Бескрылый

             Большой черный волк принюхивается и вдруг скалится, поворачивая голову в другом направлении; Чонин жестом останавливает парней. Насыщенный растительностью лес несет в себе множество запахов, но Тень так резко мог сойти с пути только в одном случае: в воздухе разит человеком. Чужаком и добычей.       Они срываются на бег, когда волк скрывается в зарослях. Нагнать, убивая силы, не пытаются: не боятся, что добыча от них уйдет. Если бы чужаков было несколько, Тень бы дал понять, а в одиночку человек слаб: даже мелкая дичь и то бегает быстрее и прячется проворнее.       Следы волчьих лап ведут по склону вниз, где деревья становятся реже, и парни следуют по ним — через густой подлесок, доверяя чутью Чонина. Когда они настигают волка, тот уже прижимает чужака к стволу дерева, не давая ступить и шагу. Тень скалится и облизывается — он не ел ничего крупнее мелкой дичи несколько дней.       Чонин подходит ближе и зарывается пальцами в блестящую даже на закатном солнце шерсть, сглаживая вздыбленную холку. Тень переступает нетерпеливо лапами на месте и недовольно рыкает: понял, видимо, что вкусно пахнущей от страха добычи ему все же не достанется.       Парень перед ними страха не показывает: смотрит исподлобья совсем храбро, будто готов прямо здесь в лапы зверю. Только вот пальцы, до белизны вцепившиеся в кору дерева, выдают с головой. Жить хочется всем. Особенно здесь — в мире, где с самого рождения большинству приходится выживать.       — Кто ты такой?       Чужак на вопрос реагирует резким взглядом. Чонин мимолетно думает, что с таким взглядом можно резать одним взмахом ресниц.       — Тебе что, язык отрезали? — недовольно бросает Джехен, лениво присевший на траву.       — Отвечай, когда тебя спрашивают.       Чанель всегда сопровождает слова действиями, поэтому с намеком натягивает тетиву. Парень опасливо смотрит на волка, что доходит в холке Чонину до пояса, и отвечает хрипло, будто не говорил несколько дней:       — Я сын торговца. На нас напали Вольные, всех перебили. А мне удалось сбежать.       Чонин внимательно смотрит на него: на парне грязная рубашка и штаны из грубого домотканого материала. Одежда явно говорит о том, что парень с территорий, прилегающих к Мосту, где жили самые низкие классы, никак не поддерживаемые Цитаделью. Только вот глаза и кожа — не то что волосы, остриженные слишком аккуратно, — выдают. И это видит не только Чонин.       — Чушь собачья, — усмехается Джехен.       Чонин мягко проводит рукой по холке Тени и бросает:       — Сними рубашку.       Парень вздрагивает и смотрит ему в глаза, сжимая в пальцах ткань рубахи на груди. Чонин повторяет:       — Снимай. Живо.       Парень упрямо поджимает губы и вжимается в дерево, отрицательно качая головой. Чанель теряет терпение: стрела входит в дерево прямо у головы парня. Тень облизывается, жадно прослеживая, как капля крови скатывается по хрящу задетого уха и падает на плечо, обтянутое светлой тканью. Чужак смотрит зло, но стягивает с себя верх, прикрывая грудь. Впрочем, этот глупый защитный жест оказывается бесполезен.       — Повернись.       Чонин сразу понял, что к чему, – чутье не проведешь. Только вот собственными глазами никогда не видел.       — А может, еще нагнуться и штаны стянуть сразу? — вдруг ощетинивается парень, практически выплевывая в лицо.       — Нагнешься, если надо будет. Никто тебя и не спросит, — недовольно отвечает Чанель. Чужак взгляд выдерживает, не сдвинувшись с места, когда лучник подходит совсем близко и вынимает стрелу.       — Ладно, хватит, скоро начнет темнеть.       Чанель понятливо кивает на слова Чонина и силой разворачивает парня лицом к дереву, бесцеремонно прижимая к стволу. Выступившие светлые лопатки на спине лишь больше открывают взгляду клеймо Цитадели — птица, раскинувшая крылья. Чонин впервые видит клеймо так близко, но слышал, что всем Пташкам оставляют именно ворона. До этого момента ему не было интересно, почему.       — Ох, какая удача, — довольно тянет подскочивший с земли Джехен. — Кажется, мы только что поймали себе безбедную жизнь.       — Я бы не спешил радоваться и переоценивать щедрость Цитадели, — хмыкает Чонин, жадно всматриваясь в клеймо на светлой коже чужой левой лопатки.       Парень дергается, пытаясь освободиться из сильной хватки лучника, и Чонин кивает, давая понять, что больше это не требуется. Чанель нехотя отпускает, и их теперь уже добыча натягивает рубашку обратно.       — И что Пташка забыла здесь, так далеко от Цитадели? Или возвращаешься домой?       — Я туда не вернусь, — произносит сквозь зубы, невольно делая шаг вперед. Тень рычит, недовольный такой смелостью. Парень смотрит волку в глаза: — Хочешь сожрать, псина? Так жри. Теперь точно можно. Лучше так, чем обратно.       Тень клацает зубами прямо перед его носом, но отступает. Чонин чувствует, что волк зол и голоден, и поглаживает успокаивающе по боку. Если им повезет, они встретят кого-нибудь из Вольных или Падальщиков — тогда может хватить на пару дней. Тень знает, кого трогать не стоит.       — Как тебя зовут? — Парень на вопрос реагирует удивлением, и Чонин хмыкает: — Или мне звать тебя Пташкой?       — Кенсу, — быстро бросает тот.       — Отлично. Мы держим путь в Цитадель, и теперь ты идешь с нами, Пташка.       — Я ведь сказал: я...       — Идешь с нами, — отрезает Чонин, чуть сжимая шерсть оскалившегося Тени между пальцев. — Сам или после того, как заставим. До Цитадели ты должен добраться живым — насчет целости речи не шло. Не думаю, что нам много сбросят, если доставим тебя без руки — или что там решит Тень отхватить первым.       У Пташки аж желваки напрягаются от злости, но ему хватает ума не дергаться, когда Чанель связывает его запястья и привязывает веревку к своему поясу так, чтобы парень не смог отойти от него дальше, чем на два шага.       Заночевать они решают у высокого дуба: лес становится гуще и могучее, а значит, что они уже на территории Лесных, что даже к Вольным себя не причисляют и отлично оберегают деревья от людей Цитадели.       «До прихода людей из Цитадели, до постройки парящего города, существование которого так долго отвергали все, верящие в Старых богов от самой Природы, люди жили в лесах, что занимали большую часть нашего небольшого континента, — рассказывал когда-то Чонину Черноглазый, что прожил столько, что не осталось того, кто сказал бы, когда он появился у Лесных. — Но Цитадель разделила нас, пытаясь забрать все блага, подаренные нам Старыми богами. Теперь мы здесь — в мире, построенном на выживании, если ты не имеешь права пойти по Мосту и остаться в парящем городе. Не забывай, что мы всегда останемся детьми Природы, мой мальчик. Даже если ты очутишься в самом центре Цитадели».       Кай вспоминает это, посматривая за устало усевшимся у костра Пташкой. Руки его все еще связаны, а сам он настороженно следит за ними, изредка осматриваясь. Это — их путь в то самое сердце Цитадели, до которого им не удавалось добраться столько лет.       — Как тебе удалось сбежать?       Тот кидает на Чонина хмурый взгляд и демонстративно отворачивается. Тень ворчит, устраиваясь возле Чонина: волку явно не по душе этот характерный парень.       — Да какая разница, если все равно вернется? — Джехен издает смешок, явно довольный добычей.       — Сотри с лица это довольное выражение: мы еще не дошли, а ты уже в голове купил себе дом за Мостом и девок, — Чанель кривит губы, разводя костер. Его Джехен явно с самого начала раздражает.       Чонин отвлекается от привычной за несколько дней пути перебранки и смотрит на Пташку, имя которого уже и позабыл. Тот задумчиво вглядывается в пламя какое-то время, а потом резко смотрит прямо на Чонина. Всего на миг тому кажется, что глаза их пленного стали абсолютно черными, когда он хрипло произносит:       — Цитадель всегда награждает за услугу смертью.       Чанель с Джехеном замолкают, внимательно смотря на него.       — Если нечего сказать по делу, молчал бы уж, — грубо отвечает Джехен.       — Тупому, как бревно, все не по делу.       Джехен хватается за нож, а Чанель смеется, перехватывая его и не давая начать заварушку. Про умственные способности весьма чутко сказано. Чонин гладит Тень между ушами и похлопывает его по боку; волк лижет ему лицо и спешно скрывается в чаще леса. Парни никак не реагируют, привыкнув, что Тень всегда уходит на охоту, когда они могут передохнуть.       Пташка провожает волка взглядом, а потом негромко говорит, будто убеждает:       — Награду за меня вам не дадут.       — Вот мы и проверим, — хмыкает Джехен и привязывает веревкой того к себе. — Веди себя хорошо — и доберешься целым и невредимым. Иначе сравнишь, кто все же хуже: мы или Цитадель.       Тот пилит его взглядом, но ничего не отвечает; лишь дергает на себя веревку, отодвигаясь подальше от улегшегося Джехена. Чонин засыпает, когда лежащий лицом к нему Пташка закрывает глаза.              Слух всегда просыпается раньше, и Чонин слишком поздно возвращается из сна, когда чужое тело придавливает его к земле, прижимая крепкими бедрами руки к бокам. В темноте ночного леса без уже потухшего костра, темные глаза кажутся чернее шерсти Тени, когда Чонин вглядывается в них, ощущая холод кинжала на шее. Он чувствует запах чужой крови на лезвии.       — Ты знаешь, как добраться до поселения Лесных на востоке от Моста. Ты должен знать больше этих. Ты меня доведешь.       Чужой голос звучит хрипло, когда Пташка наклоняется к его уху. Говорит так, чтобы слышно было только Чонину. Тот задумывается, остался ли жив кто-то еще или чужак решил не тратить время, боясь его разбудить.       — Знаю. Мы туда и идем. Но потом — в Цитадель, — цедит Чонин, чувствуя, как лезвие сильнее прижимается к горлу.       — Я прямо сейчас могу перерезать тебе глотку. Не время выделываться.       — Режь. Как думаешь, как скоро Тень тебя найдет и сожрет живьем?       — А вот и узнаем, найдет ли. — Он хмыкает, обдавая горячим дыханием щеку Чонина.       — Без нас ты не протянешь здесь и дня.       Пташка смотрит на него несколько мгновений и спрашивает снова:       — Поможешь?       — Жизнь научила меня помогать только себе.       Чонин не успевает вдохнуть, когда сталь впивается в горло прощальным поцелуем.              Тревога, поднявшаяся внутри, заставляет навострить уши и принюхаться, улавливая запах уже потухшего костра и людей. Своего человека. Тень срывается на короткий вой и бросается обратно к стоянке, вздымая опавшие листья и жухлые травинки. Ветер доносит слабую струйку запаха крови. Человеческой. А после — крови от его крови. Тень рыкает от страха и ярости.       На месте стоянки пахнет потухшим костром и добычей — сладкий запах заставляет на миг застыть и облизнуться. Тень рычит, отчего чужак подскакивает с места и пытается убежать. Тень бросается за ним, ощущая, как за чужаком следует запах крови Его человека. Он нагоняет быстро, раскрывая пасть, чтобы вцепиться в горло, но хватает за руку с кинжалом, заскулив от голоса внутри: «Оставь». Он слушается, не может не.       — Пусти, псина, пусти! — рычит добыча и вскрикивает, когда Тень сжимает зубы крепче, утягивая за руку обратно к стоянке. Сладкий вкус крови придает сил, когда воющий от боли человек пытается освободиться, цепляясь за все, что придется, и нанося удары. Волк рычит, продолжая тянуть. Лишь тяжелой лапой бьет по ноге, что пытается его пнуть. У стоянки подбегает другой человек, не чужой.       — Молодец, Тень, — гладит он по вздыбленной холке, и Тень нехотя разжимает зубы, облизывая покрасневшую пасть. Чужак воет, когда его силой поднимают с земли. Тень не слушает, не отвлекается на запах крови неподалеку. Он скулит и поджимает уши, подходя к телу Своего человека.       «Молодец», — говорит голос внутри, и Тень тычется носом в еще теплую щеку. Он зализывает глубокую рану на шее — кровь его крови горчит горем — и укладывается возле тела, положив голову на бездыханную грудь. От голода хочется выть, но Тень не двигается с места до рассвета, сторожа тело Своего человека. Он спит чутко и неспокойно, позволяя Старым богам делать свое дело.              Чонин не помнил, как покинул Тень, опьяненный ощущением леса — будто он был везде и сразу: в опавшей листве, в кустах и траве, в белке или дятле. Поднимался до макушек самых высокий и могучих деревьев и спускался под землю, наблюдая, как копошатся мыши в норах. Потом резко вынырнул, возвращаясь к месту, уже знакомому, до которого остался день пути. Там, в домах, построенных на деревьях, его уже ждали, будто почуяв их приближение.       Рыжая, как лисица, Мин устремила взгляд вперед, будто прямо на него, и ее волчица завыла. Чонин почувствовал, что его выдернули обратно, и вот — он уже на знакомом месте их стоянки, у погасшего костра смотрит на самого себя. Тень просыпается и смотрит прямо на него. В волчьих глазах Чонин видит собственное отражение.       Уже свои глаза Чонин открывает медленно, делая первый хриплый вдох. Он садится на холодной с ночи земле и хватается за горло, уже перевязанное тканью. Тень поскуливает и начинает вылизывать его лицо, поджимая от радости уши. Чонин слабо улыбается и успокаивающе поглаживает волка по голове — он тоже рад, что и в этот раз Боги вернули его.       — Попей, — Чанель протягивает ему фляжку, и Чонин благодарно кивает, жадно делая несколько болючих глотков.       Он вытирает рот, поглаживает еще раз уже успокоенного Тень и, наконец, смотрит на Пташку. Тот сидит со связанными руками и ногами, в перемазанной кровью рубашке и с разбитыми бровью и губой. Чанель и Тень хоть и слабо, но показали, что о нем думают.       Парень смотрит на него прямо, и в темных глазах Чонин видит удивление и страх. Пташка нервно облизывает распухшие после удара губы и негромко говорит:       — Ты должен быть мертв.       — Да, — хрипит Чонин, чувствуя, как слова все еще даются с трудом, — ты именно этого и добивался.       — Ты — горг*.       — А Пташка знает больше, чем мы думали.       Тень скалится в сторону парня, что пытается немного расслабить явно затекшие конечности. Чанель собирает их вещи, вытирая замаранные в крови руки о какую-то тряпку. Чонин только сейчас обращает свой взгляд на лежащее неподалеку тело. Увидеть Джехена живым он и не рассчитывал, а вот на Чанеля Пташка времени все же решил не тратить. Ткань Чанель, видимо, брал как раз с рубашки Джехена, что явно ему уже не пригодится.       — Меня зовут Кенсу, — свистит тот.       — Да хоть козий сын! — грубо бросает Чанель. — Тебе бы вообще лучше молчать, пока язык не вырвали.       — А чего ж не вырвали, когда возможность была?       Тот явно пытается нарваться, чувствуя себя загнанным. И Чонину даже импонирует это желание умереть, а не сдаваться живым. Все они, что столько веков против Цитадели, выбрали бы именно смерть.       — Что именно с Пташками делают в Цитадели?       Кенсу, как запоминает Чонин, вопросу удивляется. А потом кривит губы в отвращении, будто только услышанное «Цитадель» вызывает тошноту.       — Парящий город не парит просто так.       Ответ хлесткий, будто говорить об этом он больше не намерен, однако на вопрос толком не отвечает. Чонин встает с земли, чуть разминая затекшие конечности, и берет кинжал, подходя к парню. Тот сначала дергается, а потом смотрит прямо на него, темными глазами пытаясь закончить то, что не вышло сделать ночью. Чонин присаживается перед ним и перерезает веревки, связывающие ноги. Кенсу удивленно выдыхает, когда следующими освобождают и руки. Чанель недовольно хмурится, но не вмешивается, доверяя Чонину. Да и Тень, внимательно наблюдающий за чужаком, явно не даст чему-то случиться.       — Мы идем в поселение Лесных. На востоке от Моста, — четко говорит Чонин, пряча кинжал за пояс. — Ты можешь решить здесь и сейчас: идешь ты с нами или пытаешься бежать. Но тогда Тень нагонит тебя, и в этот раз, уж поверь, я не буду его останавливать.       Чонин блефует, потому что парень им нужен, но взглядом показывает, что за перерезанное горло тот может отплатить своим. Кенсу кривится от боли в раненой руке, пытаясь ее размять, и неуверенно встает с земли.       — А что будет потом?       — Там и увидим, Пташка, выбора у тебя немного.       Тот думает лишь несколько секунд, а потом кивает, держась за больную руку, уже покрывшуюся бурой коркой. Промывать ему рану после всего было бы невиданной щедростью.       Чонин хмыкает и кивает на тело Джехена:       — Тогда снимай с него одежду, твоя для пути не годится.       Чужие глаза распахиваются, и Чонину даже становится смешно, что именно это так впечатлило их нового путника. Кенсу неуверенно подходит к мертвому и стягивает жилет, пытаясь не беспокоить больную руку. С ботинками выходит сложнее, но ему никто не помогает. Чанель, стоящий в стороне, только косится неодобрительно, видно, не совсем понимая, к чему этот спектакль. И босиком смог бы дойти.       Пташка надевает жилет и ботинки, кривясь так, будто новая одежда жжет. Но на этом останавливается, не притрагиваясь к штанам.       — Не надену. Это точно не надену.       Ботинки и жилет из кожи — вещь нужная, особенно в долгом пути. Да и к телу так близко не прилегают, Чонин его понимает. Хмыкает только и бросает:       — Тогда в путь, до поселения еще день.       — Оставишь тело друга в лесу?       Чанель фыркает, а Чонин усмехается — если бы были силы, рассмеялся бы.       — Он был наших путником, из Вольных. А ты его убил, хотя он был нам весьма полезен. Будешь полезен меньше — последуешь за ним. А пока твое клеймо стоит гораздо больше.       Тень тычется мордой Чонину в спину, когда они начинают путь. Чонин знает, что волк голоден: тот охранял его всю ночь, перед этим вернувшись с охоты без всего. Он гладит между ушами, а потом похлопывает по боку. Тень лижет ему ладонь и трусит назад, оставляя их одних.       Чонин смотрит, как напрягается Кенсу, когда волк проходит мимо него, а потом оборачивается за зверем, понимая, для чего тот возвращается. Чонин ловит его взгляд и прячет по взгляде усмешку. В конечном итоге, все они для истинных детей леса — мясо. А хорошее мясо никогда не пропадет.              

***

             За все время пути Пташка не разговаривал, лишь наблюдая за ними и слушая. Никаких важных бесед Чонин с Чанелем не вели, следя за этим, да и большую часть времени было не до разговоров. Тень нагнал их к вечеру, довольный и сытый, приветствуя игривым тычком в бок. Чонин видел, как Кенсу стал смотреть на волка и него самого. И понимал, что теперь тот точно никуда не денется. Рану, что нанес Тень, они промыли у ручья, что встретился им на пути. Руку это спасло, и Чанель одарил его недобрым: «Живучий».       До поселения они добираются только на утро следующего дня. Их встречают бурно, сразу захлестывая волной жизни, по которой они успели соскучиться в пути. Ребятня окружает парней, весело расспрашивая, где они были в этот раз. Тень радостно бросается к другим волкам, заваливая бурую волчицу на землю и радостно вылизывая.       Чонин широко улыбается, ловя рыжую девушку, что прыгает ему в объятья с разбегу.       — Ты стала настоящей красавицей, — говорит он, возвращая ее на землю.       — А ты привел себе пару? — ничуть не смущенная от его слов, спрашивает она и внимательно разглядывает неловко застывшего Кенсу. — Я видела вас вместе в лесу.       — Только если в брачные ритуалы теперь входит перерезание горла, — хмыкает Чанель, обиженный от недостатка ее внимания. Дети, облепившие его, оживают с новой силой, наперебой спрашивая, какие еще у них были приключения.       Мин только теперь смотрит на шею Чонина, слегка касаясь ткани. Кенсу, невольно держащийся за раненую руку, встречает смело ее взгляд.       — Из Вольных? — кивает она на жилет из телячьей кожи.       — Нет, — отвечает Пташка. — Я жил недалеко от Моста.       — А потом — в Цитадели, — добавляет Чонин. Дети замолкают, услышав знакомое слово, и Чанель спешит увезти их, занимая рассказами.       Мин по-новому смотрит на чужака и говорит уже Чонину:       — Отец вас ждет. — Смотрит в глаза и уточняет: — Именно тебя. Наш вран** принес новости из Цитадели.              Дом Шину построен между двумя деревьями. Могучими, находящимися в самом центре поселения. Чонин ловко поднимается наверх по выдолбленным в стволе ступеням и стучит, ожидая приглашения, прежде чем войти. Шину встречает его сильными объятьями и внимательным взглядом на шею. Снимает осторожно повязку и качает головой.       — Зашивать Чанель так и не научился.       — Он и не думал, что в этот раз пригодится: мы же даже не через территории Падальщиков шли. А среди Вольных в тех местах врагов нет.       — Однако где-то ты врагов нашел, — хмыкает уже поседевший горг и приглашает его присесть за стол. Волк его спокойно спит у кровати.       Чонин отказывается от еды, все еще чувствуя сытость Тени и не желая объедать.       — Мы поймали Пташку Цитадели.       Шину хмурится задумчиво и на какое-то время замолкает, переваривая новости. Они давно к этому шли, а теперь, когда есть то, чего так хотели получить, оказались не готовы.       — Вран сказал, что Цитадель выпустила новых Церберов на поиски Пташек. Он подкармливает одного мальчишку родом близ Моста, что вхож в Цитадель на кухню. Тот и передал: сам видел.       — Этот Пташка — наш способ попасть в Цитадель. Церберов уж как-нибудь одолеем, а там и наших должны найти. Теперь у нас точно будет шанс. Если он смог сбежать с клеймом, то и у нас выйдет попасть туда.       Шину качает головой.       — Нам нужно больше времени, чтобы все Лесные были готовы, да и Вольные, что выбрали себе вожаков, тоже пойдут. Цитадель столько веков притесняла нас, они забрали наших Богов: даже Падальщики встанут, если сохранили разум. Но мы не можем быть уверены, что все не закончится на Мосту. Мы должны пройти сначала за него, открыть ворота всем. Наши предки вымерли, потому что действовали напрямую.       — И какой у нас план?       — Ты уже поймал ключ, и теперь нам нужно придумать, как его использовать.              В хижине Черноглазого, что стоит на земле, всегда холоднее. Чонин ежится и приветствует старика, радостно ему улыбнувшегося.       — А я тебя все ждал. Показывай свою красоту. — Он усаживает Чонина на постель и внимательно рассматривает шею. — А друг твой все же криворукий — гля как руки тряслись. Видно, перепугался совсем. А Птичка наша аккуратно ведь порезал, у него бы лучше вышло.       Чонин промолчал, привыкший, что старик знает больше и радуется или удивляется совершенно иным вещам.       — Вы долго шли, и ты стал тверже, сынок, — качает головой Черноглазый и неспешно берет инструменты. — Рука мальчика совсем была плоха, а она вам еще пригодится.       Чонин слушает, понимая, что речь идет именно о Кенсу, и не перечит, пусть и не согласен. Если бы кто-то другой перерезал ему горло, Тень сожрал бы его давно. Кенсу спасло только клеймо, от которого он так хочет избавиться: Чонин не дурак, он знает, зачем Пташка хотел попасть именно к ним.       — Он ведь просил тебя уже?       Старик смеется и чистит инструменты, примеряясь, какое из тонких лезвий лучше подойдет.       — Просил. Но я сказал, что пока нельзя. Он поймет, почему, когда вы ему скажете. А еще поймет, что Боги вас не просто так свели. И Пташка он, только пока его так зовут. Шрамы — чушь, вот слова чужие — хуже всякого клейма. Он — не Пташка, а вран. Он видит и знает. Может много, но не умеет пока пользоваться: он пока Бескрылый. А я его научу летать, если останется.       — Если? — Чонин отчего-то цепляется только за это.       Черноглазый усмехается и щурит хитро старческие глаза, поблескивающие лукаво:       — Судьбу нельзя полностью предсказать, потому что мы можем ее менять. Завтра утром у вас уже будет совсем другая судьба. Но вы и так поймете, что к чему.       Чонин задумывается, озадаченный очередными загадками старика, а потом сглатывает, когда морщинистые руки поднимают его подбородок, внимательно осматривая рану. Он сует ему в зубы сложенную в несколько раз тряпку и предупреждает:       — Придется потерпеть, потому что перешивать надо заново. Раздели боль с Тенью, мой мальчик. Он — сильная часть тебя.       Чонин зажмуривается и кивает, показывая, что готов.              Кенсу селят недалеко от Чонина. Для большинства он просто один из Вольных, который попросился с ними: Чанель просто пересказывает всем историю с Джехеном, не упоминая парня, оставшегося навсегда в лесу. Эта ложь позволит всем жителям сохранять спокойствие так долго, как у них получится. Чонину не спится из-за вороха беспокойных мыслей. Поэтому он слышит, когда кто-то пробирается к нему.       Когда вес чужого тела оказывается на нем, Чонин выхватывает спрятанный под подушкой кинжал и переворачивается, прижимая ночного гостя к полу. Даже в лунном свете Чонин узнает Кенсу.       — Мы ведь это уже проходили. Или ты настолько глуп, что решил попытать счастье снова?       — Нет, — негромко отвечает тот. — Я без оружия.       Чонин внимательно осматривает его, ощупывая свободной рукой и убеждаясь, что нигде не спрятан нож.       — А зачем тогда пришел?       Кенсу сглатывает и нерешительно тянется руками к вороту рубашки, развязывая медленно и немного неловко, видно, из-за боли в раненой руке.       — Я хочу показать, что могу быть полезным. Здесь, не только в Цитадели.       Чонин смотрит на него удивленно, а потом понимает: не вышло убить, так решил привязать к себе. Чонин невольно подается назад, но Кенсу сжимает его бедра своими, не давая отстраниться, и смотрит уже увереннее.       — С чего ты решил, что мне это нужно?       — А это не так?       Чонин прослеживает движение чужого кадыка, когда Кенсу нервно сглатывает, и внимательно осматривает распластавшееся тело под ним. Кенсу красив, он отметил это сразу. Не портят даже раны на лице, что служат напоминанием о случившемся в лесу. Кенсу готов выжить любой ценой, как и все они здесь. Чонин вспоминает, как они с Мин и Чанелем в детстве ловили птиц: те бились до последнего в попытке взлететь, если сразу не схватить за крылья. Чонин помнит, сколько раз в руку цеплялись когти, оставляя царапины; птицы же побольше могли распороть до крови — однажды пришлось зашивать. Но даже после этого, они все еще оставались прекрасны.       Чонин недолго смотрит в глаза Кенсу и цепляет край рубашки, подрезая ее снизу. Он откладывает кинжал в сторону и резким движением разрывает ткань. Кенсу судорожно выдыхает и по-прежнему смотрит ему в глаза. Чонин придвигается ближе, чувствуя чужое горячее дыхание на своих губах. Глаза Кенсу блестят, и Чонин вглядывается в черные омуты, пытаясь разглядеть истинные намерения. Кенсу нервно облизывает еще припухшие от раны губы, будто с каждым мгновением тает его смелость. Чонин вспоминает, что с кинжалом в руках, тот был куда увереннее. Понимание этого забавляет, и Чонин прячет неуместную улыбку в изгибе чужой шеи, все еще еле заметно пахнущей мылом после купания. Он невесомо ведет носом, спускаясь вниз, и трется щекой о поджавшийся инстинктивно мягкий живот. Кенсу издает шумный выдох, когда щетина оцарапывает кожу, — Чонину, в отличие от него, было не до купаний.       Кенсу красив, доступен здесь и сейчас. И Чонин чувствует, что хочет его взять, несмотря на то, что произошло; с таким стремлением выжить он может стать хорошей парой. Но останавливается, понимая, к чему это может привезти. Сейчас Кенсу — вран, что может стать их глазами и ушами, если останется в поселении. Но уже завтра он может снова стать Пташкой — всего лишь способом достичь того, чего они так долго ждали.       Чонин заглядывает в его глаза, почерневшие, блестящие на лунном свету, и видит в них столько же сомнения. Он запахивает разорванную рубашку и укладывается рядом. Наступившая звенящая тишина длится несколько минут, пока Кенсу неподвижно лежит, будто не в силах пошевелиться.       — Почему ты?.. — наконец шепчет он.       — Потому что это не то, что нужно сейчас.       — Откуда ты можешь знать? — вновь возвращая защитную колкость в голос, бросает Кенсу.       Чонин меняет тему:       — Что с вами делают в Цитадели?       Кенсу молчит какое-то время, будто собираясь с мыслями.       — Они смогли украсть наших Богов, потому что сами когда-то в них верили и знают, на что они способны. Пташки — те, кто родился вранами; их ловят для Цитадели их Церберы. Они носят с собой не только мечи, но и клейма: чтобы сразу пометить. И многие после этого теряют волю. Меня поймали, когда мы ехали с семьей в город, мои родители были вхожи в Цитадель, но не брали меня прежде. Я тогда еще не знал, кто я такой, да и сейчас не до конца разобрался. Они меня схватили — мы даже понять ничего не успели,—  а когда клеймили, брат не смог спокойно смотреть. Они перебили всех, а мне удалось бежать в суматохе через торговые улочки. Я видел прежде одного из Пташек. Это на вид был парень лет двадцати, не больше. Но он был весь седой, как Черноглазый. Я не хочу отдать свою жизнь Цитадели. Только не им.       Чонин молчит, впервые услышав все ответы на свои вопросы. А потом прикасается к чужой спине в районе левой лопатки. Кенсу вздрагивает, но успокаивается, позволяя положить ладонь на клеймо, прикрытое тканью рубашки. Чонин вспоминает слова Черноглазого: «Он — Пташка, только пока его так зовут», — и понимает, почему Кенсу так хотел избавиться от клейма.       — Цитадель забирает не только вранов, они забирают и наших — горгов, других детей леса. Они навсегда разлучают нас с волком и превращают в Церберов, способных учуять вранов и других. Мы давно собирали людей. Ты — наш способ перейти мост и попасть в Цитадель.       Кенсу поворачивается к нему, блестящими глазами смотря в лицо. Чонин, видящий решимость выжить любой ценой в чужом взгляде, продолжает уже более уверенно:       — Но теперь ты станешь одним из нас. Когда мы будем готовы, когда Черноглазый поможет тебе раскрыть крылья, мы все будем плечом к плечу. И будем защищать наравне со всеми.       Кенсу рвано выдыхает, переваривая его слова, и лишь кивает, не в силах ничего произнести.       На улице раздается вой, и Чонин чувствует Тень, что беспокоится из-за смятения хозяина. Чонин делится с ним своей уверенностью так же, как и болью. Он начинает понимать половину того, что до него пытался донести Черноглазый. И уже утром у них действительно будет другая судьба, потому что Старые боги, копившие силы и зло несколько веков, все видят и помогут. Волки и вороны — их дети, которые совсем скоро будут жить и погибать бок о бок, разрушая Цитадель, когда-то давно прогнавшую их с родных земель.