Не называй меня Салливаном

— Сал? Джонсон зовёт тихо, не раскрывая глаз, не приподнимаясь даже. Он знает, что парень где-то снова в себе, погружённый в мысли, и отвечать точно не будет сейчас. Это совсем не задевает: Ларри чуть усмехается, переворачиваясь на бок и комкая одеяло под ногами, чтобы, может, согреться. Салли лежит на кровати лишь в одних штанах, чуть прикрыв глаза. Дыхание парня всё ещё тяжелое, но руки уже не трясутся, как в начале. Ярко-синие волосы не заплетены в два больших хвостика как обычно; в этот раз они хрупкими локонами спадают чуть ниже плеч, прямые, но при этом очень нежные на вид и на ощупь. Так Ларри говорит, по крайней мере. Несколько раз медленно моргнув, младший немного устало вздыхает. Ему иногда очень тяжело общаться с Ларри. Если Фишер чувствует что-то, он обязательно рассказывает об этом, а старший, на правах лучшего бро, всегда его слушает. Но когда у Джонсона что-то на душе, Салу удаётся вытащить из него это только мучительными пытками, вроде тишины на протяжении часов: Ларри не любит тишину и начинает нервничать так, что выпаливает всё как на духу. Фишер не знает, почему парень практически никогда не делится с ним мыслями или переживаниями. «Это для девчонок» — уже старая отговорка. Они всегда тусуются в квартире Джонсонов в подвале «Апартаментов Эддисона», проводя время за просмотром фильмов или прослушиванием музыки. Часто они ходят гулять в парк, находящийся рядом, или залазят в домик на дереве, расположенный буквально в десяти минутах ходьбы от «Апартаментов»; посидев там с час, они снова направляются к Ларри, и так день за днём. Как ни странно, им вовсе не надоедает: парням нравится их маленькая компания, в которой можно творить всё, что вздумается, и никто об этом не узнает. Наконец, спустя некоторое время, Сал осторожно, даже слегка лениво поднимается с кровати-матраса, чтобы подойти к зеркалу, которое было повешено здесь как раз по его просьбе, если не настоянию. Иногда ему нужно чуть больше времени и усилий, чтобы заплести хвосты или натянуть свой убогий протез, и, соответственно, зеркало, которого в комнате Ларри недоставало совсем. Прошагав по холодному полу, на котором ковёр, принесённый из местного магазинчика с фиксированными ценами, так и не смог ужиться, Салли ёжится от проходящего мурашками по коже холода, а после встаёт напротив тумбочки, над которой и располагается отражающая поверхность. Фишер, нервно дёрнув бровью, закатывает глаза. Он бегло переводит взгляд с хаотично заляпанного зеркала на свой оголённый торс, который, впрочем, никогда не блистал бесполезными бугорками в виде кубиков; тот буквально от сантиметра к сантиметру покрыт небольшими красными пятнышками. Коснувшись холодной, словно стеклянной рукой шеи, Сал чувствует и здесь неровные, слегка опухшие следы от зубов. Они всё ещё немного липкие от слюней. Аккуратно проведя подушечками пальцев по ним, парень на самом деле вспоминает, как Ларри оставлял каждый из них. Он слегка морщится, как поморщился бы любой непосвящённый в их дела человек, хотя Фишер прекрасно понимает, что ему ни капли не противно — он даже наслаждается этими ощущениями, с лёгкостью отрывающими его от реальности. Честно говоря, сам Ларри всегда казался ему человеком «не от мира сего»: странный, не похожий на других парней его возраста, любящий метал и рисование. Наверное, именно это и привлекает синеволосого в нём. Натягивая сильно мятую майку, поднятую откуда-то с пола (кажется, это футболка Ларри), поверх худощавого тела, Фишер скользит взглядом по зеркалу; смотрит не на себя, а на лежащего на его кровати. Ярко-голубые глаза встречаются с тёмными карими через отражающую поверхность. Джонсон мягко ухмыляется, слегка прикрывая глаза, и правой рукой поправляет вечно растрёпанные волосы. Другой рукой он тянется в сторону стоящего комода, нащупывая на нём полупустую пачку сигарет и маленькую зажигалку. Салли снова закатывает глаза: курение никогда не казалось ему чем-то эстетическим или крутым; не раз он пытался донести до друга факт того, что если будет «питаться сигаретным дымом чаще, чем воздухом», то вполне может не дожить и до сорока. Сал закрывает глаза. Секунды, а, может, и минуты спустя он ощущает дыхание рядом со своей шеей, а лишь потом терпкий, вязкий запах, даже привкус табака, тут же распространяющийся вокруг них обоих. Глаза не нужно открывать, чтобы чувствовать: Ларри улыбается, продолжая курить, — он думает, что это сексуально, когда он курит и целует его, — обвивает его талию свободной рукой, слегка прижимая к себе. Фишер откидывает голову назад, но не кладёт на плечо (не дотягивается, сука) — лишь тычется куда-то старшему в грудь, как маленький котёнок в ладонь нового хозяина. Им обоим смешно от этого всего, от того, какие они глупые и взрослые, странные и бессовестные, и такие свободные со всем тем, что имеют. Ларри, выпустив очередное облачко дыма, чуть сгибается, оставляя явный поцелуй на шее парня. Сал морщится, но подставляется, больше места для действия даёт. — Отец увидит — шею сломает. И тебе тоже. Джонсон снова усмехается, от его усмешки Салли лишь закатывает глаза. Вообще-то, он всегда был серьёзен касательно этого. То, чем они занимаются в комнате Ларри, не должно касаться кого-то, кроме них двоих. Но это не работает как раз-таки с Ларри; он привык быть собственником, привык оставлять следы на коже, будто бы говоря: «Это только моё. Даже смотреть не смейте». Фишеру всегда от этой ревности глупой смешно, потому что, кажется, с этого всё и началось. Спать (если уж можно так выразиться) вместе они начали примерно с того момента, как Салли неожиданно стал интересоваться своим соседом, Робертом. Они живут в смежных квартирах с самого начала, когда они с отцом только въехали в эти проклятые «Апартаменты». Фишер ещё тогда любил обходить квартиры других жильцов, узнавать что-то новое о них, к чему бы это, вообще-то, ни приводило. Призраки, убийства, другая дрянь — то, что сводило с ума всё это время, казалось таким страшным, непонятным, неместным, хотя находилось в том же шестиэтажном здании, которое видело немыслимое количество смертей и мучающихся душ. Но Роб стал чем-то особенным: он не пугает, не сбегает, не кажется чем-то «иным». Нет, он просто зависает в своём номере, слушая тот же метал, что и Ларри, время от времени протирает пыль с любимой акустической системы, занимается своими бумажками, бизнесом, как он сам это называет. Честно, Салли сначала правда думал, что он толкает наркоту или оружие, может, ещё чего похуже. Но нет — оказалось, что Роберт занимается каким-то делом по наследству деда, причём к делу этому подходит с толковостью и вниманием, что всегда искреннее Сала восхищало. Но совсем это не нравится Джонсону. Его, откровенно говоря, заебали все эти истории о том, какой Роберт из 401-й интересный парень, сколько у него крутых мыслей в голове и какой жгуче-приятный у него парфюм. Да плевать на парфюм — у Ларри в рёбрах жжёт раз в семнадцать сильнее. Он каждый раз сжимает израненные руки в кулаках, сжимает зубы, лишь бы не слышать об этом чертовски хорошем Роберте. А Фишеру будто бы всё равно. До определённого момента. — Ты злишься? — как бы ненароком спрашивает Салли у друга, когда они остаются в единственной комнате этажа B. — Ларри, ты злишься? — Нет, — злобно огрызается Джонсон в ответ, делая излишне толстый мазок по холсту. Он ревнует, он, чёрт возьми, ревнует этого крашенного придурка к другому крашенному придурку, копии самого себя, на самом деле. И это бесит его, пожалуй, сильнее всего: то, что его заменили такой же моделькой. Фишер тогда впервые поцеловал его. Решил поцеловать, чтобы Ларри не дулся, чтобы, блин, не ревновал. Салли вроде как даже не собирался ничего мутить с Робертом: тот взрослый, с головой уходит в свои дела бумажные, да и ему всё это не нужно. У него под боком уже свой рокер есть — зачем ему ещё кто-то? Джонсон, между прочим, охуел знатно, не ожидая чего-то подобного вообще. А сам Сал… пожалуй, тоже. — Не парься. Не узнает, — старший мягко вытягивает Фишера из воспоминаний, откуда-то из прошлого, легко целуя где-то совсем рядом с кадыком. Парень тихо выдыхает, мотая головой. Ну и кто из них вообще тут выпускник? — Тебе никогда не страшно, да? Даже от моего бати получить не боишься? — Салли, наконец, кидает на него взгляд через зеркало; в глазках Джонсона — огоньки, словно в ночном Нью-Джерси, где раньше было так здорово ездить на подержанной машине отца, высунув руку из окна и чувствуя, как ветер развивает крашенные в какой-то там очередной цвет волосы. От воспоминаний Сал на мгновение улыбается, тут же ощущая, как его разворачивают на месте. — Если бы я боялся твоего отца, — чуть приподнимает брови Ларри, кладя руки на тонкую талию парня и, почти не прилагая усилий, усаживая его на тумбочку возле зеркала, — то не занимался бы теми вещами, которыми я занимаюсь с тобой, в том же здании, где он живёт. Синеволосый прыскает, поджимая губы, и в очередной раз закатывает глаза. Джонсон лишь улыбается — он всегда улыбается — и осторожно берёт его лицо в свои ладони, оставляя на губах поцелуй с привкусом сигарет. — Ну сколько раз просил! — возмущённо восклицает Фишер, надавливая на плечи рокера и слегка отстраняя его. — Не надо после своего курения дебильного лезть ко мне сосаться, понял? Ларри хихикает, передразнивая, наверное, какого-нибудь злодея из старого фильма. Что-то задумал? — Как скажешь, Салливан. Фишер тут же вздрагивает всем телом, словно его в ванну с ледяной водой кидают. Он резко поднимает взгляд к бессовестным глазам старшего, щурясь и сводя брови. Даже миленькая улыбочка напротив не позволяет чертам лица смягчиться. Уж слишком это раздражает. — Не называй меня Салливаном, Джонсон, — чуть ли не сквозь зубы цедит парень. Не то чтобы злобно — именно раздражённо. Потому что Ларри знает ведь, что нельзя так. Они оба помнят. И они оба вспоминают снова. — Не липни ко мне, на нас уже люди смотрят. — Конечно смотрят. У тебя шрам на пол ебала. Фишер закатывает глаза. Маленькая дворовая карусель чуть скрипит под ними, что не слишком режет по ушам, но и тонуть в мыслях не особо позволяет. К счастью. Салли чуть ёжится от прохладного осеннего ветра, сильнее кутаясь в красное большое худи, хотя ёжится следовало бы именно Ларри, который ему это своё худи и отдал. «Замёрзнешь, принцесса», — ухмыльнулся он тогда, помогая натянуть согревающую верхнюю одежду на друга. Младший честно пытался сопротивляться, но мурашки, бегущие по коже, не позволили Джонсону сомневаться. И теперь они раскручивают старенькую одинокую карусель в попытках… неизвестно чего. Жмётся рокер действительно сильно, может, оттого что и сам замёрз, а может потому, что просто хочет. Когда они встретились, сразу же обнял, сказал, что соскучился, хотя Салли уезжает с отцом за город лишь на одну ночь — нужно было что-то по работе и заскочить в магазин по дороге. Фишер другу даже футболку с классной рок-группой в подарок привёз. — Мой «шрам на пол ебала» под протезом, дебил, — ворчит парень, стараясь не обращать внимания на косые взгляды проходящих мимо. — Ой, ну конечно, прошу прощения, Салливан. Парень хмурится, поджимая губы, чего под протезом, конечно, не видно. Он какой-то странный взгляд на Ларри поднимает, заставляя того даже сглотнуть ком в горле, неизвестно откуда взявшийся. — Не называй меня Салливаном. — Чего ты сказал? — удивлённо переспрашивает Джонсон. Он, честно говоря, таких глаз у Фишера ещё ни разу не видел, поэтому мурашки и проходятся по телу; он не пугается, а скорее напрягается на мгновение. — Не называй меня Салливаном, Джонсон! — вскипает младший, слегка пиная ботинком друга в колено. — Не называй меня Джонсоном, Салливан! — тут же вскидывает брови Ларри и отвечает, толкая того в плечо. Взаимная улыбка. Кажется, в этом что-то есть. — Ненавижу своё полное имя, чел. Ларри чуть прикусывает губу, продолжая смотреть на друга. Салли никогда не говорил ничего подобного, кажется. Никогда ненависть свою к чему-то не обличал, особенно к чему-то столь близкому, как собственное имя. Самому Джонсону, допустим, никогда не нравилось, когда его по фамилии называет кто-то из друзей, но это и не мешало, вообще-то, жить. А вот Фишер… Наверное, что-то из прошлого, но спрашивать он не будет; не надо это самое прошлое ворошить. — Окей, бро, учту. И оба они сходятся на улыбке — в который раз. — Прости-прости, помню, — Ларри смеётся и склоняется, целуя-целуя-целуя в подбородок, щёки, шею, но не в губы, чтобы тот снова не обижался и не ругался. Ведь меньше всего он действительно хочет быть с ним в ссоре или видеть огорчение в глазах напротив. Он для Фишера готов на всё, и это совершенная правда: и перед ним кинуться на призрака, и поднять руку на географии, когда тот не готов, и лечь в неудобную позу, лишь бы тому стало немного комфортнее. Он любит парнишку всей душой, потому что он и есть словно какая-то частичка его души. Джонсону не так уж стрёмно теперь осознавать, что он, кажется, взаправду потерял голову с этим парнишкой, втюрился, вкрашился или как там ещё это можно назвать. Неважно; главное — он в нём по уши. И это уже для них обоих главное. — Нам завтра с Содой сидеть, об этом ты помнишь? — Салли слегка склоняется вперёд, обвивая талию Ларри худыми ногами и чуть притягивая к себе. Он видел это в каком-то романтическом фильме или, может, порно, хотя не так уж много он смотрел и того, и другого в своей жизни. — Мы правда должны? — рокер улыбается, чуть склоняя голову вбок. Ему можно было бы скорчить недовольную рожицу, похныкать, как ребёнок, сказать, что он не хочет никуда идти и проводить время с парнем… Но они оба понимают, что это было бы откровенной ложью. Даже при всём неумении старшего вести себя с детьми. Ещё несколько поцелуев, совсем лёгких и непринуждённых, прежде чем Джонсон делает шаг назад, освобождаясь от цепких ног Сала. — Тодд просил зайти к нему по поводу той штуки, которую он сделал для обнаружения привидяшек. Ну, для нас, — он улыбается широко, даже глупо, отчего, Фишер уверен, у него даже скулы начинают болеть. А улыбается Ларри не так уж и часто. — Давай зайдём, — приподнимает одну бровь синеволосый, словно ожидая того, что парень скажет через несколько секунд. — Давай лучше, пожалуйста, ещё поваляемся? — Окей, Джонсон. В глазах мелькают звёздочки и огоньки. У обоих. — Не называй меня Джонсоном, Салливан. Взаимная улыбка. Кажется, в этом всё ещё что-то есть.