы попытаться понять, кем же стал теперь его сын, — и не смог: руки словно прикипели к штурвалу.       — Не получается, отец? — с тихим смешком поинтересовался Умбарто. — Не бойся… Я хочу показать тебе кое-что.       Всё так же легко выскользнув из-за спины Феанора, рыжий эльда невесомо, словно призрак, прошелся по палубе, раскинув руки в разные стороны.       — Смотри! — воскликнул он, и пламя, до того таящееся где-то внутри, выплеснулось, потекло по рукам и дальше — вниз, вниз, прямо на доски палубы, поджигая стоящие около края борта бочонки. Миг — и трескучий огонь объял корабль, заставляя Феанора вскрикнуть от неожиданности. Рванувшись изо всех сил и содрав кожу со словно бы приросших к штурвалу рук, эльда бросился в сторону тут же накренившегося борта, стремясь уйти от бушующего пожара, но дорогу ему перегородил высокий язык пламени, словно бы заключая в слепящую раскаленную клетку.       — Не так быстро, отец, — раздалось за спиной главы Первого дома. Обернувшись, Феанор с каким-то отстраненным спокойствием наблюдал за тем, как к нему прямо сквозь огонь шел Умбарто: неспешно, словно бы не чувствуя боли от ожогов; как вспыхивают и сгорают рыжие волосы, а кожа на лице и голове покрывается огромными, тут же лопающимися пузырями. Вот кожа окончательно сгорела, обнажив обугленные мышцы, а следом проступили очертания черепа. С отвращением Феанор наблюдал за тем, как тошнотворно-неторопливо сползают остатки плоти, открывая кости, как, не выдержав жара, вытекают глаза — прекрасные ясные глаза нолдо. Как начинают оплывать доспехи — и только восьмилучевая звезда на грудной пластине издевательски сверкала гранями металла.       То, что в итоге подошло к Феанору, нельзя было назвать Амбаруссой даже в самом кошмарном сне — так… Груда обугленных костей, поглощенный стихией призрак со знаком его рода на груди…       — Ну как? — казалось, обгорелый череп криво ухмыляется ему. — Нравится?       — Ты мертв! — не выдержав, закричал Феанор на то, что когда-то было его сыном. — Мертв! Ты сгорел!       — Как и ты, — согласно кивнул Умбарто, вновь отступая в огонь и закутываясь в него, как в плащ. — Забавная ирония, не находишь, отец? Мы оба погибли в пламени того пожара, который устроил ты. Только я в конце своего пути решил окончательно освободиться от тех пут, которые наложили на нас валар, а ты… Что скажешь, отец? Ты присоединишься ко мне?       — Нет! — Феанор шарахнулся от протянутой ему руки так, словно сам Моргот предложил ему союз. — Ты не мой сын! Ты тварь, что хуже Моринготто!       — Как скажешь, — огонь словно бы пожал плечами. — Тогда ты просто останешься здесь, хочешь ты того или нет. В конце концов, вечность сгорать на корабле в одиночестве — не самое лучшее, что можно придумать.       И жадное чадное пламя взвилось до небес.       Заметавшись по палубе в поисках выхода и получив несколько чувствительных ожогов, Феанор добился лишь того, что огонь окружил его кольцом, не давая ни малейшей надежды на выход.       Эльда задыхался. Гул огня смешивался с вонью паленой плоти и болью от ожогов, пот тек по лицу ручьями, смешиваясь со слезами из обожженных таким жаром глаз. Пламенный чувствовал себя так, словно его сунули в горн, как неудачную заготовку, чтобы переплавить — вот только его не прельщала участь быть перекованным… Во что?       — Смирись, отец, — прямо перед Феанором из пламени выступила сожженная тень Умбарто. — Тебе не уйти отсюда. Где бы ты ни оказался — я всегда найду тебя. Ты должен быть со мной.       — Лучше навсегда остаться в Мандосе, — покачал головой в ответ Феанор, в напряжении ища хоть какой-нибудь выход из сложившейся ситуации и пытаясь удержаться на ходящей ходуном палубе. По всему выходило, что возможность выбраться была только одна: покинуть корабль, любым способом, причем, желательно, до того, как его поглотит жадно ревущее пламя. Доски под ногами жалобно стонали, намекая на то, что им осталось совсем немного до того, чтобы прогореть и проломиться под тяжестью стоящего на них эльда.       — Но почему, отец?! — из огня вновь выступил дух Амбаруссы и протянул к Феанору руку, отчего тот отшатнулся, чудом не провалившись, когда под ногами треснуло прогоревшее дерево. — Почему ты не хочешь присоединиться к нам? Мы сильны, отец, у нас есть власть…       — Ты просто жалок! — обрубил Пламенный, осторожно пробираясь ближе к борту сквозь притихший на миг чадный, дымный пожар. «Сырое дерево всегда горит плохо» — в какой-то момент вспомнилось Феанору. Что за глупости…       Огонь издевательски то отступал, то приближался, заставляя нолдо метаться по палубе подобно крысе с подожженным хвостом. Лицо и руки покрылись пузырями, волосы обгорели, как и одежда, вонь паленого не давала дышать. Ещё чуть-чуть - и он сгорит заживо... Снова.       Единственным выходом было море - падение в холодные воды, в неизвестность темноты, но ставший единым целым с кораблем Амрод вовсе не желал выпускать своего пленника. Пламя демонстративно то опадало, даря тщетную надежду Феанору, то вновь взмывало до вершины полыхающей мачты, заставляя пятиться - и не подпуская к краю палубы.       Раздался треск. С содроганием Феанор увидел, как обуглившиеся доски в центре палубы просели под собственным весом, выбросив в небо ворох искр. Теперь он оказался заперт на небольшом участке на носу корабля - и кольцо пламени вокруг него очень быстро сжималось. Эльда лихорадочно пытался сообразить, что же возможно сделать для собственного спасения - и видел только один вариант: Амрод должен сам отпустить его... Но как этого добиться? Явно не простым отцовским повелением - то, во что превратился его младший сын, определенно не желало так просто расставаться со своей добычей.       - Ах, отец, разве это не прекрасно? - негромко рассмеялся Умбарто над ухом, но когда Феанор развернулся, то там уже никого не было. - Никаких валар, никаких Чертогов... Полная свобода. Неужели это не замечательно?       — Ты жалок и труслив! — хрипло рыкнул Феанор в ответ на очередной смешок Амбаруссы, в гневе выплевывая слова и отчаянно надеясь, что это поможет. — Мой сын никогда бы не струсил перед неизвестным! Мой сын никогда бы меня не предал! Ты — не он! У меня больше нет сына!       — Не! Смей! — в ярости взревел в ответ Умбарто, и Феанора ударил в грудь мощный поток огня, отбросивший его на борт. Прогоревшие доски не выдержали — и с жалобным треском проломились.        — Нет! — раздался испуганный крик Амбаруссы. — Нет, отец!       Объятый пламенем, полуослепший, Феанор успел облегченно улыбнуться на прощание тому, что некогда было его ребенком, прежде чем рухнул в ледяную воду — и над ним навеки сомкнулись своды Чертогов Мандоса.