Ясмин

Палящее южное солнце гордо и шумно уходило за горизонт, завершая последние аккорды дня. На город опускалась долгожданная прохлада. В сердце этого города узкие улочки были артериями и венами, люди — его кровью. Терпкой, густой кровью. Она бушует и стучит в его ушах, отзываясь раскатами шума, разливаясь волнами по городу и наполняя его жизнью и смыслом. Сердце бьется, властно и хлестко, не останавливается, но позволяет себе перевести дух, немного отдохнуть ночью. Оглушенный, я двигался по улице беспорядочно и слепо. В ушах стучало, я захлебывался своим горем и мечтал о смерти. Я мечтал быть убитым каким-нибудь пьяницей, погибнуть под кирпичом от одного из этих величественных зданий, отравиться чем-нибудь. Просто умереть. Но этот величественный город был монументален, ни один кирпич его, ни одна клеточка этого организма не дрогнет, и я знал это. Как бы не расталкивал я людей вокруг, стараясь обратить против себя горячую их кровь, они смотрели на меня безразлично и дерзко, снисходительно прощая мне все, что я делаю, поглощая меня, но не превращая в форменный элемент крови, слишком жалок я был для них. Я был мелкой заразой, мною игрались лейкоциты, не убив, но помучив, оставив на потом. Мое воспаленное сознание стыдилось того, что немного отвлекается от главного в жизни — горя, с которым я все ещё был один на один, и виновато подбрасывало мне то, что улавливало всеми чувствами. Я остро чувствовал стойкий запах специй, справа от меня, в разноцветных горках, ветер разносил мельчайшие их частицы, и весь воздух был пропитан ими, околдовывал и усыплял сознание, окрашивал воздух и кожу. Мои глаза различали миллионы оттенков благородного шелка, роскошной парчи, чувственного шифона, переливающегося ламе. Ткани были в рулонах, их складывали в стопки и эффектно расстилали для каждого покупателя, даже если он просто наслаждался цветами и фактурой, это был особый ритуал, шарм которого был для торговцев сродни наркотикам. Особо драгоценные были сложены в тяжелые, громоздкие старинные сундуки, расписанные узорами, украшенные мозаикой или даже текстами молитв, на них были тяжелые металлические навесные замки, так защищали поистине драгоценные ткани. Отрезы в большинстве своем были небольшие, это придавало им особую ценность, некоторым их них было больше века, и не для каждого открывалась их тайна. Простому прохожему было невдомек, что в голове у колоритного торговца, что скрывается за его вежливой улыбкой. А я знал. Я все знал, я видел, как достают такие ткани из сундуков, я знал, что продажа такого товара была важнее чем свадьба, я видел затаённые дыхания двух людей, они ждали, как воспримет ткань покупателя, да, именно так. Это был акт нечеловеческой любви, и только если устанавливалась связь между тканью и покупателем, странная, неуловимая, только тогда продавец нежно упаковывал это сокровище, выдавал, как самую красивую дочь, как часть себя. Не знаю, сколько дней я слонялся по городу вот так, неприкаянно, не нужно и бесполезно. Каждый день я ходил по базару, вдыхал ароматы фруктов, специй, тканей, глиняных горшков и корзин, сложенных в высокие стопки, различал тончайшие оттенки фарфора и посуды, улавливал алгоритм в мозаиках на стенах и арках, слушал разговоры и питался всем этим, и никакой другой воздух не казался мне пригодным для жизни. Я цеплялся за этот базар как за последний день в жизни, я чувствовал, что я нужен ему, этому базару, иначе кто, кроме меня, будет поглощать ароматы, гладить ткани, слышать и видеть. Базар был частью города, а я был частью базара.

***

В один из таких дней я стоял у фруктового ларька и тщательно выбирал фрукты, потому как смерть от недоедания была не для моего бренного тела, и мой хлипкий дух, едва державшийся в худом теле, не мог позволить себе такие ограничения. Да, я был слишком слаб, чтобы не есть. Горе лелеяло мой эгоизм, я считал себя самым несчастным в этом мире, утомленно поглядывал на этих счастливых людей и считал их слишком невоспитанными и грубыми, чтобы уважать мое горе, чтобы скорбеть вместе со мной и благодушно прощал им их непонимание. Смуглая пышнотелая женщина в цветном сарафане ловко насыпала мне ягод в бумажный пакет, взвесила по два фунта всяких разноцветных фруктов, названия которых я знал через одно и очень смутно, но знал их на вкус. Они были совсем дешевыми, вероятно местного происхождения, и моя покупка не сильно обременяла даже мой скудный бюджет, однако продавщица со счастливой улыбкой огласила мне цену, деликатно взяла купюру из моих рук и упорхала за фруктовую выкладку за сдачей. Я забрал монеты, нехотя протянул руку за бумажными пакетами с едой на ближайшие несколько дней и поплелся дальше, чтобы пострадать в одиночестве. Мое горе тешило мое самолюбие, мне было приятно истязать себя им, и я чувствовал в этом какое-то особое предназначение. Я думал о том, как прекрасно, что никто из этих людей не знает моего имени и происхождения, не боится, не выделяет меня из общей массы, не смотрит с восхищением и благоговением, хоть это и немного кололо меня первое время. Меня выдавал болезненно-красный оттенок загара, моя кожа плохо воспринимала солнце, потому как меня прятали за семью замками большую часть моей жизни. Даже по-восточному благородный, насыщенный оттенок загара был недоступен для меня. Я был совсем другой, я отличался от всех этих людей, как и они друг от друга, но Восток затягивал меня, он принимал к себе людей, даря им убежище, спасение, начало новой жизни. Я надеялся на это начало, но раны должны были сначала немного затянуться. Я шел по каменным дорожкам между домов, спускался по лестницам и поднимался, врезался в стены, одумывался, шел прямо, поворачивался вокруг своей оси, шел слепо, ведомый какой-то неведомой силой. Она грубо тянула меня за руки, кидала из стороны в сторону, играла мной, но не отпускала. Эта сила ослепила меня, глаза застилал пот, но шаги мои были для меня как мантра, откровение, я слышал каждое касание ногами земли, я наслаждался им. Наваждение будто морской волной выбросило меня на рыночную площадь, оставило, и бесшумно отступило. Пытаясь смыть с себя произошедшее, я подошел к фонтану в центре небольшой площади, мощеной бледно-желтым камнем, и упал на колени перед его чашей. Я посмотрел на себя, пытаясь найти в глади горячей воды что-то, что исчезло прямо изнутри меня какое-то время назад. Взгляд был расфокусирован и я не видел ни своего лица, ни его черт, только маленькие плитки мозаики на дне, и все. Я будто проваливался куда-то. Вдруг я ощутил что-то, что толкнуло меня в спину, и я будто начал падать в бездну неглубокого фонтана. Мне стало страшно, я будто проснулся, резко вскинул голову и пару секунд фокусировал взгляд. Вероятно, я начал засыпать. За высокой струей воды мелькнуло что-то темное и привлекло мое внимание. Я наклонил голову и отчаянно пытался разглядеть, что же это было. Я встал с колен, даже не заметил боль от сидения на раскаленных кирпичах, и пошел за ним. Позже я различил копну темных вьющихся волос, чуть ниже плеч, очень густых и светящихся на солнце, а темное пятно оказалось ее платьем. Плотная, но мягкая ткань разлеталась от шагов девушки, оно было какого-но невероятного цвета, несуществующего и прекрасного. Я не видел ее лица, но чувствовал, что она отдаляется, видел ее плавные шаги, и вдруг понял, что если не догоню ее, то погибну, окончательно и бесповоротно, а жизнь моя потеряет всякий смысл. Я пошел за ней хоть и не знал, что скажу и что буду делать дальше…