Гавайская рубашка вчерашнего дня

Воздух был таким горячим, что, наверное, плавились даже камни. В центральном парке собрались одни сумасшедшие или просто те, у кого не было денег на кафе или хотя бы проездной. Говорят, теперь в транспорте есть кондиционеры. Как-никак XXI век. Кондиционеры, шоу-бизнес, демократия. А ещё ты можешь выбирать то, кем ты хочешь быть. Правда, все сразу же начинают интересоваться тобой, когда ты, без связей и денег начинаешь подниматься по карьерное лестнице, забивая на личную жизнь. Потому что если у тебя не будет личной жизни, ты — «трудоголик, который боится отношений и умрёт девственником». — «Давай наденем те гавайские рубашки», — Чондэ всматривался в экран своего телефона, после чего глотнул ещё воды и протянул бутылку Минсоку. Последнее сообщение, которое друг написал ему перед встречей. Люди вокруг оборачивались на них, улыбаясь или фотографируя. Оба напоминали парней с обложки глянцевого журнала для девочек до 18: гавайские рубашки родом из 90-х, причёски родом из 90-х. И они сами, тоже родом из 90-х. Почти. Оба. Но, когда Чондэ смотрел на Минсока, ему казалось, что тот попал в какой-то временной континуум или другую фантастическую лабуду, из которой люди выходят и больше никогда не стареют. Сам он, улыбаясь, уже давно стал замечать морщины. Корейская косметика уже не поможет. А жизнь же только начиналась… Они не встречались около пяти лет. Всё, о чём им хотелось говорить — это то, что происходило в их жизни до этого. Они расстались сразу после выпускного. Того самого, который так радостно раскрывают в дешёвых комедиях: все радостно подкидывают чёрные шапки с кисточками в воздух, а сами даже не знают, как эти штуки называются. А ещё было вручение дипломов. Минсок стал экономистом потому, что это было его призвание, а Чондэ — потому что туда пошёл Минсок. Дерьмовая была затея. Всё равно всё закончилось тем, что он устроился кассиром в мини-маркет. Но это было позже, немножечко позже позже, а в тот день им просто хотелось отрываться на корабле под Ace of Base и Scooter. Тогда говорили, что отмечать выпускной на корабле было модно. А ещё тогда были модными яркие гавайские рубашки. Чондэ подарил другу тёмно-синюю, с жёлтыми и зелёными растениями, названия которых слишком быстро выветривались из головы. В конце концов, он не ботаник. Минсок радостно улыбнулся, а потом даже засмеялся. Этот смех был каким-то необычным. Чондэ привык к тому, что Ким часто улыбается и может смеяться даже над шуткой из шоу для малолеток, но таким его смех был впервые. Из-за спины он достал пакет. Розовая, но с абсолютно такими же узорами. Жёлтые и зелёные цветы. В тот вечер, за очередным стаканом пива, как это бывало на колледжных американских вечеринках, они смеялись вместе. Пока одна тварь в гавайской рубашке с татуировками на груди не подкатила к Минсоку и они ушли обсуждать планы на будущее в какую-то каюту. Судя по всему, в каюту имени О Сехуна. Цвет его волос напоминал морковку. — Во всяком случае я не морковка, — думал про себя Чондэ. Он не мог сказать ни слова. Ему хотелось стать смелее и наконец-то сказать Минсоку… хоть что-то. Но он как всегда засунул язык и свою любовь в задницу, пожелав им хорошего обсуждения. От этого он избавился только ночью, когда его шатало далеко не от морской болезни. Он просто вошёл в каюту, послал Сехуна на морковную ферму и засосал Минсока. Вот так просто, сжимая в руках бутылку рома. Как выяснилось с утра, Чондэ чувствовал, как модные джинсы становятся тесными, а алкоголь внутри просил выпить за этот успех ещё. Как выяснилось с утра, Минсок не чувствовал ничего. А потом их жизненные пути разошлись. Ким Минсок стал работать вместе с Сехуном, судя по ночи на корабле, исключительно из соображений выгодной сделки. Его отец открыл сеть закусочных с названием «МакОнальс» и гордо называл это бизнесом. Хотя на самом деле бургеры там были настоящим говном и все приходили только ради пива и чипсов, которых не было в МакДональсе. Чондэ бывал там. Пиво и правда хорошее. Не Бавария, конечно, но для забегаловки потянет. Он был там однажды, просто потому что на кастинге на очередном талант-шоу никто не предусмотрел еду. Пришлось брать на свои деньги. Тогда он ещё верил в то, что к нему так относились просто потому, что он всё ещё никто. Но потом он стал не «никем», а финалистом. Правда, всё уже давно было рассчитано. Администратор, в разгаре пьянки за очередной удавшийся прямой эфир начала нести о том, что его взяли просто потому, что он азиат, а в его голосе ничего интересного нет. Она сказала, что, если хочешь победы — «вали в свою Северную Корею и там становись танцором». Она не особо любила корейскую поп-музыку, хотя не разбиралась не только в музыке, но и в том, откуда Чондэ. Впрочем, он уже привык к тому, что всем насрать. Его терпение не лопнуло даже тогда, когда эта пьяная женщина заявила, что первое место займёт Сара. Голос у неё так себе, но она негритянка, подросток и лесбиянка. Так что всё будет политкорректненько и никто не прицепится. Чондэ был азиатом. И геем. Но ему было двадцать шесть, поэтому Сара явно казалась круче. К тому же, могла завлечь молодую аудиторию. Они же «сидят в этом Ютубе, а как нужно прославиться — валят на ТВ». Ким всегда выслушивал эти сказки пьяной мамаши проекта и никогда ничего не говорил. Снова засовывал язык в задницу. А потом всё как-то завертелось, закрутилось. Сара поступила в какой-то мелкий университет и угасла как типичная звезда таких шоу, а альбом Чондэ дважды стал платиновым. Фотосессии, чаты, выступления, пудра от грима, которая спустя пять лет после выпуска из колледжа скрывала не только блеск кожи, но и морщины. Он стал сильнее, мудрее и теперь точно знал, где место его языку. Жизнь научила его не молчать. Он уже давно не тот мальчик с колледжной пати, который позволил увести свою любовь кому-то другому. Вместе с опытом пришли сомнения и отсутствие времени. Он почти не звонил Минсоку и редко выходил на улицу из студии, машины или очередной записи очередного шоу. В этот день, впервые за несколько лет, он вдохнул по-настоящему летний воздух. Впервые за последнее время он радовался тому, что пот на его лице не припудрен гримом. Он снова почувствовал себя мальчиком из колледжа, который в конце девяностых лишился своей любви, а теперь встретился с ним снова. Три часа пустой болтовни о том, как сложилась их жизнь и что теперь не так. Три часа на то, чтобы признаться в любви, которая когда-то казалась самым сильным чувством. Три часа на то, чтобы понять, стоит ли это делать. Три часа на то, чтобы разрушить своё безразличие. — Твоя рубашка прям как новая, — Минсок радостно улыбался своему другу, но, как только у обочины припарковалась знакомая морковная голова, тут же обратил внимание на него. — Просто… Я хранил её для нашей встречи, — Чондэ тоже улыбался, хотя думал совсем не о том. — Обещай, что, когда мы снова встретимся, мы снова будем в этих гавайских рубашках, — Минсок сделал вид, что стал серьёзнее, но это было не так. Перед Чондэ до сих пор был парень, который мог засмеяться от шутки из старых шоу для тех, кому до 18. — Обещаю, — он по-дружески обнял Минсока и в последний раз посмотрел на Сехуна. Минсок быстро сел в машину и захлопнул дверь на ближайшие несколько лет. Чондэ же решил прогуляться. Он вновь всматривался в голубизну неба, радуясь простым вещам и тому, что снова ничего не сказал. Три часа болтовни. Три часа разговоров о прошлом. Три часа того, что их объединяло. Прошлое. И никакого будущего. Если бы сейчас у Чондэ был шанс поцеловать Минсока, он бы вернулся на несколько лет назад. В тело Минсока. Потому что тоже ничего бы не почувствовал. Сейчас между ними остались только гавайские рубашки, одна из которых далеко не из девяностых, а из вчерашнего дня. Чондэ чудом не забыл отрезать ценник. Точно такую же, настоящую, он выкинул ещё в тот день, когда Минсок ничего не почувствовал. А сегодня… сегодня он надел её только ради воспоминаний. Благо, сейчас такие рубашки в моде. Через несколько лет такие рубашки тоже будут в моде. Чондэ снова купит такую же, снова встретится с Минсоком и снова поймёт, что их связывают только воспоминания. Но то, сможет ли он сказать об этом Минсоку теперь большой, большой вопрос…