Это невозможно!
Именно это Джунмен подумал, распечатав собственное селфи.
Почти такое же он распечатывал неделю ранее, и еще неделю ранее. И так в продолжение года до этого. Такое у Джунмена было хобби — коллекционировать еженедельные селфи еженедельной унылости жизни, которые после занимали свое место в не менее унылом альбоме.
И вот за три недели до этого однообразие фотографий (помимо разных проявлений вечного бардака) нарушилось непонятным дефектом — угол фотографии был то ли затемнен, то ли размыт и Джунмен в общем-то и не обратил внимания. На прошлых неделях дефект повторился и Джунмен согрешил на старенький принтер, а вот сегодня, когда дефект или чертзнаетчтотакое вновь увеличилось, Джунмен наконец-то увидел:
Это не дефект.
Распечатанный снимок словно совмещал два фото, и на втором уже отчетливо можно было увидеть верхний угол комнаты, похожей на его собственную спальню, но одновременно другую.
Джунмен решил проблему просто и своим любимым методом — напился.
Он решал проблемы всегда только так, хотя проблема у него была одна единственная, но глобальная — его собственная, не очень-то удачная жизнь.
Неудачи решили преследовать Джунмена еще до его рождения — он не был ни запланированным ребенком, ни желанным, ни законным.
Из милостей судьбы была разве что красота его матери, доставшаяся ему в генное наследство, хотя она была и причиной неудачи. Хорошенькую, но бедную семнадцатилетнюю девчонку соблазнил богатый наследник — распространенная история. Вопреки дорамному сюжету о бедной, но гордой героине, его мать решила, что гордость — штука ненужная, и скрутила семью несостоявшегося жениха и мужа шантажом, получив от них квартирку в бедном районе, но свою собственную и небольшой счет в банке на содержание сына. Второй вещью, унаследованной от матери стал алкоголизм. Джунмена не отвратила от этого даже ее ранняя смерть — он остался полусиротой в тринадцать.
Джунмен не винил ее в пьянстве, как не винил и собственного отца в его поступке. Тот оказался порядочнее, чем рассказывала в пьяных слезах мать. Джунмена конечно не взяли в богатый дом на воспитание, но ему наняли няньку — неплохую женщину, и Джунмен закончил школу и даже поступил в университет на менеджмент, но оставил его после пары лет учебы. Будущую профессию ему подсказал отец, Джунмен согласился и даже первое время старался учиться, но все желание сошло на нет при мыслях о будущей жизни. По намекам он догадался, что его наверняка засунут в один из филиалов компании его отца, но так, чтобы Джунменни конечно же не рассказывал, чей он сын, а все будут удивляться и вопрошать, и почему держат такого бездарного работника. А Джунмен будет делать вид, что не замечает оборванных при его появлении разговоров, а потом, когда правда непонятным образом всплывет, его переведут в другой филиал. Какую-нибудь провинцию и вполне возможно история повторится. И так и будет он всю жизнь сновать туда-сюда в безропотной зависимости от желания отца. И Джунмену захотелось умереть от такой перспективы в ту же минуту.
И наверное ему нужно было быть благодарным за распланированное будущее, за возможности, но сколько не искал в себе этой благодарности Джунмен — не находил.
У него осталось небольшое месячное содержание — на скромную жизнь и соджу хватало. А больше Мену ничего и не нужно было. Ему было двадцать два года, а казалось что семьдесят. И он просто ждал, когда с ним случится то, что случилось с его матерью.
И вот в такую серую нудятину его жизни внезапно ворвалось нечто.
Вначале вспыхнул интерес — Джунмен фотографировался каждый день и печатал фотографии по нескольку раз, но это самое нечто проявлялось только раз в неделю, почему-то по воскресеньям. Проявлялось и потихоньку увеличивалось, росло, захватывая все большую часть фото. Джунмен определил это спустя пару недель опытов, а еще через несколько недель ему впервые стало страшно.
Потому что Мён на фотографии больше был не один.
За его спиной уже можно было рассмотреть половину фигуры и лица молодого парня.
Джунмен был и атеистом, и противником суеверий, но Джунмен свято верил в причину и следствие, ко всему этому мир Азии, щедрый на правдоподобные хорроры, заложил в каждом со школьного возраста простую истину, а именно: творится потустороння хуита, в которую никто не верит=почти все сдыхают в конце фильма. Иногда сдыхают все. А иногда тех, которые вроде бы и счастливчики, смерть догоняет во второй части. В общем и целом все очень неоптимистично.
Так вот, Мен не то чтобы в фильме, но Мен точно не хотел помереть именно таким образом. Желанием жизни он не горел также, но когда в размеренное и медленное, и даже приносящее удовольствие, самоубийство от алкоголя врываются самым наглым образом — то инстинкт просыпается сам собой.
Джунмен жил в этой квартире всю свою жизнь — старом жилом комплексе, выстроенном еще в семидесятых годах. Сплошные коридоры и тесные убогие квартирки — городской халупный улей. Разве бывают призраки в таких домах?
Единственное сверхъестественное, что случалось в этих стенах — это то, как быстро исчезал алкоголь из менового холодильника. Вот на это Джунмён грешил — выпивка подозрительно быстро заканчивалась. В остальном его дом — был таким же обычным, как и сам Мён.
Но случилось же, и Джунмен не спасовал и начал действовать решительно.
И в следующие две недели свинарник, выполняющий роль меновой квартиры превратился в проходной двор для сертифицированных магов (на сертификатах стояли печати), ловцов приведений (они заходили в квартиру без саундтрэка), цыганских ведьмаков (не сильно-то и нужна была ему та золоченная статуэтка ретривера) и священника (согласился только лютеранский).
Хотите верьте, хотите нет, но они все оказались бессильны, и надежда мистера Кима таяла как масло на горячем блинчике, одновременно с его месячным бюджетом — магия оказалась очень даже затратным развлечением.
И Джунмен, логически просчитав, что при таком темпе он и с призраком останется и без денег на выпивку, решил, что если уж и погибать, так хоть пьяненьким.
Но надежда хоть и почти растаяла, но еще теплилась, и Мённи решил закругляться с исцелением своей квартиры и вместо этой непотребщины лечить себя. Он вдруг решил, что может же быть такое, что ему все мерещится? Конечно не из-за алкоголя, а из-за нервов и стресса.
И перед визитом к доктору Джунмен рассматривал свежую селку, отхлебывая из банки темное пиво. Наверное, все дело было в пиве, именно и только в нем, но он вдруг заметил, что паренек-то ничего такой. Нечисть из японских ужастиков конечно тоже ничего такая иногда, но это пока не покажет истинного лица, и он думал, какое же истинное лицо у этого парня, какое истинное лицо его смерти.
Или может это было иллюзией? Суммированием нервов и переживаний, которое лечится курсом качественных пилюль. Он очень хотел, чтобы было так, чтобы доктор именно так и сказал и вылечил, и Джунмен вернулся к своему пассивному пьянству без потусторонних приключений. Он очень хотел и верил в это.
И зря.
Утро оказалось недобрым и доктор тоже. Джунмен описал все в цветах и красках насколько был способен, но невропатолог не впечатлился сюжетом, и стараясь глубоко не вдыхать распространяемый Мёном перегар, размашисто написал что-то на листочке. Джунмен очень верил, что это рецепт его исцеления, а оказалось направление к психиатру на обследование зависимости от алкоголя.
Суки, ненавижу!
Билось в мыслях Джунмена. Он оказался совершенно разочарован в отечественной медицине и во всем этом вашем мире, хотя в мире еще до этого. Надпись жизнь=херня всплыла перед его глазами, как неровное пятно после взгляда на солнце.
И не хотелось ничего, и домой идти не хотелось, и даже мысль о прохладной бутылочке не приносила никаких эмоций. Джунмен впервые не знал, что ему делать, и его верный, проверенный годами способ бегства от реальности не помогал. И он пошел шататься по городу.
Весь в своих мыслях и безразличии к окружающему миру он пришел в себя и адекватное трезвомыслящее состояние, только когда забрел в совершенно незнакомый ему квартал. Он даже не понял, в какой части города находится, оглядываясь посреди узкой улочки и замечая, с внутренним восторгом, непривычным и потому волнительным, что попал в квартал художников.
И хотя район был далеко не шикарным, но все здесь кричало, что тут именно что живут. Стены, заборы, калитки и даже потрескавшийся асфальт были покрыты узорами и рисунками. Джунмен застыл перед муралом с изображением крошки Муми тролля, завороженный и пришибленный красотой.
И сердце забилось так часто, Джунмену показалось, что он попал в другой мир, а все его горести остались в прошлом.
Когда он был маленьким, он хотел рисовать.
Иллюстрации к детским книжкам, обложки к детективам, дизайны для открыток. Детские планы самые искренние и одновременно самые хрупкие, особенно когда за крушение грез ответственно берутся педагоги.
Учителем рисования у Мёна была самая настоящая мегера.
Джунмен возненавидел рисование с одиннадцати лет, но глубоко внутри у него еще дышало, колотое завистью к тем, кто смог и истерзанное бесплодными мечтами, из-за того, что не смог он, желание рисовать.
Джунмен огляделся вновь, рассматривая магазинчики, мастерские и кофешопы и наобум пошел к первому попавшемуся. Рядом со стеклянными дверями стояла доска для рисования, с написанным на ней кофейным меню и лежало несколько мелков — Джунмен дорисовал в левом верхнем углу мордочку зайчика, а в правом морковку — морковка получилась двусмысленной, а потому похабной, Ким думал стереть, а потом решил, что креативный народ этого района оценит — свобода взглядов и все такое, и оставил как есть, после заходя внутрь кофейни.
Вначале ему показалось, что он попал в мастерскую — то там, то сям стояли мольберты с незаконченными картинами и рисунками — самыми разными: на листе стоящего в углу мольберта почти рассвело утро на море, чуть поодаль была непонятная Джунмену мазня в неведомом стиле, но определенно художественная, почти возле самого входа, не иначе как для привлечения внимания и повышения интереса была почти дорисована полуголая девушка (была бы голая, если бы дорисовали, но видимо неизвестный художник решил оставить интригу).
На стенах так же висели картины, картинки и черно-белые карандашные рисунки.
— Хотите портрет?
Вопрос прозвучал так внезапно, что Мён чуть не подпрыгнул.
Он и не заметил говорившего, приняв его за манекен, если честно.
Розовые волосы, татуировка лилии на шее и сережка — масонский глаз, так странно гармонировали, что сложно было поверить, что перед вами живой человек. И тем не менее.
Джунмен напрягся — кофе он бы еще потянул, но искусство было явно ему не по карману и он уже начал было пятиться, но хозяин кофешопа улыбнулся, становясь еще красивее и еще нереальнее при этом:
— Это бесплатно, Сегодня акция — в дополнение к каждой чашке кофе — рисую.
Джунмен подумал, что это в стиле художников — и остался.
Только вместо своего лица попросил нарисовать лицо с фотографии.
Вначале ему было интересно — увидит ли его другой человек, может быть это действительно белая горячка и прочее влияние соджу, потому что доктор фотку проигнорировал.
Но художник — Лухан, Джунмен с ним потом познакомился, не очень удивился и взялся за карандаш.
А ночью Джунмен не мог заснуть. Рядом лежал портрет, и Лухан нарисовал его необычным. Половина лица людская, а вторая исполосована часовыми стрелками.
На робкое Мёново «Почему?» последовало это их загадочное художничье «я так вижу», и Джунмен бы поспорил. Но кто он такой, чтобы спорить с талантом, а паренек и правда талант, потому что глядя на портрет у Кима немело сердце и ныло, и болело, и ему казалось, что стрелки отстукивают секунды в его голове.
Как будто он не успевает куда-то или для чего-то.
И когда он забылся рваным и нервным сном, ему привиделся его личный глюк, он был молчалив, а Мён тянул к нему руки, но дотянуться не мог и отчаянный зуд на сердце, от того, что он может упустить нечто важное, был совершенно невыносим.
Призракиличертазнаетчто начал приходить в его сны каждую ночь, и каждое утро Джунмен просыпался усталый настолько, что не было сил и, господи ты боже мой, даже желания пить.
Сны были горькими и страшными. Джунмен видел чужую смерть каждую ночь, смерть которая прерывала счастье. Он видел такую осязаемую счастливую жизнь, как с рекламы сухих завтраков или мобильной связи, жизнь, которая вдруг рушилась, как песочный рисунок на светящемся столе, от руки неизвестного автора.
Он видел этого своего призрака счастливым мужем и счастливым отцом, он видел его влюбленным и любимым, он видел его смеющимся в разных городах планеты — на фоне Биг Бена и в позе лотоса на обрыве великого каньона, на белоснежном песке рядом с лазурной водой и в толпе туристов на китайской стене. Он видел его играющим на пианино красивую мелодию, он не понял какую, но видел загнутые уголки улыбающихся губ и прищуренные в удовольствии глаза, он видел десятки счастливых вечеров, и каждый раз причина была разной и каждый раз все заканчивалось одинаково.
Каждую ночь его призрак лишался всего, и давился задыхаясь, и все вокруг краснело от крови, Джунмен слышал как клокочет в чужом горле, и видел мертвые глаза, и не мог ни черта сделать, и не мог даже понять.
Пока наконец во время одного сна черты лица того парня не поплыли, меняясь, становясь Меновыми и Джунмен не увидел себя, разрушающим свою собственную жизнь, которая клокотала уже в его горле, выдираясь из неблагодарного тела, и часы, те которые бешено отсчитывали время замолчали.
И не было ничего страшнее этой тишины.
А утром Джунмен понял, что опаздывает и не успевает он, попробовать жизнь на вкус.
И он вдруг понял о чем талдычат все эти триллионы мотиваторов и пафосных цитаток из интернета. Понял не на уровне ППР (посидели, потрындели, разошлись), а вот в самую что ни на есть взаправду. Ту, когда «рискни, и жизнь наладится» выпей синюю таблетку и все будет заебись.
Или нет.
Но в том и соль. В любом случае умрешь и почему бы не попробовать.
В его туманной мути будущего, каким он раньше его видел, вдруг начал мигать огонек, где-то там далеко впереди, и идти стало интереснее, более того — появилось желание идти.
Самым первым шагом к новой жизни стала трезвость. Трезвость относительная, Джунмен только начал свой путь, а зависимость еще была сильна, но он больше не валился каждую ночь в бессознательное упитое состояние, приходя в себя с дикой головной болью к следующему вечеру.
В умеренном пьянстве была выгода — высвободились деньги. И Джунмен решил отнести сэкономленное в закрома своей кармы, то есть пожертвовать — тому самому лютеранскому священнику, что бездарно очищал от демонов его дом. Джунмен не придумал ничего лучше, чем купить разномастных небольших игрушек и отнести в детский дом, под его патронатом.
Кроме того — у Джунмена появилась работа.
Лухан нанял его к себе в кофешоп.
Это случилось, когда Джунмен пришел туда снова. В том квартале царила атмосфера хаоса, но хаоса не разрушительного, а созидательного. Словно миллионы идей, муз и фантазий разноцветным дымом витали над треснутой плиткой кривых переулков, и просто прогуливаясь непременно на что-нибудь вдохновишься.
Джунмену там определенно нравилось, а в компании Лухана нравилось еще больше. Он был из обеспеченной семьи, но без заносчивости, скорее со странностями, а оттого еще более притягательным.
Бариста из Джунмена оказался не очень, рисовать он не был обучен, и Лухан сказал, что принял его на работу за красивые глаза, хотя на самом деле Джунмен там помогал убирать и мыть посуду.
И получал уроки рисования.
Предпринимательства в Лухане было мало — Джунмен понял это спустя пару дней, кофейня для того — развлечение, фон для своей основной страсти.
Посетителей у них каждый день случалось раз, два и обчелся, хотя Лухан сказал, что благодаря их хорошеньким лицам клиентура должна пойти, и даже порывался уболтать Джунмена на краску для волос, но Мён не дался.
Жизнь его менялась, но не настолько.
Сны стали другими.
Джунмен видел своего призрака привязанным к камню, и с каждой ночью тот мог высвобождаться и ходить все дольше и дольше, после вновь оказываясь в бездвижном заточении.
И когда он был свободен — он улыбался, Джунмену улыбался и для того, эта улыбка в сонной иллюзии была, что удовольствие от стакана соджу в пятничный вечер, умноженное в тысячу раз.
Джунмен осознавал эту одержимость, и признавал, но не порицал.
На старых электронных часах горели цифры 04:37, когда Джунмен проснулся, он перевернулся на другой бок и замер — рядом с ним лежал тот парень с фотографии. В сером предрассветном свете Джунмен мог рассмотреть его руки со сжатыми пальцами, и темную изогнутую линию губ, и прикрытые глаза. Он спал, или притворялся, что спит, а Джунмен не смел сделать и вдоха и в следующую секунду открыл глаза вновь просыпаясь. На этот раз рядом с ним никого не было, и Джунмен сел на постели, растирая гудящую голову. В открытую дверь комнаты в конце коридора он увидел, что в ванной горел свет. Он видел желтый пробивающийся свет сквозь косяки двери, и его затрясло от желания узнать, что там и одновременного ужаса, что там может оказаться. Он сделал шаг и вновь проснулся — свет нигде не горел, никого рядом с ним не было, только часы горели равнодушными цифрами — 04:37.
______
— Обычно поют только в барах, ну знаешь, все бухают после работы, а для них поют какую-нибудь попсятину, что крутят по радио круглыми сутками, — Лухан размешивал сахар в чашке с кофе и щурился на утреннее солнце, — а в кофешопах никто не поет. Утро не для пения, понимаешь ли! Но кто выдумал эти правила? Хочу, чтобы у меня пели. Ну такое легкое что-то знаешь, для настроения и вдохновения.
— Я петь не умею, — Джунмен открестился сразу.
— Я и не прошу, — Лу качнул головой, — я делюсь идеей. И вообще. У тебя есть знакомый, который поёт хотя бы как-нибудь?
— Нету.
— А что насчет идеи?
— Не знаю, я такого не видел.
— Я и говорю, что необычно. Ну так как?
— Не знаю, — Джунмен повторил и пожал плечами, — у вас, богатых, свои причуды.
Лухан застонал в стенании, что его не понимают, а Джунмен добавил в кофе две ложки соджу.
Он назвал этот кофе — Кореиш крим, и они с Луханом даже внесли его в меню, но в народ не пошло, одну девчонку даже стошнило.
Лухан расстроился, а Джунмен нет. Он решил, что это называется — авторский вкус, понять может не каждый, в том и ценность.
Он узнал, что того парня звали Ким Чондэ и он перерезал себе вены в ванной в 1976 году.
Он узнал это у старой, даже древней, аджуммы, что жила на первом этаже.
Пока Джунмен бухал они безмолвно враждовали, хотя скорее Джунмена открыто презирали, а он это с вызовом игнорировал. Эта аджумма со скепсисом относилась еще к его матери, но после того, как Джунмен встал на путь истинный, а еще снял с дерева ее линялую кошку, и шесть раз помогал донести овощи с базара — к нему проявили благосклонность. И потихоньку он узнал подробности прошлых сплетен старого дома.
Бабка рассказала ему еще о четырех самоубийствах, но те произошли в других квартирах, и Джунмен послушно выслушивал, охреневая в общем от того, сколько народу наложило на себя руки в одном отдельно взятом доме, пока та наконец не дошла до его самоубийцы.
— Он не поступил в университет, — просто сказала она, хотя Джунмен приготовился услышать более длинную историю. До этого были длиннее, с массой совершенно ненужных подробностей, а сейчас он онемел от причины и быстроты рассказа.
— И все?
Аджумма закивала головой:
— Он был тихий, я его и не замечала почти. Отец у него был строгий, а мать неплохая, но та оставила семью. А после этого его отец вообще двинулся, хотя она потому и сбежала. Кто с таким выживет? А после того, как его сына нашли в ванной, он вообще с ума сошел, и тоже убился в какой-то больнице, повесился. А квартира их отошла их дальней тетке. Она ее тут же продала, потом ее купили какие-то китайцы — они ее долго сдавали в наем студентам разным, а после уже вселились вы. Хотя я бы там жить не стала, ты уж извини за прямоту.
И Джунмен извинил — он бы тоже узнав предысторию, бежал отсюда роняя тапки, а вот его матери видимо было все равно — лишь бы свой угол, Джунмен в принципе понял и это.
Он думал, что раньше узнав все это, ни за что не согласился бы жить здесь, но сейчас, когда все это с ним происходило, понял, что ни за что не отсюда не съедет.
Он теперь знал имя. И видел Ким Чондэ каждую ночь.
Он не мог понять, сны это были или иллюзия, разыгравшееся воображение или прогрессирующая болезнь, не замеченная бездарным доктором.
Но каждую ночь в 4:37 просыпался и рядом с ним был тот самый Чондэ, он молчал, но смотрел, и Джунмен не мог ничего ответить, а после снова просыпался и каждую ночь он был на шаг ближе к той ужасной двери ужасной ванной комнаты, и Джунмен уже знал, что увидит, и не хотел и страшился, но его будто тянуло туда. А после уже не мог заснуть.
____
Джунмен был здесь всего два раза — и оба раза оставили гнетущее впечатление. Джунмен ощущал себя настолько ненужным и не к месту, что казалось, красный цвет не сходил с его щек, от неловкости за свое существование.
Но в этот раз он ощущал себя по-другому. Он пришел по своему желанию, а не вызвоненный людьми его отца — он пришел к нему домой. Всё здесь было безупречным, как и всегда: ровнёхонький зеленый газон, шикарный особняк, идеальная семья на идеальных снимках, и идеальная в жизни. В прошлые разы это причиняло боль, а теперь его сердце было спокойно.
После того, как Джунмен бросил университет, все связи прервались. Отец был взбешен поведением сына, а тому было все равно.
А в это воскресенье Джунмен пришел просить прощение.
В ту ночь Джунмен проснулся не в своей комнате.
Он проснулся в то же время, что и всегда. И хотя часов не было, но предрассветную серость он уже заучил, и не было на стене привычной обложки Nylon с Им Юной, не было разбросанного шмотья, покрывающего пол — все было другим. И Чондэ рядом не было.
В ванной горел свет. Обычно каждый шаг Джунмену давался с трудом, но в этот раз всё было легко и он никак не просыпался даже когда взялся за дверную ручку, и уже ожидая, что увидит, он открыл двери, но там была обычная старая ванная комната.
— Спасибо, — он услышал и обернулся и понял, что впервые слышит, как Чондэ говорит. Его темные волосы лезли в блестящие глаза, и он улыбался, и хотя рубашка была пропитана кровью, ее рукава были закатаны и на кистях рук виднелись зажившие шрамы. У Джунмена перехватило дыхание, он дернулся пытаясь ухватить того за руку, но проснулся.
Уже рассвело, и часы показывали восемь утра.
_____
Закатывающееся солнце больше не жгло, и Джунмен перевернул кепку козырьком назад, после отхлебывая из бутылки. Еще четыре таких стояло рядом с надгробием — Джунмен немножко вернулся к пьянству. В этот раз он выбрал себе для бухалова вторники — по вторникам на кладбище было немного людей, и он дежурил у могилы Чондэ — он ее нашел и установил на ней новое надгробие с фотографией, которую нарисовал Лухан.
На самом деле он дежурил, потому что верил, что Чондэ оживет и он поможет ему выбраться. Хотя он в этих мыслях себе не признавался, они появлялись, когда он упивался в хлам — вот как сейчас. Джунмен не знал во что ему вообще верить, а думать, что Чондэ потерян навсегда не мог. Это конечно было безумием, но у Джунмена за последние полтора года столько всего случилось в жизни, что он на всякий случай верил во всё. Почти во всё.
Телефон в очередной раз зажжужал — звонил Лухан и Джунмен в раздражении скинул, они договорились, что вторники для Джунмена — священны, а Лу нарушал обет.
Пошло уже восемь месяцев с того времени как он последний раз увидел Чондэ.
Больше его не было: ни в снах, ни в глюках, ни на селфи — нигде, только на старом рисунке, нарисованном Луханом. Джунмен отксерил его около сотни раз, на всякий случай. Ему казалось, что исчезнет рисунок и с ним все воспоминания и доказательства, что все это было.
Он провел пальцем по нагретому солнцем камню, по линии скул Чондэ на выгравированном фото, и подумал, что мир к нему опять несправедлив.
От отчаяния и горечи его спасало воспоминание о последней улыбке Чондэ, мысли о том, что теперь он спокоен и даже возможно счастлив, несчастлив был только Джунмен.
— К тебе звонить, как в Голубой дом, — вместо приветствия сказал Лухан и цокнул языком, когда Джунмен зашел в кофешоп.
— А ты нарушаешь правила, — было утро, а Джунмен уже устал и зевая пошел к кофеварке.
Он приготовил себе кореиш крим, и вдруг подумал, что тоже нарушает правила вновь скатываясь в зависимость от алкоголя, подумал, что Чондэ был бы расстроен и …вылил все из чашки в раковину. И заварил себе чай.
Чай был горький, и невкусный — скорее непривычный, Джунмен его и не пил толком никогда.
Лухан с интересом следил за ним, но не комментировал. Наконец сказал:
— Я звонил тебя обрадовать, у нас будут петь по утрам — помнишь, я говорил?
— Помню, один из миллиона способов сделать кофешоп необычным.
— А ты говорил у тебя нет никого на примете. Я тебя оштрафую и уволю, а потом снова найму на меньшую зарплату.
— Я подам на тебя в суд, отсужу кофешоп и сделаю его чайным кафе.
Лухан рассмеялся, а Джунмен добавил:
— Но у меня правда не было никого на примете.
— Брехло, — сказал Лу и добавил, — а вот и Чен.
И зазвенел колокольчик входной двери. Джунмен оглянулся и застыл.
Это был Ким Чондэ и не Ким Чондэ. Его волосы были цвета мокрого песка, золотистые на солнечном свету, он улыбался так ярко, Джунмен видел такую улыбку только раз — в самом конце, на его запястьях вместо ужасных ран распустились татуировки — бутоны роз. Он был совершенно другим — он был Ким Чондэ из другой жизни.
И всё же это был он.
И Джунмен еще раз убедился, что возможно все.
