Созвездия

— Вить, давай отправимся в путешествие? — Юра дожёвывает почти засохший сэндвич, оставшийся со вчерашнего вечера. — В путешествие? Я могу отвезти тебя в любую точку мира, — Виктор шумно отпивает остывший кофе из кружки. С керамической поверхности ему улыбается маленький белый котенок. С противоположной стороны стола белый котенок не улыбается, а пытается разломить остатки ужина. — Хочу на машине через океан. — Только не заставляй меня обращаться к мастерам и приделывать к машине мотор, — Виктор поднимает кружку со стола, и маленькая капля крепкого напитка падает ему на грудь, пачкая белоснежную футболку. — Хватит сосать эту дрянь, сердце посадишь. И механизмы стиральной машины тоже. — Юрочка, не злись. Сердце я уже давно посадил, — под столом Виктор касается холодной ступней тонкой ноги парня. — Тобой. — Идиот, — Юра тихо хихикает и, будто обиженно, отталкивает ногу Виктора от себя. За окном только-только встает солнце, и Виктор готов поклясться, что выпорол бы мальчишку за решение встать в шесть утра. Если бы не Юрино редкое отличное настроение., на его заднице точно бы красовались красные полосы. За улыбку Виктор мог простить Юре всё. — А помнишь нашу поездку? * — Какую из тысячи? — В которую ты меня впервые не раздражал. Совсем, — Юра громко ставит тарелку на стол, потягивается и встаёт, глазами что-то ища. «Не ты ли вчера у меня на плече рыдал со словами любви?» — хочется спросить Виктору, но он молчит, набирая в телефоне название песни. Внезапно заигравшая знакомая мелодия заставила Юру отвлечься, и он перевел взгляд на стол. Сэндвич он так и не доел. —…give myself to you, — Юра подпевает и выбрасывает в ведро остатки завтрака. Виктор замечает и вопросительно смотрит на парня, намывающего тарелку. Юра молчит, и Никифоров, внезапно почувствовавший себя лишним, отводит взгляд. Юра всё равно ничего не скажет, а эти недомолвки стали обыденными за всё время совместной жизни. И почему всё было не так радужно, как представляют в фильмах и книгах? Потому что мужчины? Потому что Россия и вечно плачущий Питер? Потому что у них вдруг случились они? — Может, покатаемся по городу? — Я так давно не видел пробок и туристов, — Юра убирает тарелку в сушилку и наливает в стакан воду. — Спасибо. Через пару секунд стакан пустеет, а вода заполняет полупустой желудок. Голод не чувствуется. Под поникшим взглядом Виктора Юра чувствует себя максимально неловко. — Давай. Я не против, правда. — парень выпивает ещё один стакан воды, и Виктору кажется, что он абсолютно бессилен перед этим стеклянным монстром. — Я закурю? — А я? — Сначала предъяви паспорт, — Виктор достает сигарету и зажигалку, собираясь выйти в парадную. — Прошлой ночью тебя не особенно волновал мой возраст. — И сейчас тоже, — Виктор осторожно целует его, будто боясь, что Юра сам превратится в стеклянный и хрупкий сосуд, способный разбиться от одного неловкого касания. — Я хочу, чтобы ты был цветком, который я могу засушить и всегда им любоваться. — Или урной с пеплом? — Или тупым дураком, у которого вместо мозга пепел и сухие цветы. — Ну Юра. — Дурак. — Юр. — Дурак. Виктор коротко вздыхает и дёргает ручку двери, выходя в парадную. — Только твой дурак, — шепчет он, уже покинув квартиру. До Юры доносится только лёгкий сквозняк и запах сырости. Виктор закуривает, втягивая в себя полную грудь режущего дыма. Режущего в прямом и в переносном смысле, потому что грудную клетку начинает жечь и будто царапать изнутри. Он откашливается и вновь затягивается, чувствуя, как неприятное ощущение усиливается. В квартире же Юра борется с навязчивым желанием очиститься от гадкого сэндвича, в котором калорий могло быть почти до трёхсот. Желудок урчит и уже не может быть обманут двумя стаканами воды. Больно. Виктор выбрасывает бычок, совершенно не заботясь о том, кому придётся убирать весь этот мусор. А кто теперь заботится хоть о ком-то? Разве что самым близким помочь, пока самому это не мешает. Виктор готов был помогать Юре. Юра был не готов принять помощь. Боль в груди постепенно стихает, уступая место липкому страху. Бояться нечего, но тревога не отступает, будто шепча что-то изнутри подсознания. Виктор не хочет верить, но вынуждено понимает: всё только начинается. И надеется, что для него всё не закончится слишком рано. Руки ещё хранят холод дверной ручки и едкий запах сигаретного дыма. Юра точно почувствует и точно предложит свою любимую мятную конфету. Даже если она будет последней. Виктор заходит в комнату и застаёт парня листающим новостную ленту. Яркие картинки сменяются одна другой и, наверняка, дополняются полезными текстами. Только краем глаза мужчина замечает печальный взгляд Юры, направленный на фотографию с Чемпионата мира. Пьедестал, улыбающиеся фигуристы, держащие в руках заработанные кровью и потом медали; выстраданные, болезненные, но такие ценные для обладателей… Юра смотрит на Виктора и спешно блокирует экран телефона. Пусть это будет лишь его проблемой. — От тебя воняет, — парень достает маленькую пачку мятных конфет, отрывает упаковку, замечая, что пластинка осталась всего одна. — Держи. Виктор принимает её и пытается запомнить, что пора купить новые. — Я знаю, куда мы поедем. — Ура. Я тоже, — Виктор улыбается и раскусывает податливую конфету. — Куда? — Ты первый. — Я хочу на вокзал. Посмотреть, как отправляются поезда, а у людей начинается новая жизнь. — И я. — Ты врёшь. Куда ты хотел? — Туда, где начнёшь новую жизнь ты, — Виктор садится рядом и кладёт голову Юры себе на плечо. — Обещай, что начнёшь. — Раньше я был другим, — Юра укладывается поудобнее и прикрывает глаза. — Каким я был до того, как эта новая жизнь началась? — Ты был самым лучшим и счастливым мальчиком на свете, — Виктор с сожалением гладит пшеничные волосы, понимая, что готов молиться любым Богам, лишь бы у его лучшего и счастливого мальчика всё наладилось. — А теперь? — А теперь просто самый лучший. — Вить… — Юра сжимает руку в кулак, как можно сильнее стараясь не расплакаться вновь. — А как я улыбался? — Ну, знаешь… Как будто солнце, луна и звёзды стали светить одновременно, — Виктор намотал тонкую прядку волос себе на палец, — я всегда пытался заставить тебя улыбаться. У меня сразу на душе цветы распускались, и я сам улыбался всегда. Господи, да просто твоя улыбка была лучшим, что я видел в мире. Я чувствовал себя полнейшим идиотом, когда скакал, как клоун, чтобы ты посмеялся. — А теперь? — А теперь я уже не такой счастливый клоун. Твоя улыбка всё такая же родная, но… Я не знаю, как объяснить. Я вижу в ней насмешку, попытку не смотреть не реальность. Она уже не такая яркая и живая. — И я не такой яркий и живой? — Ты любимый. И я верну себе того Юрочку, — Виктор целует парня в светлую макушку. — Верни мне тоже, пожалуйста. Я скучаю по нему. — Обещаю.