всё ещё его.

Тейт всё ещё до основания костей его.

Малия не может выкинуть Стайлза из головы и из сердца (прочно застрял) , не может выплеснуть всю эту ненависть к рыжеволосой, которая плещется на клеточном уровне и съедает волчицу изнутри. Малия просыпается в ночи от ощущения его рядом, ментоловый запах застревает между лопаток, девушка зарывается пальцами в волосы и глухо воет, потому что он за тысячи миль от неё засыпает в объятиях Лидии, а бабочки внутри бьются пурпурными крыльями так больно и бесполезно. Тейт так сложно, невыносимо просто, потому что её сердце оказалось всего лишь игрушкой для Стилински, она натягивает рубашку, которая ещё пахнет его запахом, медленно ползет в ванную и зачем-то застывает над зеркалом, вглядываясь в лиловые мешки под глазами, тонкую сетку из синеватых вен и сломанную девушку, которая просто хотела быть любимой и нужной. Она для Стайлза — что-то вроде кубика – рубика: покрутил и забыл, а у Малии по грудной клетке ползут импульсы, и ломаются рёбра, которые впиваются острыми осколками в четырехкамерное, заставляя Тейт зажимать рот ладонью и глотать прозрачные слёзы: она так и засыпает в ванной комнате на полу, поджав под себя острые колени, тихо скуля и прокусывая до крови пухлые губы. Малия просыпается от удушающего аромата свежесваренного кофе, распахивает шоколадные глаза и не понимает, где находится. Тёплый запах вишнёвого пирога Мелиссы пробивается лёгкие насквозь, заставляя Тейт улыбаться одними уголками губ. Резко вскакивает с дивана, заставляя плед спадать с тела: потрепанная рубашка в синюю клетку практически ничего не прикрывает, а МакКол разворачивается и прожигает взглядом ореховых глаз, улыбается так, что мурашки звездопадом раскидываются по спине, и пожимает плечами, подходя ближе и протягивая девушке плед глубокого винного цвета. — Что я тут делаю? — голова трещит по кусочкам, хотя Малия точно не уверена, что это голова. — Ты позвонила мне вчера ночью, плакала, — Скотту тяжело говорить из-за недостатка воздуха в лёгких и её обжигающего взгляда на его обнаженном торсе. — Говорила, что скучаешь по Стайлзу, я забрал тебя и принёс сюда, — для девушки всё это так странно, у неё провалы в памяти в последнее время всё чаще и чаще, и это пугает всех, включая её саму. Волчица опускает взгляд и закусывает губу от неловкости: они со Скоттом, вроде как вместе, а ей кажется, что всё не так, у неё нет желания касаться его, хотя кубики его пресса так и просят провести по ним горячим языком, но Малия замыкается в себе и молчит, пока он целует её впадины под ключицами. Она запрещает себе стонать под ним и извиваться, пока её койот не захочет и не будет изнутри раздирать её, заставляя обвивать парня за шею и целовать в кислородные губы, в два шажка языка по верхнему небу произнося 'Стайлз'. МакКол не идиот, он всё понимает, но почему-то верит, что Тейт лишь нужно время, лишь нужно не видеть его, лишь нужно перетерпеть, стискивая зубы до скрежета. Скотт старается всегда быть рядом, окутывать пледом обжигающих рук и греть её ледяные пальцы своим тёплым дыханием, целуя в шоколадную макушку. Рядом с ней он чувствует себя в своей тарелке, ему чертовски, до коликов в животе и судороги во всем теле нравится прокладывать дорожку влажных поцелуев вдоль её выпирающих ребер. Скотту хватает смелости назвать это любовью, пусть и в своей голове. Скотт другой: добрый, до чёртиков правильный и попросту нужный. Он придёт даже тогда, когда ей это вовсе не будет нужно и спасёт, крепко—крепко обвивая руками хрупкую талию и сжимая её до хруста, он будет шептать на ухо те самые нужные слова, гладить по выпирающим позвоночным дискам и целовать сладко–сладко, оставляя на губах покалывания и карамель. Скотт, положа руку на сердце, клясться готов, что не оставит, не растопчет так, как это сделал Стайлз, не вывернет душу наизнанку и не сломает последние позвонки. МакКол такой правильный и простой, что Малию, честно говоря, тошнит. Тошнит от этих глаз цвета растопленого шоколада, от этих чуть жёстких угольных волос (у Стилински они всегда были мягкими), тошнит от этой бронзовой кожи, тошнит от этой приторной заботы, которая лёгкие прожигает насквозь, тошнит от этой гребанной зависимости к Стайлзу, которая не отпускает ни на секунду, потому что даже тогда, когда Скотт опаляет её тело огненными поцелуями, она вспоминает ледяные губы Стайлза, исследующие её шею. Малия вздрагивает, от звука журчащей воды на втором этаже и ядовитого запаха Стилински. Она уже помешана: чувствует, как он спускается по трапу и впускает в лёгкие душный калифорнийский воздух. Тейт замирает, пульс медленно понижается, а сердце перестаёт биться, когда она слышит его шаги, которые в висках отбивают немой ритм, и девушке больше всего сейчас хочется спрятаться под диван, лишь бы Стайлз не заметил этих искорок отчаяния на радужке её шоколадно–алкогольных глаз. Дверь с грохотом распахивается, а Малия вжимается в спинку потрепанного дивана и даже не дышит – они не виделись целых два года, и ей по-настоящему страшно. — Скотт, когда ты научишься брать трубку? Мне пришлось звонить Меллисе, чтобы удостовериться, что ты дома, — Стилински распахивает дверь в гостиную и замирает, не в силах сделать шаг навстречу той, которая когда-то была радужный счастьем.

«Я скучала по тебе, Стайлз, так сильно скучала», — и она никогда не произнесет это вслух.

— А Скотт? — он не заканчивает фразу, потому что Малия поднимает на него взгляд потухших глаз, и Стайлз видит такую отчаянную, обречённую уязвимость. Стилински так и стоит в дверях, внимательно смотря на Тейт, которая прилично сбросила в весе и теперь её ключицы выпирают в два раза сильнее. Он не знает, что спросить, а монотонная тишина комнаты убивает и растворяет подобно сахару в чае. — Стайлз! — Скотт обнимает, крепко обхватывая за плечи, а у Стилински по позвоночнику ползёт чувство полной обречённости [почти такой же, как у Тейт] – такое едкое, заразное, почти знакомое. Малия чувствует себя износившейся футболкой, ей кажется, что она ползёт по полу, собирая остатки самообладания и сломанные его взглядом позвонки. × × ×

Тейт больна, и это не лечится.

Стайлз приходит в последние дни, когда она в бреду и не понимает, кто перед ней из-за золотых звёздочек и цветных клякс, плывущих перед глазами. Он аккуратно усаживается на кровать и подавляет всхлипы боли, рвущиеся из сжатой болью глотки. Её родные глаза сейчас солнечные – почти светлые и живые. Почти. Тейт хрипит и извивается — первый случай заболевания у оборотней, которое поглощает её слишком стремительно. — Малия, я здесь, – он невесомо касается её волос, которые огненные и прожигают кожу ладоней. Ему кажется, что он сейчас вскачет и убежит отсюда так далеко, как только может. Стайлз не признает, насколько он всё ещё её, но он бы умер ради неё — тысячи, миллионы раз, пулю бы себе в лоб всадил, лишь бы она была рядом, лишь бы Скотт не заливал горло высокоградусным виски и не стонал по ночам в подушку. Стилински признаёт, что Мартин совершенно не Тейт – полярная разница между ними появляется для него только сейчас, когда она распахивает глаза, которые полыхают синим пламенем и впивается когтями в его ладонь, сдавленно хрипя от каждого движения. — Стайлз, я так ждала тебя, – ему не нужны признания, он итак всё видит: тёмно–шоколадные глаза [алкогольные] на выпирающих ключицах оседают оглушающей болью, которая выбивает межрёберное «я так тебя любила» и душащей болью вспарывает Стилински изнутри. — Прости, что пришёл и осознал всё так поздно, – закрывает глаза и слушает. Слушает, как шумят осколки в её разбитом сердце. Она улыбается солнечно, доводя до поджатых губ и судороги в лёгких. — Мы же сумасшедше друг друга любим, — Стайлз кивает и прижимается своим лбом к её лбу и шепчет, выкалывая на дрожащих лопатках: «не умирай, прошу.» Малия сломанная, гнилая, неправильная и такая любимая в последние секунды своей жизни. — Мне бы лишь бы вечно целовать твои губы, лишь бы вечно слышать, что безумно меня любишь и засыпать на твоих коленях, лишь бы вечно держать твою руку, — последнее, что слышит Тейт прежде, чем серебряная пуля пронзает сердце и разрывает на мелкие кусочки, и волчица успевает лишь вдохнуть треснувшей грудной клеткой запах Стилински и умирает под его ледяные слёзы на впадинах её ключиц и сжимающие до хруста её ребра. — Прости.