tired

Рядом с ним не нужен воздух, и, кажется, Стайлз разучился дышать. Рядом с ним не нужен сон, и, кажется, Стайлз разучился спать. Рядом с ним не нужен весь мир, и, кажется, Стайлз разучился жить. Но Стайлз устал цепляться за мятые простыни каждую проклятую ночь, искать родное до боли в печени тело на противоположной стороне кровати и натыкаться на колючую прохладу, сковывающую тугими верёвками до самого утра. И ничего не помогало согреться: ни тёплое одеяло, ни длинная толстовка, ни многочисленные кружки уж чересчур крепкого кофе, ни бессмысленные шаги по комнате взад-вперёд, ни собственные руки, в попытках унять противную долговременную дрожь. Хотелось кричать. Истошно и громко, чтобы окна дрожали от напряжения и горького отчаяния, а ещё потому что помочь мог только он. Горячими поцелуями, невыносимо крепкими объятиями, успокаивающим шёпотом, разрывающим застоявшуюся тишину. Как-то нереально, словно по волшебству. И он согревался. Без надоедливой горечи кофе и бесполезного большого одеяла. Стайлз устал бороться. Залечивать без конца появляющиеся глубочайшие раны на сердце, искать баланс между плохо и слишком плохо, боясь ухода в омут безумия с головой, чтобы не лишиться, наконец, рассудка, который уже и не ощущался должным образом. Он — наркотик. Слишком желанный и слишком сильный. И хочется слезть. Ударить по тормозам, остановиться хоть на долю секунды, но дьявольские глаза и мягкие губы Питера Паркера утаскивают в самую тьму, в которой Стилински, по сути, барахтается один. Без маяков и фонарей. В сильной любви, оставляющей на душе огромные гематомы. В ночном одиночестве, убивающем здравый смысл. Когда находится решимость — уходит. Правда, недалеко. Сидит под деревом в соседнем квартале; под напором колючего ветра, слёз, дикой агонии, в конце концов, ломки возвращается обратно и плачет. С обидой и дикой ненавистью, ведь Паркер обязан всем, но только не ему. Влюблённый безнадёжный идиот. Стайлз устал бояться за него. Двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, даже когда находится рядом, держит как можно крепче за руку, целует, утыкается носом в шею, когда закидывает в стиральную машину четвёртый раз подряд не отстиранный от крови и адреналина красно-синий костюм. Даже когда видит без единой царапины и синяка. Стилински состоит на 90 процентов из страха, а не из воды, как остальное население необъятной планеты. Остальные 10 — пустота. Горькая, противная и слишком липкая. Стайлз устал просить его остаться. Пусть и ценой чьих-то жизней и собственных принципов, которых больше не осталось. Честно, ему всё равно на весь мир. На попавших в беду, на отбитых на всю голову преступников и жертв мутаций. На беспорядки, ограбления, похищения, убийства и разбои. Стилински хочет быть рядом с ним, обнимать как можно дольше (вечность) и целовать до боли в губах. Но правда всегда цепляет за живое и выворачивает все желания наизнанку, проникая как можно глубже и быстрее. Сын шерифа проводит вечера в объятиях одиночества, скованный привычным холодом и желанием сбежать, как можно дальше, ведь Паркер — герой. Слишком правильный для этого чёрствого мира. Озабоченный справедливостью и судьбой родного Нью-Йорка, вот только для Стайлза есть крошечное, маленькое, почти незаметное место, в то время как мальчишка готов отдать ему всё, что имеет. Без остатка. Стайлз устал терзать себя сомнениями. С Питером хорошо. По большей части времени. Когда преступники прячутся по канализациям и планируют убийства в укромных местах. Когда на теле Паука нет смертельно-глубоких ран, огромных синяков от привычного недосыпа под глазами, запёкшейся чужой крови на израненных руках и сломанных рёбер под пёстрыми футболками. Когда тот находится непозволительно близко, обдаёт лицо свежим дыханием, согревает, шепча, что любит, и миллионный раз извиняется за нездоровый героизм. Остальное время — сомнения. На счёт будущего (совместного), собственной уравновешенности и странной удачи Питера, которая пока только калечит. Которая может убить: сбросить с крыши многоэтажки, размазав все внутренности по твёрдому асфальту, или разорвать грудную клетку руками очередного невменяемого монстра. И Стилински готов ходить за ним хвостом, подставляться, лишь бы не дать любимому умереть. Он лучше погибнет сам, чем будет жить без него. Бояться, но верить в капризную удачу. Он любит. До мурашек на теле и до противных заезженных бабочек в животе. Но устаёт. Потом ненавидит, плачет, уходит, возвращается, задыхается от страха и бессонницы, дожидается Паркера, целует, прижимаясь как можно ближе, засыпает, а потом отпускает, проклиная чёртовый Нью-Йорк и свои чувства, засевшие глубоко в желудке. И всё сначала. Изо дня в день. Пока сердце будет биться. Пока Питер будет греть, говорить, как сильно любит, пока будет рядом. До последнего. Рядом с ним не нужен воздух, и, кажется, Стайлз разучился дышать. Рядом с ним не нужен сон, и, кажется, Стайлз разучился спать. Рядом с ним не нужен весь мир, и, кажется, Стайлз разучился жить.