***
Мы сидели в комнате Джастина на комфортном диване с атласной обивкой, разговаривая про все на свете. Пустые белые тарелки были отложены на шерстяной ковер, разместившийся на половину дощатого пола. Вообще, осматривая помещение, можно было сделать много выводов о привычках Джастина. Судя по набитому книжному шкафу, он действительно много читал, в основном, конечно же, приключенческие истории, о чем говорили названия на корешках. На письменном столе скопилась груда всяких записок и писем, мне даже стало интересно, кто это и откуда ему столько написывает. На стене висела большая доска для дартса, в середину которой аккуратно были воткнуты несколько разноцветных дротиков. Его интерес к огнестрельному оружию, честно говоря, немного смущал - на спинке стула повисла небольшая кобура на кожаном ремне, что как минимум означало, что он не взял свой револьвер на свидание. Это должно было успокаивать, наверное. Темы для разговоров сменялись одна за другой. Мы обсуждали все, что обычно обсуждают влюбленные парочки, чтобы узнать друг друга получше. Учебу, интересы, искусство... Мы действительно наслаждались проведенным вместе временем. Когда зашел разговор о развлечениях, я задала ему обычный для любого жителя деревни вопрос: "Пойдешь на ритуал очищения через несколько дней?" Ритуалом очищения называлось событие, проходящее раз в месяц, когда сосуд приводят на главную площадь и публично пытают, чтобы зло, находящееся в этом человеке утихомирилось и не смогло выплеснуться через "край". Жители деревни могли наблюдать за процессом, а иногда даже непосредственно участвовать. Но такой простой вопрос заставил Джастина резко помрачнеть, он опустил голову, скрывая свое лицо за полями шляпы. Я замерла, понимая, что, возможно, сказала что-то не то. Уперев ладонь в лоб, он медленно спросил меня: "Почему вы все такие... Безжалостные?" Мне нечего было ответить на этот вопрос, чувствовались неловкость и стыд. Я попыталась взять Джастина за руку, но он отдернул ее от меня. Не дождавшись ответа, юноша продолжил: "Чара... Помнишь, кто был сосудом лет десять назад?" Напрягая извилины в попытках пробудить воспоминания из детства, я покачала головой, понимая, что в моей памяти не было подобной информации. Вздохнув, Джастин начал рассказ: "Обычно, когда стоит вопрос о том, кого выбрать в качестве нового сосуда, выбирают наиболее молодого кандидата, лет от пятнадцати до двадцати. Но когда я был еще совсем мальчишкой... Мой дед попытался вывести сосуд из деревни, спасти его от всей боли и страданий. Их поймали обоих в нескольких километрах от ворот. От полученных травм при поимке сосуд скончался, и встал вопрос о том, как нужно наказать моего деда. Сама знаешь, закон запрещает помогать таким, как тот, которого мы сегодня видели на улице... Недолго думая, "инквизиция" поставила моего предка на его место. Так впервые в истории нашей деревни сосудом стал старик." Джастин замолчал, давая мне обдумать сказанные им слова. Кажется, я стала понимать, кто именно был изображен на той полусожженной фотографии. "И что дальше?" "А дальше... Дальше с ним произошло все, что обычно происходит с другими сосудами. Общественное порицание. Отказалась семья, близкие. Все. Кроме меня. Я был тогда еще слишком молод, чтобы повестись на пропаганду фанатиков. Мы часто сидели с ним на заднем дворе, пока родители не видели. Он рассказывал мне различные истории, шутил и играл со мною, и тогда я понял, что процесс перевода человека в сосуд абсолютно не меняет его. Меняет лишь отношение людей. Не все смогут выдержать годы "очистки". Многие озлобляются, теряют веру в человечество. Слова Джастина меняли мое мировоззрение прямо на корню. Еще сегодня утром я ничем не отличалась от обычного жителя деревни, можно даже сказать, была частью этого... Культа? Тяжело было признавать, что каждый сосуд, по сути, являлся обычным человеком, которого общество избрало как мальчика для битья, ответственного за все беды в деревне. Из моего рта вырвался вопрос: "И что с ним стало дальше?" Глубоко вздохнув, Джастин поднял голову, смотря мне прямо в лицо. Радужная оболочка его глаз была окрашена в желтый вместо привычного голубого. "Умер. Через год. На одном из обрядов." Я захлопнула раскрытый в удивлении рот, переваривая информацию. Мне становилось понятно, почему Джастин так презирал все, связанное с наказанием сосудов. У него есть свои причины, и, честно говоря, он заставил меня поверить в его точку зрения. Покосившись в сторону двери, я задала вопрос, понимая, что вернуться к разговору на нормальные темы уже не получится: "Ну... Я тогда, наверное, пойду?.. Завтра в то же время, в том же месте?" Джастин зажмурился, и когда он в следующий раз открыл веки, цвет его глаз пришел в норму. Он мягко улыбнулся, придвигаясь ко мне и целуя в щеку, тут же измазавшись в слое косметики. "Да. Иди." Я крепко обняла его на прощание, после чего встала с дивана и вышла из комнаты. Надев свои кроссовки, которые, впрочем, можно было и почистить вечером перед свиданием, распахнула дверь и вышла на улицу. Уже вечерело, похоже, мы засиделись с Джастином допоздна. Родители наверняка волнуются, а мне очень не хотелось, чтобы они нервничали, почем зря. Я решила добежать до дома пешком, благо, маршрут сохранился в голове достаточно хорошо. Примерно минут через десять я попала на знакомую улицу... Ту самую, на которой мы с Джастином увидели сосуд. Замедлив шаг, я продолжила движение вперед, беспокойно оглядываясь по сторонам. Холод пробирал до костей, хоть и одета я была в теплый свитер, да и вообще на улице лето! Лужа крови на мостовой. И больше ничего. След крови никуда не тянулся, будто бы сосуд просто растворился в воздухе. Это пугало. Я аккуратно обошла жидкость, стараясь не вляпаться в нее обувью, после чего заспешила домой. Ноги сами донесли меня до входной двери в кратчайшие сроки. Переводя дух, я постучалась, ожидая, что кто-нибудь мне откроет. Так и вышло - через полминуты дверь распахнулась, и на пороге предстала мама, взволнованно глядя на меня: "Ты опять гуляла допоздна?" Я поникла, не зная, как оправдаться. Да уж, у меня редко получалось делать что-то вовремя. Но это не со зла и не специально, я просто редко могла контролировать себя. Мама пустила меня внутрь, после чего все же мягко улыбнулась, разрядив обстановку. Она сказала мне, что папа уже давно вернулся с работы, и что они оставили мне шоколадный пирог. Я кивнула, поблагодарив ее за заботу, после чего сразу же направилась на кухню. Отец сидел спиной к входу, читая вчерашнюю газету. На его носу с небольшой горбинкой сидели очки в черной оправе. Как обычно, он был одет строго и интеллигентно - в чистую белую рубаху, заправленную в темные брюки, волосы всегда коротко пострижены. В конце концов, такая внешность была необходима тому, кто постоянно работает с людьми. С первого взгляда отец мог показаться очень холодным человеком, но это было не так. Я бросилась ему на шею, обхватываю его руками и целуя в щеку. Папа улыбнулся, откладывая газету на стол и поворачиваясь ко мне, чтобы потрепать за щеку. Он спросил: "Ну, как прошло свидание? Без эксцессов?" Я довольно кивнула головой, чувствуя, как в легкие проникает тот самый запах уже остывшего, но не менее вкусного пирога. Руководствуясь логикой "еда может испортиться, а отец нет", еще раз обняла папу, после чего, помыв руки в раковине, накрыла себе поздний ужин. Хоть я и просила у мамы оставить мне всего пару кусочков, на тарелке лежала как минимум половина торта. Конечно, весь его одолеть у меня не получится, но мне все равно было приятно. Пока выпечка стремительно исчезала в моем рту, отец решил завести разговор. Сняв очки, он обратился ко мне: "Как тебе этот... Джастин? Хороший парень, не обижает тебя?" Я постаралась прожевать очередной кусок побыстрее, тут же сильно закашлявшись. Ничуть не смутившись, папа встал со своего места и похлопал меня по спине, позволив пирогу продолжить свой путь по моему пищеводу. "Спасибо... Да, конечно! Он очень милый!" Снова расплывшись в улыбке, папа погладил меня по голове, после чего вернулся к чтению газеты, дав мне спокойно завершить трапезу. Когда я полностью насытилась и убрала остатки пирога в холодильник, то решила, что было бы неплохо убраться в моей комнате. Честно говоря, обещание сделать это было дано моей маме еще несколько дней назад, но руки дошли только сегодня. Вечно вдохновение и желание работать приходит под ночь... Или это я просто себя так утешаю, так как знаю, что все равно не буду ничего делать ночью? Груды грязного белья были сложены в новенькую стиральную машинку. Честно говоря, ненависть к мытью одежды была рождена как раз из-за того, что это приходилось делать вручную, в раковине, при помощи хозяйственного мыла. Теперь же откладывать все до последнего момента стало привычкой, несмотря на помощь технологий. Пыль была стерта со всей мебели, заляпанное стекло теперь сияет на свету, как полярная звезда. Мусор был убран со всех уголков, и теперь случайный прохожий мог бы подумать, что в этой комнате живет девочка. Удовлетворенная своей работой, я стала готовиться ко сну. Гасится настольная лампа, зажигается маленькая восковая свеча. Я ставлю ее на пол, садясь перед ней на колени. Перед сном каждый житель деревни должен наизусть читать молитву. Она действительно внушительных размеров, но достаточно рассказать лишь последние четыре строчки. Согнувшись над горящей в полумраке свечкой, я складываю ладони вместе, начиная тихо бормотать: "Во избежание снисхождения ада на Землю, Во избежание поглощения наших душ злом, Весь первозданный грех должен..." На последних строчках мой голос задрожал. В голове начали проноситься слова, сказанные сегодня Джастином, про сущность культа, про жертву его деда. Перед глазами застыл образ истекающего кровью человека, отклоненного и порицаемого обществом. Сегодня произошло столько всего, повлиявшего на мое укрепленное годами пропаганды мнение... Что я просто не могла закончить молитву. Ком встал в горле, мешая прочитать последнюю строчку. Немного поколебавшись, я тяжело вздохнула, гася свечку и убирая ее в укромный уголок. Теперь вся затея этого культа казалась мне в корне неправильной... Наверное, это к лучшему? С такими мыслями я легла спать.***
То ли на это повлияли кошмары, не дававшие мне сна, то ли какие-то голоса, раздававшиеся у порога нашего дома, но сегодня я проснулась не в 12:00 и даже не в 11:00. Часы показывали полдесятого и я, тяжело зевая и пытаясь разомкнуть свои глаза, нехотя скатилась с кровати, падая на уже чистый пол. Это меня слегка взбодрило, убирая остатки дремоты. Я нехотя поднялась, сладко потягиваясь и понимая, что сегодня уж точно не опоздаю на свидание, а значит, можно не торопиться. Чистой одежды со вчера не прибавилось, пришлось вновь надевать свитер и шорты. Крепить линзы пока что рановато, и я вышла из спальни, поворачивая голову в сторону входной двери и с удивлением отмечая, что оба родителя стоят у порога и разговаривают с каким-то неизвестным человеком. Чуть ближе подойдя, мне стало ясно, что гость одет в серый балахон без каких-либо отличительных знаков, его лицо наполовину сокрыто капюшоном. Из вежливости, я сделала попытку поздороваться со всеми: "Доброе утро!" Все взрослые тут же повернулись ко мне. Ч-что? Почему мама плачет? Почему у папы такой стеклянный и пустой взгляд?.. Мужчина в балахоне ухмыльнулся, показывая худощавой рукой на меня. Я выдавила из себя вопрос: "Что... Что произошло?.." Родители молчали, гость же удовлетворенно скрыл свои ладони в рукавах, отвечая: "Сосуд погиб прошлой ночью." Смысл этих слов отказывался доходить до меня, мой разум просто не хотел воспринимать эту фразу. Мне стало понятно, кто этот мужчина, и зачем он пришел. Нет, нет, нет! Почему, почему я?! За что?.. Я бросилась в ноги к своим родителям, пускаясь в плач и захлебываясь в собственных слезах: "Мамулечка! Папулечка! Пожалуйста, не отдавайте меня!" Я вцепилась в штанину отца, который уже был одет для похода на работу. Моя голова была устремлена вверх в мольбе, в надежде увидеть хоть один добрый знак на лице папы. Он смотрел на меня в ответ, было трудно понять его мысли через непроницаемые отсвечивающие очки. Отец дернул ногой, заставив меня отпустить его штанину и упасть лицом в пол. Я попыталась достучаться до мамы, подползая к ней: "Мамочка! Я больше никогда не буду опаздывать! Всегда буду вовремя делать работу по дому! Пожалуйста..." Мама лишь отвернулась от меня, скрыв свое лицо в ладонях. Слезы полностью заполонили мои глаза, надежда покидала меня с каждой секундой. Я бросилась к последнему живому существу в нашей комнате, хватаясь за полу балахона инквизитора как за последнюю ниточку, ведущую к моему спасению: "Умоляю, я сделаю всё что угодно! Всё!.." Отец перебил меня, нечеловеческим голосом сказав: "Это не наш выбор." Я тут же замолкла, не зная, что делать дальше. Инквизитор нагнулся, в следующую секунду хватая меня за волосы и рывком поднимая на ноги. Я вскрикнула от боли, пытаясь вырваться из цепкой хватки мужчины. В его левой руке мелькнул какой-то шприц, направляющийся к моей шее...***
Второй раз за день я проснулась уже гораздо позднее. Солнце стояло в зените, больно светя в глаза. Я заморгала, тут же осознавая, что нахожусь... В деревянной клетке, установленной прямо по центру главной площади. Спереди стоял огромный деревянный крест. Рядом несколько инквизиторов во все тех же серых балахонах разжигали огромный костер, предназначение которого смутно доходило до меня. Вокруг уже вовсю собирался народ, причем людей было больше, чем на любом из обрядов освещения... По соседству со мной стояла другая клетка, в которой лежало ничуть не изменившееся с момента нашей последней встречи бездыханное тело сосуда, а если точнее... Прошлого сосуда. Слезы вновь полились по моим щекам, я схватилась за прутья, пытаясь выбраться из заточения. Один из инквизиторов отвлекся от разжигания костра, доставая из-за пояса кнут. Что... Взмах руки, и на мои пальцы приходится вся мощь от удара. Взвизгнув, я отпустила решетку, прижимая опухшую и покрасневшую руку к груди. Расплывшись в улыбке, мужчина вернулся к работе. Я же забилась в угол, морально готовясь к своей участи. Хотя было ясно изначально, что к этому невозможно подготовиться. Соседнюю клетку распахнули, и сосуд был вынесен наружу. Его тут же подвесили на деревянном кресте, прибив ладони к дереву гвоздями... Я зажмурила глаза, стараясь не смотреть на этот процесс, однако буквально спустя минуту раздался повторный звук открытия клетки. Теперь моя очередь... Меня грубо схватили за руку, выбрасывая на мостовую. Народ одобрительно загудел, получив возможность лучше рассмотреть новую жертву. Из-за разгоравшегося кострища здесь было очень жарко, пот стекал по моему телу. Я встала на четвереньки, в страхе открывая глаза. Спиной ко мне, обращенный к людям, стоял главный инквизитор, выделяющийся красным балахоном с обитой шерстью капюшоном. Он вещал публике какие-то слова, отдававшиеся звоном в голове. Сзади меня крепко держали инквизиторы более низкого ранга, не давая мне возможности сбежать, хотя страх и паника так сильно охватили меня, что я бы не смогла сделать и шага. Закончив свою речь, инквизитор приблизился к кострищу, вставляя в него небольшой железный прут и накаляя его докрасна. Мое сердце забилось с невероятной скоростью, хоть я и ни разу не была на обряде переноса, но прекрасно понимала, что сейчас произойдет. Плавно передвигаясь, мужчина приблизился ко мне, его прислужники задрали мне голову, заставив смотреть главному инквизитору прямо в его злобно ухмыляющееся, наполовину скрытое за капюшоном лицо. Слова застряли в моем горле, половина сознания хотела кричать, вырываться и отбиваться, другая же давно смирилась со своей участью. На конце покрасневшего прута был изображен небольшой символ, представляющий из себя наполовину заполненный контур греческой амфоры. Я закрыла глаза, не желая смотреть на это. Под одобрительные крики толпы, инквизитор резко прижал раскаленное железо к моему лбу, сжигая кожу в форме марки и выдавливая из меня нечеловеческий крик. Голова, казалось, раскалывалась на части, не давая возможности ясно мыслить. В мои руки что-то вложили, прут был на моем лбу всего несколько секунд, которые казались вечностью. Тяжело переводя дыхание, я снова раскрыла глаза. Все перемешалось - кричащая толпа, языки пламени, труп сосуда... Люди начали хором читать до боли знакомую молитву... Меня подняли с земли, оставив стоять на шатающихся ногах. В моей руке, как оказалось, находился ритуальный металлический нож. Перед глазами находилось распятое на деревянном кресте тело сосуда. Его мертвые глаза были широко раскрыты, но на лице застыла улыбка. Кто-то шепнул мне на ухо: "Вскрывай..." После чего кто-то толкнул меня в сторону трупа. От боли я совершенно не осознавала, что я делаю, кто-то вознес мою руку с ножом за меня. "Во избежание снисхождения ада на Землю..." Я сопротивлялась всеми силами своей души влиянию инквизиции, пытаясь не дать ей опустить мою ладонь с ножом в тело сосуда. "Во избежание поглощения наших душ злом..." У меня не хватило сил бороться с чужой волей, оружие плавно вошло в живот сосуда, прорезая длинную вертикальную линию. Холодная кровь прыснула мне на лицо, слегка отрезвляя и заставляя плача опуститься на землю, выронив клинок на стремительно краснеющую мостовую. "Весь первозданный грех должен..." С меня тут же сорвали всю верхнюю одежду, оголив мой торс. В недоумении и отчаянии, я подняла голову, пытаясь понять причину этого действия. Инквизиция несла второй раскаленный прут, на этот раз больших размеров. Мужчина в балахоне встал за мной, замахиваясь и целясь в спину... Нет, нет, только не снова! НЕЕЕЕЕЕЕЕТ! "Заключен в один сосуд." Это были последние слова, которые я услышала перед погружением в темноту.