Будни разведчика

      Теперь мне придется немного отвлечься от истории Дэвида и рассказать про воскрешение Хонториэля.       Для тех, кто принципиально читает только про Дэвида, а «авторскими персонажами» не интересуется вовсе: эту главу можете пропустить, про Дэвида тут совсем-совсем ничего не будет. И вообще — сплошная предыстория, дела давно минувших дней. Однако, следующие несколько глав без этой будут не совсем понятны.       Хайн Хонториэль — близкий друг Харро, легендарная личность Миров Сотворенных, создатель первого из них — Луарилла, колыбели демиургов. Он же — единственная «потерянная душа» в Мирах: его пытались воскресить, но всякий раз безуспешно. Почему так вышло, и почему он так много значит для Харро — в двух словах не перескажешь. Начну издалека — с техногенной катастрофы, уничтожившей хайнов как вид, и в то же время давшей начало Мирам Сотворенным.       История с катастрофой очень тяжелая, темная, и я не могу сказать, что совсем точно про нее знаю. Например, я не совсем представляю, что там случилось технически (т.е. буквально — что технически было сделано, почему пошло не так, на каком именно уровне случилась поломка, и была ли это поломка — или просто неверная настройка).       Туда вгружаться очень тяжело, потому что хайны восприняли это событие не только как катастрофу физическую, техническую — но и как катастрофу мировоззрения. Но когда-нибудь мне придется подробно про это написать — потому что именно в результате этой трагедии появились Миры Сотворенные — Луарилл и иже с ними (как раз к этим мирам у меня больше всего всякого визуального сопровождения — рисунки, скульптуры).       То, что я знаю наверняка: целью большого проекта, который и привел к катастрофе, было объединение всех форм жизни (в том числе не-млекопитающих, не-эмпатов) в общую эмпатическую сеть, преимуществами которой мог бы пользоваться любой живущий. Это также помогло бы решить несколько специфических проблем: например, у хайнов время от времени рождались дети без способностей к эмпатии, их «приёмник», воспринимающий орган, изначально был сломан. Если для большинства других животных это было просто врожденным уродством, с которым можно жить, то у хайнов такие дети долго не жили, сильно страдали и в итоге погибали. У хайнов мозг «незамкнутый», для нормального функционирования им нужен эмпатический контакт с другими существами, иначе мозг начинает деградировать, а личность разрушаться. Соответственно, повышение чувствительности для всех решило бы и проблему таких детей, они получали бы необходимый для жизни и здоровья контакт с сородичами.       Это могло бы решить и проблему поединков жрецов с лионарами, поддерживать лионаров «в сознании», а жрецов «обновлять» без поединков.        И во многом решило бы проблему отношений хайнов с ящерами (ящеры — хищные динозавры, близкие к рапторам, продержались в экосистеме очень долго за счет отсутствия конкурентов — истинно хищных млекопитающих, и успели дать разумную ветвь).       В общем, хайны возлагали большие надежды на этот проект, но поторопились с запуском — «чем быстрее, тем большему количеству живущих прямо сейчас сможем помочь».        Здесь еще важен тот момент, что хайны имели дело не с собственной технологией, а с артефактом более древней цивилизации — фрагментом живого корабля, который миллионы лет назад, примерно в триасовом периоде (если соотносить с историей Земли) потерпел катастрофу над Эсваррой, упал на нее и врос в планету, став частью мира. Именно этот живой артефакт отвечал за появление эмпатии у млекопитающих Эсварры и технически поддерживал эту способность, а также принимал непосредственное участие в сохранении личностей после смерти. В то же время, это гигантское существо находилось в стазисе, и попытки общения с внешним миром стало предпринимать только за несколько десятилетий перед катастрофой.       Хайны, обнаружив эту технологию и изучив ее в меру собственного научно-технического прогресса, попытались «подкрутить настройки», усилить телепатический сигнал. Что конкретно пошло не так — неизвестно. С одной стороны, существо выполнило их запрос, с другой — последствия были ужасными. Однозначно, злого умысла не было ни с одной стороны, это была именно техногенная катастрофа, не акт агрессии.       По косвенным признакам, «телепатическое поле» действительно было усилено, но усилено настолько, что вызвало контузию у всех эмпатов, потерю чувствительности. А не-эмпаты просто не смогли воспринять сигнал такой мощности, их нервная система проигнорировала изменения. Так или иначе, хайнская цивилизация очень быстро погибла, за пару поколений: многим просто выжгло чувствительный пигмент и они перестали друг друга чувствовать, дети рождались только белощекие (шерсть на щеках у хайнов — «приемник», и чем больше пигмента, тем он чувствительнее). Отдельные группы сохранили чувствительность, но в условиях резко сократившейся численности эмпатов не смогли бы надолго сохранить разум и восстановить цивилизацию…       Одна из таких групп во главе с хайном Хонториэлем смогла в какой-то мере сохранить работоспособность, эта группа разработала технологию Миров Сотворенных — что-то вроде виртуальной реальности, но с гораздо большей правдоподобностью мира, в нем можно полноценно жить. Первым таким миром был Луарилл, туда и ушли все выжившие на тот момент хайны, прихватив с собой и других доживших до перехода эмпатов.       Хонториэль перед уходом в Миры создал большую телепатическую общность, которую мог поддерживать в силу своей уникальной эмпатической чувствительности. В эту группу входили не только эмпаты., но и другие формы жизни, включая даже рыб и насекомых. К концу работы над первым портальщиком (так назвали машины, на базе которых функционируют миры) Хонториэль почти утратил границы собственной личности, сплавившись с тысячами других индивидуумов. Это была самая большая группа-личность за всю историю хайнской цивилизации.       Именно этот сплав существ под общим именем Хонториэля создавал визуализацию первого виртуального мира — Луарилла — и законы жизни в нем. После этого масштабного акта совместного творчества, группа-личность рассыпалась обратно на индивидуальности, но сам Хонториэль к тому времени был настолько размазан по общности, что не смог восстановиться в своем изначальном состоянии. То, что было личностью Хонториэля, раздробилось на осколки, ставшие самостоятельными сущностями. Хонториэль был настолько увлечен процессом творения, что сам создавал эти сущности из себя, и в итоге целиком растворился в них.       Также важно рассказать, что Хонториэль значил для Харро, и почему именно для Харро так важно было его вернуть. И тут не обойтись без краткого пересказа биографии самого Харро. Его судьба неординарна даже по меркам хайнов. В человеческом обществе (по крайней мере, современном) такому существу не нашлось бы места. Желание убивать и наблюдать чужую смерть, не в качестве «справедливого возмездия» или сугубо практически (охота, скотобойни и т.п.), а само по себе, для нашего общества — совершенное табу (по понятным причинам).       Но для Харро важнее было иметь правильное место в мире, чем самому быть правильным. Не просто «место на отшибе», для преверта, которого принимают, но у которого нет функции, кроме собственного существования (как у хайнских военных — они убивают друг друга, потому что убийцы по природе. Их жестокость вообще-то не нужна, но они с ней ничего поделать не могут).        Звучит как недостаток абсолютного приятия, но мне кажется, что в этом случае дело в другом. Его никто не отталкивал, он просто сам был на своей волне. И к смерти относился очень серьезно даже по меркам хайнов, у которых вообще вокруг смерти все крутится. И вот себя как личность он принимал. А вот себя «как функцию» мог принять только на правильном месте.       На должности хайнского жреца он это место получил в полной мере. В этой системе он не был «неправильным» (что хорошо подметил Эстах, его наставник). До какого-то момента у Харро было чувство, что он все делает правильно. Не «правильно вообще, по законам мироздания/общества». А «правильно относительно собственной природы». Самореализация в полную силу, и с пользой для окружающих.       Внутренние «поломки» начались с болезни и смерти Хонториэля, к которому Харро относился (по человеческим меркам) как к сыну. Во-первых, Хонториэль для Харро был маяком и уравновешивающей силой, в какой-то мере смыслом жизни: вот у него правильная мечта и правильный путь, и у него есть силы, чтобы изменить этот мир, хотя бы начать. Когда Хонториэля не стало, из мира выдернули живой и значимый кусок, забрали надежду.        Во-вторых, Харро закрылся от всех и не пожелал разделять с кем-то свою боль, а для хайна выдержать потерю в одиночестве — это чересчур, они к такому не приспособлены.       О знакомстве и об отношениях Харро и Хонториэля я не буду писать отдельно, поскольку эту работу я уже проделал ранее. Просто приведу выдержки из «Биографии Харро».       «В первый же год на должности жреца произошло важное событие в жизни Харро. Во время убийства кормового зверя весь арос внезапно оказался потрясен ментальным криком, полным боли, гнева и протеста против самой смерти, против мира, где невозможно обойтись без убийств, против всей этой системы, построенной на крови… Этот крик был настолько сильным, настолько искренним, что даже сам Харро на какой-то миг почувствовал неловкость, неуместность того, что делает, какое-то парализующее отчаяние… То, что в будущем сам он называл «темной изнанкой мира».       Когда первый шок прошел, Харро будто вынырнул из пустоты, увидел рядом, возле алтаря, рыжего тощего подростка, лет шести. Мальчишка обнял морду мертвого быка, вцепился в его шерсть и плакал. Нельзя сказать, чтобы раньше Харро его не видел. В аросе все друг друга знают и чувствуют. Но вот так, глаза в глаза, они столкнулись впервые. Тем более, что раньше мальчишка всеми правдами и неправдами избегал присутствия на публичных убийствах. Так близко он увидел смерть в первый раз.       Рыжего звали Хонториэлем. Шерсть на его щеках была насыщенно-черной, без единого цветного или белого волоска. Такой же черной была грива — от челки до лопаток. Харро знал, что эмпатические способности Хонториэля считаются выдающимися, но до этого дня никто не подозревал, что черная грива — не просто причуда окраса, а такая же чувствительная шерсть, как на щеках».       На следующий день Хонториэль пришел к жрецу и попросил о смерти. У хайнских подростков, особенно наиболее чувствительных, такое бывает — не желая жить за счет убийства других, отрицая мир, где живые существа вынуждены поедать друг друга, они предпочитают умереть. Их, конечно же, отговаривают, но право на смерть — неотъемлемое право каждого, личный выбор. Если жрец откажется убить легко и почти безболезненно, они все равно найдут способ лишить себя жизни.       И все же Харро отказался.        «Я просто не могу позволить тебе умереть. Твоя жизнь не менее ценна, чем жизни тех, кого ты надеешься спасти. Мы убиваем старых и больных, а ты хочешь уйти молодым».       Этот спор был долгим, Хонториэль приходил несколько дней подряд, и, в конце концов, слегка поостыл. Но есть мясо, даже тех, кто умер своей смертью, отказался. Возможно, он все же уговорил бы Харро, или нашел бы другой способ, но за эти дни произошло кое-что еще. Хонториэль встретил Кариха.        Карих, на два года младше Хонториэля, с рождения был неизлечимо болен. Шерсть на его щеках была совершенно лишена чувствительного пигмента, а для хайна отсутствие ментальной связи с сородичами означало медленную деградацию мозга, и, в недалекой перспективе, — смерть. Кариху сочувствовали, старались сделать его короткую жизнь более радостной и полноценной, но белощекий ребенок был замкнутым и агрессивным. Его почти постоянно мучили сильные головные боли, что не прибавляло дружелюбия. Хонториэль натолкнулся на него, когда Карих, в очередной раз искусав одногодков, бросился наутек, не разбирая дороги, и буквально влетел в рыжего. Искусал и его, попытался ускользнуть, но Хонториэль крепко схватил белощекого одной рукой, а второй стал чесать холку, не обращая внимания на болезненные укусы, пока Карих не затих, расслабленно урча. Можно назвать этот момент запечатлением, потому что с того дня Карих почти не отходил от рыжего. И как бы Хонториэль ни хотел умереть, бросить того, кто стал ему младшим братом, не мог.       Белощеких обычно убивают в раннем возрасте, это вынужденная мера. Их поначалу мучают боли, потом припадки, потом они теряют даже тот животный рассудок, который может себе позволить их мозг. Если пойти на поводу у жалости, дать такому ребенку жить столько, сколько позволит тело, — в итоге он превратится в безумца. А та искра, задатки личности, которые у него были, окажутся необратимо уничтожены прогрессирующей болезнью. Пощадить белощекого — значит, убить его навсегда, лишить шанса на бессмертие, на возможность родиться в новом теле, прожить лучшую жизнь в следующем воплощении (что для хайнов не предмет религиозной веры, а достоверный факт).       У Кариха не могло быть другого будущего, и Хонториэль об этом знал, но был уверен, что сможет вылечить его. И, действительно, в обществе рыжего головные боли не так мучили Кариха. Одно время даже казалось, что болезнь отступает.        Тем не менее, к восьми годам белощекий стал проявлять симптомы деградации. Он все чаще впадал в немотивированную ярость, головные боли вернулись и стали невыносимыми. Но Хонториэлю все еще удавалось вытягивать его из тяжелых приступов. Арос несколько раз выносил решение о смерти Кариха, но каждый раз окончательное решение откладывалось из-за уговоров Хонториэля. Поскольку он действительно оказался сильным эмпатом, намного сильнее всех, рождавшихся раньше (первый из поколения сверх-черных), его воля сильно искажала мнение других хайнов на этот счет.        Можно ли назвать желание вопреки всему спасти чью-то жизнь — эгоистичным и плохим? Хонториэль остался жить ради Кариха, и хотел, чтобы тот продолжал жить ради него. Даже когда во время одного из приступов белощекий тяжело ранил его, Хонториэль не позволил аросу забрать брата. Рыжий готов был терпеть любую свою боль, но вместе с тем и любые страдания самого Кариха, ради одной только веры, что сможет вылечить его. И действительно считал, что достаточно сильно любить и верить, чтобы справиться с чем угодно. Но правда была в том, что белощекому становилось не лучше, а хуже. Болезнь не понимала ни любви, ни веры.       Когда арос вновь готов был отложить окончательное решение, вмешался Харро. Несмотря на всю силу убеждения, Хонториэль не смог повлиять на опытного жреца. Кариха убили, и рыжему пришлось столкнуться с тем, что реальность не всегда прогибается под его желания и мечты. Пришлось столкнуться с настоящим горем.       Всю свою боль, весь гнев Хонториэль обрушил на Харро. Их жаркие, зачастую злые и жесткие споры можно было бы целиком заносить в Кодекс жреца (что и случилось еще при их жизни). Настолько насыщенными были эти столкновения, настолько важные поднимались вопросы и звучали ответы. Хонториэль, первый (и лишь по несчастливым обстоятельствам единственный) из поколения сверхчувствительных, обладающий силой, которую невозможно обуздать или принудить, бросал вызов всему, что было принято, по праву юности ломал границы допустимого, даже там, где это могло окончиться трагедией и гибелью для многих. Там, где поколения до него боролись, но смирялись с кровавой изнанкой жизни, этот отчаянный безумец поставил ультиматум: «Так больше не будет, потому что Я — ОТКАЗЫВАЮСЬ!» И жил по своим правилам — назло, вопреки природе и чужому опыту, не притрагиваясь к мясу, даже мясу умерших своей смертью животных. Дорого платил за свой выбор, хирел на глазах, но там, где другие умирали через год-два, он год за годом держался, казалось, на одном лишь упрямстве. И только Харро умел с ним хоть как-то совладать. Поставить вопрос, в который, как в стену, пылкий идеалист врезался с разлету и, не находясь, что ответить, поневоле оценивал свои убеждения под другим углом. Резко осечь, когда идеи Хонториэля становились опасными для окружающих, хоть и рождались из самых благих побуждений. Достучаться, когда молодой хайн, в гневе на весь мир, замыкался в себе, или поддержать, когда впадал в беспросветное отчаяние.        Для обоих это общение стало жизненно важным. Хонториэль научился смирять свой эгоизм, который, конечно же, заключался не в том, чтобы специально сделать кому-то плохо, а скорее в том, чтобы насильно «сделать хорошо». Обладая большой, даже чудесной по меркам хайнов силой, он, наконец, перестал считать себя мерилом всех вещей, а свои убеждения — самыми верными. Но и не оставил желания преобразить мир, найти заветную формулу Эдема, где никто не страдает и не гибнет, где есть только рост, созидание и радость. Хотя это можно с уверенностью назвать мечтой всех хайнов, но Хонториэль дал этой мечте новые крылья, новую силу и ясность. Его вера в то, что мир может и должен стать лучше, поддерживала и его самого, и всех, кто оказывался с ним рядом. Харро же — убийца от природы — в глубине души был доволен и миром, как он есть, и своим местом в этом мире, но не чувствовал правоты ни за собой, ни за таким миром. Не желая менять себя (и изменять себе), он в то же время чувствовал радость оттого, что есть нечто большее и лучшее. И особенно острым это чувство было рядом с Хонториэлем, который, в конце концов, стал его воспитанником и — по человеческим понятиям — сыном. Оттого и осекал жестоко: не затем, чтобы отнять мечту и веру в лучшее, а чтобы очистить эту мечту от глупости, наивности и неуместного юношеского эгоизма. Хонториэль отказывался признавать смерть, но смерть спорила с ним через Харро, заставляя смотреть на реальный мир, со всем его ужасом и жестокостью. Что толку от выдуманного рая, если он будет существовать отдельно от реальности, бесплодный и пустой, не способный помочь этой реальности даже в малом?»       Болезнь и смерть Хонториэля стали для Харро трагедией, от корой он так и не оправился до конца.       Потом была ситуация с Эрхаром, не очень красивая. Эрхар был лионаром-воспитанником Харро (о боях с лионарами можно почитать по ссылке в примечаниях). Долгое время, благодаря присутствию Хонториэля, оба считали, что до поединка не дойдёт, что в этом просто не будет необходимости. Но это все же произошло.       «Харро едва не лишился рассудка в тот день (день смерти Хонториэля, прим.), боль и гнев охватили его. Эрхар осмелился вмешаться, предложить свою помощь и утешение, но получил жестокий отпор — Харро был в ледяной ярости, наговорил много злого и добавил напоследок, мол, я сына убил, а тебя убить мне тем более ничего не стоит, хотел от меня бой — будет тебе бой. Или бросай вызов, или уходи прочь. <…> Хайн и лионар сошлись на арене скорее врагами, чем товарищами. Харро был ослеплен потерей, Эрхар — несправедливой обидой. Но к тому моменту Харро был измотан горем, слишком большим, слишком непривычным для хайна, и слишком личным, чтобы позволить кому-то еще вмешаться и облегчить ношу» (цитата из первой главы «Биографии Харро»).       Харро не собирался цепляться за жизнь, даже напротив — хотел умереть в сражении, отдать победу Эрхару. Получив в бою серьезную рану, хайн должен был остановиться, чтобы не погибать обоим. Но, как воин по натуре, не смог. Он убил Эрхара, а сам выжил, казалось, на одной силе воли. Но чувство вины так и осталось в нем — мало того, что сорвался и ранил душевно, так еще и убил, хотя был готов умереть сам. Вроде как предал: хотел, чтобы тот жил, но жизнь забрал.       Потом с Вэл-Харом (Чернышом), вторым лионаром-воспитанником, тоже получилось не все хорошо. Харро вообще-то хотел поддаться, и это как бы неофициально в их отношениях сквозило — да, будет бой, да, все будет серьезно, но вообще-то я хочу умереть в этом бою, а ты будешь жить. Можно сказать, Харро свою смерть воспитывал, и это между ними витало.       Никто бы не удивился, если бы их с Чернышом жаркие тренировки закончились смертью одного из них или обоих еще до арены. Оба распалялись боевым задором, оба чувствовали волнующую радость сражения. Только Харро был убийцей по природе, а его юный воспитанник воспринимал смерть скорее как неизбежную плату за радость игры — такой игры, как между ними, без границ и барьеров. И относился к этой перспективе, по мнению жреца, невыносимо легкомысленно.       А потом появился Белячок, Харро как-то ожил, почувствовал вкус к жизни, понял, что умирать вообще-то не хочет… И что драться за свою жизнь будет совсем-совсем всерьез, без поддавков. И вроде обещал жизнь, а тут получается, что обманул. И ладно, можно было бы и обещание сдержать, но Белячок такой… своеобразный, ему без Харро будет плохо и тяжело.        Вэлхар-то обиды не держал — мол, мне так наоборот легче, что бой честный будет, что не будет таких жертв, что оба равные — не один заведомо убийца, а кому как уж повезет.       Но одно дело — Вэл-Хар зла не держал, а другое — Харро к себе привык быть строже, чем окружающие. В бою победил Харро, но сам был сломлен этой победой. Черныша он по-настоящему любил, и, пожалуй, только изнутри хайнской культуры можно оценить ценность, уникальность этой привязанности. И глубину потери, отягощенной тем, что сам Харро расценивал как предательство.       Потом Харро ушел работать с учеными — с точки зрения других хайнов и своей собственной, он был самый «толстокожий» из жрецов, в том плане, что его чужие страдания не так ломали, а чужая смерть не была сама по себе стрессом. Соответственно, Харро считал, что должен помочь — остальным будет еще тяжелее. К тому времени уже примерно стало ясно, что на одного ученого — лучше одного жреца. И то потом одного убивать, второго откачивать. Но Харро же такой Харро, взял кураторство над пятерыми. Там еще и нехватка жрецов была, конечно… но не сказать, чтоб никак не смогли найти замену.       В общем, Харро как-то забыл, что он тоже не железный. А ученые — это вообще сплошной комок боли и чувства «мы делаем неправильные вещи ради правильной цели, мы изменяем себе». Ну и атмосфера вивариев это для всех один сплошной ужас. Развивать медицинские технологии и использовать подопытных животных, даже со всеми оговорками и условиями, даже при том, что это никогда не использовалось там, где существовали альтернативы, и при том, что «младшие виды» пользовались достижениями прогресса наравне с «ведущим видом», для цивилизации типа хайнской — совершенно невыносимо. В отличие от людей, они не умеют объективировать. Для хайнов не было такого понятия, как «лабораторные крысы». Они чувствовали то же, что чувствовал бы нормальный человек (не психопат и не садист), если бы вынужден был ставить мучительные опыты на собственных детях. Без преувеличений.       Харро даже это как-то выдержал, в безумие не сорвался (его и Белячок отогревал), но по нему это сильно ударило. Вместо третьего боя с лионаром он в итоге выбрал добровольную смерть от рук другого жреца. Во-первых, боялся, что и третьего лионара убьет (боец же, неспособный поддаваться в сражении), во-вторых, устал просто от всего, адски устал.        Но это была первая жизнь, даже вполне счастливая. Вторая тоже начиналась неплохо, новое рождение — как второе дыхание. Харро снова встретился с Хонториэлем, ждал Белячка. А потом произошла Катастрофа, которая уничтожила хайнов на Эсварре и ударила по эмпатам вообще. Мне туда очень тяжело вгружаться, про это надо набраться сил и писать отдельно — но там реально был ужас и безнадёга. Пожалуй, все, что происходило ранее, было не таким ужасным для Харро, справился бы, не сахарный. Но вот Катастрофа — это было чересчур, даже для него.        Во-первых, работающую лабораторию нужно было защищать с оружием в руках от одичавших белощеких — и хайнов, и лионаров. И какой там кинжал, не до кодекса жреца, приходилось отстреливаться, как от бешеных животных. Просто бездумно убивать, относиться как к мишеням, а не как к равной личности (от чего любого хайна вывернет наизнанку, даже ученым как-то полегче было, им хотя бы не требовалось превращать свои жертвы в объект, в препятствие).       Во-вторых, большинство жрецов или «перегорели» до полной потери чувствительности, или были деморализованы настолько, что не могли в полной мере выполнять свои функции. А хайнам было страшно, очень страшно и больно, и вариантов практически не было. Большинство искало смерти, особенно «побелевшие» — их все равно вскорости ждала бы мучительная гибель. При отсутствии телепатической связи с сородичами мозг хайна деградирует на физическом уровне, болезнь сопровождается сильными мучениями, а выздоровление невозможно.       И вот это все обрушилось на оставшихся жрецов, алтари превратились в машины смерти, почти без перерыва. Харро был все-таки одним из самых крепких, он дольше всех и продержался, а потом еще и в одиночку работал над созданием Мерраху. Без этого новорожденный мир имел немалые шансы рассыпаться от внутренних ошибок. У Мерраху была не только функция разрушителя миров, под которой его знало большинство. Он же и главный сисадмин, и единственный на тот момент эмоционально не вовлеченный в трагедию хайнов).       Картины Катастрофы, которые я видел в погружениях, жуткие и тяжелые: седеющие хайны приходили к Харро, Харро не мог их оттолкнуть, прогнать, ведь других жрецов практически не осталось. Все брал на себя, делал всё, что мог — хотя бы пытался успокоить, уменьшить страх и безнадёгу, облегчить их смерть. Иногда это все равно превращалось в конвейер, но хайнам даже так было лучше и легче, чем ждать безумия и смерти в одиночестве. Конечно, многие пытались, так сказать, облегчить нагрузку для Харро, убивали себя или просили друзей, но тут, во-первых, Харро протестовал (для него не справиться, не помочь было хуже, чем обо все это убиваться), а во-вторых, берущие на себя функции жреца все равно долго не выдерживали.        Тела бросали хищникам: иногда для того, чтобы накормить и утихомирить, иногда как приманку для отстрела — когда как, что было выгоднее и разумнее в текущих обстоятельствах. Харро обычно убивал, пока хоть какие-то силы оставались, потом там же падал и отключался, среди мертвых. Если оставалась «очередь», оставшиеся расчищали алтарь, вытирали кровь (насколько возможно), оттаскивали тела, потом ложились рядом с Харро, грели его ночью, вылизывали кровь и грязь (у него самого сил не оставалось). Наутро он их убивал, и все по новой… Хонториэль, когда мог, приходил к нему, но не всегда получалось: тоже работа, если ее не выполнишь — вообще все погибнут.       Иногда никого рядом не оставалось, Харро так и засыпал среди тел, в крови.        Он сам начал сильно седеть, под конец весь белый был, целиком. Не только чувствительная шерсть на щеках.       Слишком много крови, даже для убийцы.       На фоне этих событий Харро окончательно потерял Хонториэля — тот стал настолько гигантской «группой-личностью», что его изнури на кусочки растащили, прямо на глазах Харро от него оставалось все меньше индивидуального, знакомого. В Мирах Хонториэль тоже не сохранился исходной личностью.        В общем, одно к одному, и всё жуткое.       Мерраху пытался спасти Хонториэля, восстановить исходную сущность. В итоге получился Лан-Ра Однокрылый. Лан все равно не был в полной мере Тем Самым… но Харро его признавал хотя бы как максимально похожего и максимально родственного, чем очень бесил Пантеру (который считал себя истинным Хонториэлем, и не совсем безосновательно).       В следующей главе — собственно возвращение Хонториэля, их общение с Дэвидом, и большая совместная экскурсия в Луарилл.