Кукла с коляской

      Здравствуйте, дорогая редакция. Хочу рассказать вам свою историю и заранее прошу прощения, если моё письмо покажется слишком длинным.       Я никогда не думала, что у меня будет семейный детский дом. Но много детей хотела всегда, и когда в подростковом возрасте заявила маме, что собираюсь родить двенадцать детей, она подняла меня на смех. Тётушки присоединились к ней, а отсмеявшись, объяснили, что я могу рассчитывать только на одного-единственного ребёнка, потому что я у мамы одна, а дочь повторяет судьбу своей матери. «Выйдешь замуж, родишь и разведёшься», — говорили мне хором.       Отказаться от мечты было невыносимо тяжело, мне даже пришлось несколько лет пить нейролептики, чтобы сохранять дееспособность и закончить школу. Этот период я долго считала самым трудным в своей жизни, хотя не было ни особых проблем, ни потрясений.       Я поступила в институт. «Экономисты везде нужны», — твердила мама. «Работа должна быть хлебной», — твердили тётки. А я хотела писать рассказы. Поэтому поступила на ненавистный экономический факультет, следом поступила заочно на филологический и через шесть лет нервотрёпки благополучно забыла всё, чему учили на обоих.       После института начала писать статейки в местную газету и с двумя дипломами в кармане устроилась уборщицей в детский сад, что при моих мечтах о семье было особенно болезненно. Я ежедневно видела чужих детей, но по штату не имела права даже поиграть с ними, и в моей голове звенел, точно колокол, приговор матери: «Только один ребёнок!»       Я вздыхала, завидовала, пила таблетки, и полнейшей неожиданностью для меня стало откровение санитарки Маши, мамы четырёх очаровательных детишек, что она в семье тоже была единственной. Маша не повторила судьбу своей матери, значит, и для меня не всё потеряно! Мы с Машей разговаривали почти час, и домой я пришла другим человеком.       Тот скучный пасмурный день стал поворотным в моей жизни. Придя с работы, я первым делом выбросила в ведро нейролептики, так как более не нуждалась в них. То, от чего я лечилась и считала идеей фикс, оказалось нормальным для женщины. Мечтать о детях — это нормально! Хотеть большую семью — это нормально! Я не больна! Я жалела лишь о потерянных годах.       Я наводила чистоту в своей части дома, вязала пинетки и готовилась стать матерью, но совершенно упустила из виду одну деталь — я забыла, что для этого нужен муж.       А с мужчинами отношения не клеились. Дело в том, что мне не нужен был мужчина как таковой, мне была нужна только беременность, и я не пыталась это скрыть. На первом же свидании заводила речь о пелёнках, и от меня шарахались. До сих пор не понимаю, почему. Что плохого в детях? Ради чего тогда всё затевается? Странные и нелогичные существа эти мужчины.       В результате, когда мне было уже очень много лет (по меркам моих родственниц) и здоровье моё относительно восстановилось после нейролептиков, я вышла замуж за того, с кем познакомила мама… Процедура знакомства была ужасной: «Ой, а как она у нас вяжет!» Меня расхваливали, как лежалый товар, но стареющему мужику, похоже, было всё равно, а мне ещё всё равнее — передо мной сидел шприц. До рождения первого сына я даже не знала, какого цвета у него (мужа) глаза, просто не обращала внимания. Обратила лишь, когда мои и его тётки, сгрудившись над коляской, хором сказали: «Глаза Колины!» Я посмотрела на Колю (мужа) и согласилась, да, такие же. Серые. У меня, впрочем, тоже серые.       Мы тогда снимали квартиру, а я, пока была в декрете, по нескольку дней проводила у мамы. Это было время, когда родственницы и мамины подруги собирались у неё каждый выходной и обсуждали проблемы материнства. В центре внимания была я.       В течение восьми месяцев родственницы и кумушки садились на кухне в круг и по очереди рассказывали, как они теряли на столе сознание от боли, а я слушала, вышивая распашонки, и соглашалась на всё, лишь бы стать матерью — в общем, к родам меня хорошо морально подготовили, и лёгкое их течение стало неожиданным сюрпризом. «Тебе надо зарабатывать суррогатным материнством», — советовали мне санитарки, искренне желая добра.       К рождению детей природа меня подготовила как нельзя лучше — я не мучилась, не кричала. В роддом пришла сама, пешком, а уже через час в красное тельце моего малыша вонзились первые иглы с лекарствами. Мне даже не дали его подержать — увезли в одну палату, а меня в другую, я и оглянуться не успела. И это на фоне истошных, чудовищных, нечеловеческих криков.       До того дня я была уверена, что родить ребенка — главное и самое страшное испытание для женщины. Тогда же, в день появления на свет Вани, в мою душу закралось подозрение, что жизнь подготовила мне другое испытание, более изощрённое… Но хлопоты с новорождённым быстро прогнали эту чёрную мысль.       Через год после Вани родилась Аля, и я была счастливейшей из женщин. Я не повторила мамину судьбу, у меня двое детей! Для Алиночки я связала красный комбинезон с белыми кружевами, и каждый раз, когда мы с ней сидели в очереди в больнице, все восхищались: «Какая милая малышка!» Наконец-то мне завидовали.       Муж не бросал меня, несмотря на мамины прогнозы: «Вот ребёнок родится, и он тебя бросит». После смерти Колиной бабушки (царствие ей небесное) мы все перебрались в её деревенский дом. Кроме моей мамы. Конечно, первые дни она жила с нами, твердя, что мне тяжело, но Коля не выдержал, они поругались, и мама уехала, хлопнув дверью и крикнув на прощанье: «Живите, как хотите!»       То, что с её точки зрения звучало как проклятие, было для нас благословением. Наконец-то мы могли жить, как хотим. Впервые на своём веку я осознала, каково это, когда тебе не указывают, сколько сахару сыпать в чай, как правильно сморкаться и как пеленать детей. Первый год я ещё дёргалась, насыпая порошок в стиральную машину или застилая кровать — мне всюду чудился мамин голос, диктующий, как это делать по правилам, потом прошло. К маме мы ездили по воскресеньям, и она учила меня, как удержать мужа, хотя он никуда не убегал, и как кормить детей, чтобы в них влезало в два раза больше.       Дети подрастали. Ваня не говорил, и мы возили его по врачам, а в остальном всё было неплохо. Я подружилась с местной продавщицей Таней, и по вечерам мы гуляли с колясками и обсуждали детские лекарства. Её дочку тоже звали Алина.       Не могу сказать, что я не уставала, но назвать это время адом язык не поворачивается. Танька же кричала: «Это ад! Это вешалка!» — имея в виду, что впору повеситься. Её Алинка орала по ночам, Танька пичкала её снотворным, сама не высыпалась, ходила с кругами под глазами и удивлялась, как это я выдерживаю с двумя.       А мне безумно нравилось нянчить детей. Мои были спокойными, по ночам спали, орали редко и почти не болели. Больше всего меня радовало, что они полностью от меня зависят. Эта беспомощность умиляла, и, как и любой матери, мне хотелось, чтобы они остались беспомощными навсегда. Если бы я знала, что моё желание однажды сбудется…       После переезда выяснилось, что у меня на редкость хозяйственный муж. Коля собрал из старых железок подобие машины, привез откуда-то деревяшки, отремонтировал в доме всю мебель и занялся постройкой мансарды. За несколько месяцев сменил четыре работы, потом организовал с другом фирму по продаже строительного железа — оцинковки, профилей и тому подобного. Я не вмешивалась в его дела, тем более, что в больницу с детьми мы теперь ездили не на автобусе, а на его колымаге.       Я следила, чтобы в доме было чисто, а на кухне полно еды — нередко приходилось кормить работников, помогающих Коле с мансардой. Пыталась сама подрабатывать вязанием, но вещички получались слишком красивыми, чтобы их отдавать, и вся продукция доставалась моим детям.       Ване исполнилось три года, и лечение дало результаты: он наконец-то заговорил. Муж подарил ему огромный игрушечный автомобиль, в котором они с Алинкой с хохотом и улюлюканьем разъезжали по двору. А вскоре Коля и сам заявился домой на старой иномарке вместо самодельной рухляди.       Вы будете смеяться, но за эти годы мы с Колей ни разу не поругались. Я не закатила ему ни одной сцены ревности, даже когда нашла в этой самой иномарке длинные блондинистые волосы. Мне было плевать, я жила ради детей. И этих детей мне было мало… Оттого и начались проблемы.       Третьего ребёнка пришлось выпрашивать. Коля ворчал, что не прокормим, кризис, инфляция и вообще жизнь тяжёлая. То же самое говорили и все мои родственники, добавляя, что нельзя же рожать, как кошка. А я хотела большую, дружную семью. Что в этом плохого? Чем я согрешила?       Первая размолвка у нас с Колей произошла, когда я объявила о своей новой беременности. «Чем меньше срок, тем проще аборт сделать!» — вот были первые слова счастливого отца. (Неправда, кстати.) Моему возмущению не было предела, и я высказала ему всё, что думала.       Он заорал и потребовал, чтобы я избавилась от ребёнка. Я послала его к чёрту и ушла стирать. Для меня, помешанной на детях, аборт был равносилен убийству, причем убиваешь ты самое родное, что у тебя есть. Всё равно, что убить Алинку или Ваню. Так я этому дураку и сказала. В тот день я сильно охладела к мужу, и вернуть былую теплоту отношений мы уже не смогли. Пару месяцев он ещё надеялся, что я «образумлюсь», потом предлагал достать через друзей медицинское разрешение по блату, и лишь когда я снова взялась за вязание детского приданого, махнул рукой. Сказал: «Так ты…» — со всем возможным презрением.       Ещё раз повторяю, мужчины странные и нелогичные существа. Муж всей душой любил наших двоих детей, но при этом желал смерти третьему. Чем это объяснить? Здравым смыслом? Я впервые задумалась о других замужних женщинах, у которых всего двое детей. А где же тогда остальные — в той чёрной и холодной яме небытия, куда мой муж хотел отправить нашего второго сына? Эти женщины ходят на работу, ведут хозяйство, воспитывают детей… И стараются забыть, как избавлялись от лишних сыновей и дочерей. Обречь себя на подобные воспоминания? Да ни за что. Я обиделась на мужа, и попробовал бы кто-нибудь тогда мне сказать, что Коля прав! А он тысячу раз был прав, когда говорил, что детей нам достаточно.       Его интуиция работала лучше, чем моя. Надо было слушать мужа, как в Библии написано, нельзя было залетать в третий раз, но я же редкостная упрямица. Если бы знала, чем обернётся моё упрямство!       С удивительной лёгкостью родив двоих малышей, я не особо беспокоилась по поводу третьего и до середины срока таскала с огорода кабачки, переросшие и твёрдые как камень. Стояла поздняя осень. Я уже знала, что будет сын, придумала ему имя и связала зелёный комбинезончик, и мне в голову не приходило, что с ребёнком могут быть осложнения.       А они начались. Сначала мне стало плохо, и меня увезли на скорой. Пока я лежала на сохранении, с детьми возилась то моя мама, то Колина. Коля почти каждый день навещал меня и упрашивал избавиться от ребёнка, пока не поздно, чем только ухудшал моё состояние. Однажды я увидела у него на воротнике следы помады.       Потом врачи обнаружили у нашего ещё не рождённого малыша патологию, и мне пришлось пройти курс лечения. Уколы, капельницы… Брр. Но это было только начало. Свой первый настоящий кошмар я пережила через несколько месяцев в роддоме, и кто знал, что с этого момента моя жизнь покатится под откос.       Когда состояние моё и малыша — «плода», как его обзывали врачи, — стабилизировалось, меня отпустили домой, и дважды в неделю к нам домой приходила участковая врачиха. Коля прекратил бурдеть по поводу ребёнка, но ходил мрачнее тучи — наверно, у него там что-то не ладилось на стороне. Или, наоборот, ладилось, а я мешала.       Моя мама опять жила с нами, взяв власть в свои руки. Дети выучили слово «ата-та» и вместо «дразнить» стали говорить «дражнить». Свою любимую книгу стихов я однажды обнаружила в уборной вместо белого рулончика, порванную пополам. Концентрированный соевый соус неизменно оказывался в заварнике, залитый кипятком и сдобренный сахаром, и ничто не могло убедить маму, что это не чай.       Как-то вечером я заметила, что дети жмутся друг к дружке и боятся ложиться без света. После небольшого расследования выяснилось, что мама решила приобщить внуков к классике и, надев очки, прочитала им Гомера — главу про Циклопа. Я оставила им свет и разрешила спать в одной кровати, чем вызвала бурю возмущения у мамы. Гомер полетел в уборную к стихам. Излишне упоминать, что это всё происходило не молча…       По выходным на полчаса забегала Танька со своей Алинкой, выхлёбывала чай и рассказывала мне очередной случай из жизни своих знакомых, когда женщина умирала при родах. На прощанье она делала сочувственное лицо и говорила мне: «Ты это, крепись»…       В довершение всего Коля на своей иномарке вляпался в ДТП, у него отобрали права на полгода, и поездки в больницу теперь обходились в копеечку. Мне вызывали такси, а детей мама возила на автобусе. Злой как чёрт Коля вставал в четыре утра и до семи ремонтировал разбитую иномарку. Не без злорадства я отметила, что без машины его личная жизнь сильно осложнилась. Теперь он всегда приходил домой рано и голодный. Я держалась на автопилоте и как-то умудрялась готовить еду.       Памятуя о Гомере, я выкраивала перед сном двадцать минут, чтобы почитать детям Ирину Токмакову, после чего валилась в койку без задних ног. Мне никогда раньше не снились страшные сны, даже во время лечения нейролептиками, а теперь началось такое, что Голливуд бы позавидовал. За мной гонялись серые костлявые великаны, я летала над нашей деревней и не имела сил спуститься на землю, я проваливалась под пол сквозь кровать… Но хуже всего была старая бабка в лохмотьях. Она являлась регулярно и для своего возраста выглядела слишком энергичной.       Грубым, почти мужским голосом она выкрикивала оскорбления и обвинения, скакала вокруг меня и обещала, что скоро доберётся. Её жёлтый корявый палец даже днём маячил перед моим лицом, стоило лишь вспомнить о снах. Я попыталась рассказать об этом маме, но она истолковала мои видения по-своему. «Это Танька из магазина тебя сглазила, — твёрдо сказала мама. — Ноги её здесь больше не будет». Спровадив Таньку при первом же её визите, мама заверила, что теперь кошмары прекратятся. О том, что всю оставшуюся жизнь мне придётся ходить в Танькин магазин, мама забыла.       Действительно, на некоторое время бабка пропала, и я даже начала высыпаться по ночам. Но однажды она явилась снова, захохотала и вцепилась пальцами мне в горло. Я проснулась с криком в холодном поту. В ту же ночь меня увезли в роддом.       Третий ребёнок дался мне гораздо труднее, чем первые два. У врачей что-то пошло не так, и я потеряла сознание на столе. Когда очнулась, то не смогла пошевелиться от боли. Я лежала в палате под капельницей. «Больше не сможешь рожать!» — радостно сообщила мне дежурная нянька и упёрлась по своим делам. Я даже глаза не успела сфокусировать. Ни слова о моём ребёнке. Я попыталась закричать, но получился лишь сдавленный хрип. Два ужасных часа я лежала одна, мёрзла под простыней и мучилась не столько от боли, сколько от неизвестности.       Вдруг мой сын умер? Почему мне ничего не сообщили? Заходила пару раз молоденькая медсестра, молча меняла пузырёк на штативе и уходила, игнорируя мои попытки заговорить. После капельницы я почувствовала себя гораздо лучше, боль притупилась, мне дали-таки одеяло, но беспокойство о сыне сдавливало меня холодными клещами. В этот день, как назло, у врачей было работы невпроворот, и ко мне подошли только ближе к вечеру, да и то лишь после того, как я отказалась есть.       — Чего кобенишься? — недовольно проворчала врачиха. — Хочешь, чтобы молоко пропало?       — Где мой сын? — спросила я.       — У него аллергия. Да не делай такие страшные глаза, всё с твоим ребёнком в порядке. Завтра тебе принесут.       Я вздохнула с облегчением. На следующий день мне принесли Сенечку на первое кормление. Приехал Коля со своей мамой, привез мне апельсинов и коньяк для врачей. Поговорили ни о чём, Коля сделал козу ребёнку и пожелал мне скорейшего выздоровления. «Глаза Колины!» — умилилась свекровь.       Моя болезнь прошла быстро. Через два дня я уже могла ходить и выпросила у врачихи разрешение быть рядом с Сенечкой во время процедур. Детский организм выдал аллергию на одну из вакцин, и нам пришлось задержаться в больнице. Я была так рада, что сын выздоравливает, что о приговоре врачей почти не думала. Не до того было. Нас навещали, однажды мама пришла вместе с Ванечкой, и мы поговорили через окно. Муж упорно таскал апельсины, на которые началась аллергия уже у меня, а один раз припёр цветы, и другие мамаши посмотрели с завистью.       Стояла весна, в палате благоухала мимоза, мне завидовали, и, казалось, жизнь начала налаживаться. Может, так бы оно и было, смойся мы из больницы вовремя, но перед самой выпиской Сенечка подхватил внутрибольничную инфекцию, ему назначили антибиотики, потом антигистаминные от антибиотиков и гепатопротекторы от антигистаминных.       Нас перевели в другое крыло больницы и положили ещё на три недели. Наверно, это и было той точкой невозврата, когда судьба повернулась ко мне спиной. Ко мне и моим детям. В первую же ночь в новом крыле мне приснился кошмар. Я его не запомнила, осталось только ощущение неотвратимой беды и безысходности. Сенечка мирно спал в своей кроватке, за окном низко гудели уборочные машины… Беда ещё не началась, она пока бросала пробные камешки, пристреливаясь.       Я вернулась в свою постель и стала смотреть в окно. Наша палата была на втором этаже, и густые ветви вязов создавали сложный узор, из которого моё больное воображение складывало дьявольские рожи. Я хотела себя одёрнуть, но, как зачарованная, мысленно рисовала на стекле несуществующие лики. Это — круглые выпученные глаза, это — кривой нос, это зубастая пасть. А эти ветки похожи на череп. Внезапно подул ветер, ветки зашевелились, и череп ухмыльнулся.       Я зажмурила глаза. Да что со мной такое? В нашем доме деревья тоже образуют узор за окнами, и я частенько смотрела на ветки перед сном, но тогда мне чудились цветы. Привычки выискивать в очертаниях предметов страшилища раньше не было. Что за чушь лезет в голову! Я постаралась уснуть, но мне снова привиделось что-то жуткое, и я вскочила как ошпаренная. Заснуть удалось только под утро.       Так я промаялась четыре ночи, пока соседка по палате, чью дочку, как и мою, звали Алиной, не посоветовала лечь головой в другую сторону. Она увлекалась эзотерикой и дала мне почитать статью о плохих местах в доме. Маятник в её руке (булавка на ниточке) качался над моей подушкой как заведённый. Автор статьи советовал в таких случаях переставить кровать или хотя бы спать в другую сторону. Бред полный, но помогло. Ночные кошмары ушли, зато меня подстерегал кошмар наяву!