гром

      Кротким касанием указательного пальца проследить точную линию от мочки уха до колючего подбородка стиснутой челюсти. Добавить средний палец, спуститься ниже, огибая мужественное адамово яблоко. Устроить руку на горячей груди, чувствуя в его жаре холод. Мыслью отпрянуть, отмахнуться, испугаться, забиться в клубок, клубком – в несуществующий мешок с несуществующими камнями, утонуть в заканчивающемся воздухе. Действием не накрашенным недлинным ногтем царапнуть смуглую кожу меж острых ключиц, лишь на мгновение оставив напоминанием о себе белый след, что исчезнет быстро, как перед ним мой жуткий-захватывающий, парализующий-расковывающий, манящий-давящий страх. Оттянуть воротник шершавой клетчатой рубашки на себя; дышать ровно, чтобы сбитым вдохом не разоткровенничаться о влюбленности; полузакрыть глаза, где-то на дне расширенного зрачка смущенные. Словно в параллельном мире, словно под гипнозом, сковавшим его присутствием; словно в небе, в море, под землей – отрешенно, спокойно опустить все смыслы, все правды, все права, все обязательства, себя сокрушенно опустить ниже ватерлинии шаткого корабля. Это дается мне одним теплым летним вечером так легко.       У него нет желания сделать шаг назад, потому что он любопытен. И глядит волком. У меня нет желания перестать целенаправленно лезть к нему под одежду, потому что я, очертя голову, уже опускаюсь с высот чести в чернящий порок. Я разжигаю костры в трясине своей души, двумя ладонями прижимаясь к его прессу. Я разжигаю костры, что не поддадутся, даже если сильно захочу их потушить.       Мне стоит жалеть в будущем об этом – об каждой расстегиваемой пуговице, об каждом простреле в сердце и волне трепета в легких, об пересечении моего светлеющего и его темнеющего взглядов, об столкновении коленей. Мне стоит остановить свои мысли, свои желания, свои руки, свое сердце.       Я пытаюсь сохранить черту между девичьей сдержанностью и абсолютной пошлостью. Я распахиваю его рубашку без излишней импульсивности и помогаю стянуть. Обнимаю за раскаленные плечи, приникая настолько близко, насколько позволяет физиология. От него дождаться поцелуя, как от неба – снисхождения. Прикусывает кожу щеки, обдает огнем выдоха. Вскинув предплечья, ловит мои трепещущие, точно крылья, кисти и тянет вниз. Тянет вниз, подталкивая всем телом. Тянет вниз.       Беспрекословно плюхаюсь на траву, ведомая настоящим зверем. Он пристращается к моей шее, прислушиваясь к пульсирующей агонии сонной артерии. Я не знаю, что зверь находит в моем подчинении – забаву, блуд или душевный порыв? Но его движения тяжелеют, отображаясь на мне: я оказываюсь притиснутой к земле, распростертой. Сильные руки сжимают мои чресла. Платье бежит вверх, обнажая ноги, тазовые косточки.       Мой взор цепляется за исполосованные густыми ветками высоких кустов ошметки неба. Мир кружит вокруг точки нашего непосредственного столкновения, и я пытаюсь не выскользнуть из реальности. Я наблюдаю трех птиц в медленном танце на тле рая. Держатся на ветру, кидаются со стороны в сторону, красиво падают и красиво набирают высоту.       В следующую секунду я наблюдаю его, нависшего надо мной, заслоняя голубой купол. Ему не интересны ни высь, ни птицы. Ему интересна грань с невозвратом. Ему интересно переходить эту грань и, сломя законы, возвращаться.       Я такая глупая и несмышленая, я научилась делать первые шаги, но полноценная ходьба для меня – тайна.       Он целует. Посасывает верхнюю губу, нижнюю, прикусывая ее и оттягивая, пускает в ход язык. Утвердительный, с долей надменности и самодовольства. Жадный вседержитель, накликавший на меня оцепенение. Больно вцепляется в голени, раздвигая ноги шире.       У меня в распущенных волосах путаются ромашки. Я все еще в платье, хоть и в задранном, в нижнем белье, но чувствую себя до костей нагой. Влажная и испуганная. Вертит передо мной маленькой пачкой презервативов и скалится, искрясь. Ничего не говорит, чтобы успокоить. На ребенка похож, пытаясь по-быстрому надгрызть красную упаковку.       Звякает пряжка ремня. Я теряю себя под ним. Вжикает змейка ширинки. Я превращаюсь во что-то эфемерное, ждущее, страшащееся, сжимающееся и безумно жаждущее итога одинаково. Опять звякает пряжка. Мутятся мысли, и нервные окончания трубят об переизбытке напряжения; не смотрю.       Снова замечаю птиц, делящих небо от горизонта до горизонта между собой. Лучи катящегося к закату солнца, давно нырнувшего за занавес веток над моей головой, бьют ключом, наливаясь оранжевым свечением. Ужасающе прекрасно. Прекрасно, как он. Я же совершенно бесцветна на фоне.       Мои губы припухли, отливают синеватым, под опустившимися ресницами собираются волнительные слезинки. Я готова и не готова. Но я отдаюсь решительно. Мне стоит жалеть в будущем об этом – об знакомстве с терпким, дурманящим запахом его одеколона и с его глубокими насмешливыми карими глазами, с его улыбкой, с его манерой рассказывать обо всяком пьянстве, об ерунде так увлекательно, что ты, глупая девочка, просто не можешь не влюбиться, обпиваясь филигранным звучанием тембра, переливистых интонаций; об своей наивности; об его теплых пальцах, поддевающих резинку кружевных трусиков.       Оказываюсь обнажена и аккуратно перевернута на живот буквально сразу. Пытаюсь максимально изящно прогнуться в спине, но он не смотрит. Он властно наваливается, одной рукой обнимая меня под животом, а другой – обхватывая налитый член. Пристраивается. У меня замирает сердце и душа. Я не боюсь боли. Я не боюсь боли. Я боюсь, что близость обернется прахом. Я боюсь того холода, что ощутим среди пыла его жара.       Я боюсь потерять его руки, ведь их прикосновения исцеляют меня. Я боюсь потерять его запах, ведь дышать им равносильно тому, что дышать жизнью. Я боюсь потерять его голос, ведь он дарит мне радость. Я боюсь потерять все, что хоть как-то связано с ним.       Раздвигает малые половые губы головкой, но не входит, а раздразнивает. Толкается впервые одновременно с тем, как неистово впивается зубами ложбинку между лопатками – зверь. Вскрикиваю, импульсивно подавшись назад, насадившись едва ли не до половины. Резкое жжение охватывает лоно и низ живота. Выступает кровь. Он выходит и снова повторяет мелкую фрикцию спустя минуту. Я мычу, скребу ногтями землю, траву.       Скребу ногтями землю, траву, чувствуя: грудина наполняется сладким вином и горьким дегтем. Лицо заливает краска. Перед глазами какой-то сухостой, сочно-зеленое сено, вьющаяся трава-березка, запутавшаяся в тенях лоза дикого винограда, тянущаяся выше, выше; подо мной маки, крапива, ромашки, помятые так, что уже не получится погадать на его любовь. Он накрывает меня собой, нахально оповещая о своем величии, и ударяет по подрагивающим ягодицам, заставляя принять позу поудобнее – позу похотливой течной суки под жадным кобелем.       Мне следы на себе не нужны. Я для сине-лиловых пятен от шлепков и засосов слишком юна. Но бутоны бордовых роз, им «разведенных», то и дело расцветают на шее, плечах, спине, и я боюсь, что технически и влюбленно не смогу скрыть их. Размышления об этом даже умудряются отвлечь меня от пока только усиливающейся боли, вызванной сладострастным терзанием ранее не тронутого никем тела. Я пытаюсь сгенерировать вежливо звучащую просьбу о помиловании, но не успеваю и срываюсь в череду глухих стонов: он стремительно теряет контроль и устойчивый ритм.       Я чувствую каждой нервной клеточкой животрепещущего лона его толщину и длину. Входит до основания, задерживается на несколько секунд и выходит почти до конца. Медленно, быстро, медленно-медленно, быстро, быстро, быстро. Не церемонится. Дышит горячо в макушку, оторвавшись от садистского раскрашивания моей кожи размашистыми кровоподтеками.       Он носит прекрасное имя древнегреческого бога вина и развлечений, и при себе у него всегда пачка синих «Winstone».       Я, припоминая все откровенные видеоролики, что пересмотрела до этого, нахожу в себе смелость вдруг начать двигаться навстречу его толчкам. Он выдает недлинное насмешливое: «М-м-м». Я вспоминаю, что уже слышала это самое «м-м-м» позавчера: когда он курил ненаглядные «Winstone», я, как кошка тычась в надушенную жилистую мужскую шею, пыталась оставить на ней хотя бы намек на засос. Но его кожа оказалась жестче даже его души. Я возмущенно шипела его прекрасное имя и хныкала – безумно хотелось сделать проклятый засос, чтобы он, принадлежа всем, кроме меня, благодаря яркой метке иллюзорно стал только моим. Хотя бы на пару дней снаружи, хотя бы на целую вечность в моих мечтах в следствии.       Он подается назад, меня за собой приподнимая. Я замечаю, что нахожусь в легком эйфорическом полубреде. Он разворачивает меня к себе лицом, и я вновь податливо расстилаюсь под ним, точно скатерть по траве-столу.       Он подхватывает меня под бедра и устраивает мои колени у себя на плечах. Я от природы ощутимо высокая, длинноногая, что эту позу делает ужасно удобной. Он входит и целует одновременно, улыбаясь. Всасывает мою нижнюю губы сначала не сильно, немного позже – до неприятных искорок под ресницами больно. Я громко болезненно мычу, пытаясь отстраниться. Он отпускает и шепчет лживые извинения. С ехидностью выпячивает свою губу и приговаривает: - Мсти, мсти. Он знает, что я ему сделать больно априори не могу. Я стараюсь, но не могу. Я целую его пылко и сладко, я с трепетом принимаю и вылизываю его язык. Я чувствую движение пульсирующего члена внутри себя. Я чувствую бравые намеки на волнующее удовольствие, когда его рука, опустив мою правую ногу с плеча, учтивым трущим движением пристращается к взбухшему клитору.       Я думала, что будет больнее. Я думала, что будет больнее, но он настолько опытнее меня, что я практически сразу теряю сознательность и стыдливую сдержанность – сбито дышу, стону с надрывом. Он вскидывает таз активнее, входит глубже; в общем действует увереннее, напористее.       Его влажный от моих соков палец скользит по моим губам. Массирует их, раздвигает, царапаясь о кромку зубов. Я дрожу. Мне холодно и жарко. Мне стыдно и чудовищно приятно. - Это так возбуждает, - сиплым голосом вытягивает он, завороженно следя за тем, как я посасываю солоноватый палец. - Ты меня так возбуждаешь… Почему ты меня так возбуждаешь? - Каждая девушка так возбуждает, - я тянусь за поцелуем и получаю его. - Не каждая, - он самодоволен, он прячет за тягучим выдохом рычание; я знаю, что он, испробовав десятки шлюх и праведниц, врет. - У меня такого еще не было, - он возвращает мою правую ногу к себе на плечо; я знаю, что я не сказочное исключение. Мы переглядываемся. Он сверкает хищными клыками.       Он трахает меня быстро и больно. И я кричу. Я кричу не от боли, не от удовольствия. Я кричу от удовлетворения тем, что он со мной. Я кричу, я плачу, я, им приподнятая снова, теряюсь пальцами в сухостое. Я – добыча. Он – ловец, охотник, добытчик. Я бесполезна, беспомощна перед ним. Он безупречен.       Я влюблена настолько сильно, что меня разрывает на части в его руках. Я сражена наповал, я убита. Я в страхе захлебываюсь, я в любви захлебываюсь, я в удовлетворении захлебываюсь, я от бесконечных поцелуев едва дышу.       Он разгоняется максимально. Он не жалеет меня ничуть. Он запрокидывает голову. Он с изяществом прогибается и трахает, трахает, трахает.       Рвется подаренный в шутку красный презерватив. Он кончает одновременно с этим, и я, борясь с тремором, забываю вовремя запаниковать. Я почти теряю сознание, покрытая им.       Я улыбаюсь. Я влюблена, влюблена, влюблена. Я не до конца жива.       Он хохочет, перекатывается на спину. Я чувствую накал внизу. Я чувствую тяжесть. Я чувствую и опустошенность, и наполненность.       Он берет меня за руку. Мы вновь переглядываемся. Мы молчим. Во мне все вопит. . …Словно в параллельном мире, словно под гипнозом, сковавшим его присутствием; словно в небе, в море, под землей – отрешенно, спокойно опустить все смыслы, все правды, все права, все обязательства, себя сокрушенно опустить ниже ватерлинии шаткого корабля. Это не дается мне. Это не дается мне. Это не дается мне. И даже спустя хуеву тучу времени во мне все вопит. Вопит, вопит, вопит.