На пути к тебе

Свернувшись калачиком на маленьком подоконнике в палате, я с завидной периодичностью терла воспаленные глаза. Не смогла уснуть, как ни старалась. Меня раздражало абсолютно все, что находилось поблизости: белый цвет, от которого было уже невыразимо тошно, писк приборов и мое лицо, испещренное царапинами и кровоподтеками. Раздражало непонятное поведение Огастуса, рыжая докторша и мой собственный скулёж в ладони. Жалкий. Это тупое чувство собственной ничтожности, которое съедало изнутри - тоже раздражало. Еще вчера мне до безумия хотелось сорваться с места, найти Валери и трясти ее за плечи, пока она не расскажет мне все, что только знает, пусть это даже будет та информация, которую я знаю. Просто. Нужно. Поговорить. От одиночества ломило кости. Интересно, что бы сейчас сказал Уилл, увидь он меня в таком состоянии. Ну, вот я, сижу здесь и обещаю сама себе не сдаваться раньше времени, видишь? Слабая. Смотри. Гордись. Если б могла, выцарапала бы себе лицо, однако желанных отметин не остается, только жжение приглашенное. Это на мне так желание чужого тепла сказывается? Хочется опять подняться на крышу и слиться с асфальтом. Черта с два я так просто сдамся. Касаюсь холодного пола голыми стопами, несколько маленьких шажков в сторону от себя. С первыми лучами солнца, разрезающими ночную мглу, становится легче дышать. Шум города постепенно заполняет, а тишина душит отвратно. Несмотря на свое плачевное положение, единственное, чего мне хотелось, это чай. Вот так просто. Чашка черного чая с бергамотом. Нервишки шалят. Отчего-то не покидало ощущение, будто Огастус мне не говорил слишком многого, но навязывать свое общество я тоже не собиралась. Захочет - расскажет, если нет - узнаю все сама. Тепла человеческого не хватало, а отталкиваю всех. И откуда злости взяться в таком количестве? Еще дурно становилось и оттого, что Уилл ни разу не попытался увидеться. Он знал, что я брожу по больнице по меньшей мере четыре дня, а вся его реакция - подсыл абсолютно не знакомых мне людей, о которых, как выяснилось, я еще и не должна была узнать. Слежка издалека. В прятки играть не надоело, нет? Мне уже тошно, Уилл. Коридоры больницы были в такое время непривычно спокойными, но если прислушаться, то можно было словить отголоски стен, кричащие неутешительные диагнозы. Громко, задушено, надрывно. Запах спирта дурманит, морозноть пола отрезаляет - прекрасный контраст. Я до последнего не понимала, куда иду, пока не наткнулась на палату девочки, которую я вчера спасла. Эта мысль на секунду задерживается в голове, обрабатывается, потом осознание набатом стучит в висках. Я разбила вазу. *** Сидеть в ногах у Эмилии стало одним из моих любимых занятий. Девочка постоянно спала и вообще была такой маленькой и хрупкой, что нахождение рядом с ней вызывало чувство сродни облегчение. Нет, спокойствие. Такое мягкое затишье, не то, которое убивает, если сидишь в своей палате, тщетно пытаясь уснуть. Ее слабое сопение и редкие движения тонких ручек, на порядок темнее моих, расслабляли. И тогда, перебирая свои спутавшиеся волосы, я позволяла себе маленькую слабость - думать. Думать обо всем на свете. О том, что Огастус не пришел вчера, что сегодня он тоже не проявлял никаких знаков внимания. О рыжей девушке, что заглядывала в палату Эмилии чаще остальных и, слабо улыбнувшись мне, проверяла все показатели. Она иногда задерживалась, сидела на подлокотнике кресла, аккурат напротив меня и, ничего не говоря, просто смотрела. Куда-то за мое плечо, погружаясь в себя. Взгляд ее в такие моменты становился очень тяжелым, что мне не хватало банальной смелости, и я отводила глаза. Думала я и о себе. Но эти размышления каждый раз заканчивались Уиллом. Как сказал Огастус, он с ними только из-за меня - если меня не станет - он уйдет. И вроде бы с такими условиями даже и не должен стоять выбор между жизнью и смертью, но я все равно его делаю, в пользу второго. Неосознанно. Валери пришла ближе к вечеру и спросила, почему я никогда не улыбаюсь. Я тихо фыркнула: улыбаться здесь было нечему. *** Ночью я проснулась оттого, что начала задыхаться. Просто, вдруг. И задыхалась именно я, не моя материальная копия. В дрожь бросало тоже меня. И причина почему-то мне казалась такой болезненно понятной - соскучилась. По Уиллу скучала, это происходило и раньше, до аварии. Проходило так же быстро, как и начиналось, но сейчас припадок держался дольше. Уйди. Из меня. Пожалуйста. Легче стало только через четверть часа, когда персиковые облака начали сменять бездонную темень. Тихий стук пальцев по стеклу, и я резко вскакиваю с кресла, подлетаю к окну. Огастус улыбается так, будто это не он не приходил два дня. Будто я не нахожусь в коме уже неделю. Будто это не мои простыни не просыхают от слез Трины. Мне абсолютно не смешно и не радостно, черти в грудной клетке завыли нещадно. Кричать хотелось почти также. Ну, давай. Говори. Оправдывайся. Но он молчит, а меня колотит. - Где ты был? - резко, на выдохе. Он вздрагивает. - С мыслями собирался, мне же тебе много рассказать надо. С Уиллом говорил, и еще куча других интересных призраковых дел, - он снова ухмыляется. Плевать мне на твои дела. Скажи хоть что-то, что позволит мне спокойно закрывать глаза, не боясь темноты. - Послушай... он очень хочет с тобой поговорить, но не может. Причину не назвал, но я уверен, что она очень значимая. Зато с тобой могу пообщаться я, ты же... - Ясно, - прерываю быстро, чтобы не заметил дрожи в голосе, - увидимся с ним, когда умру. Быстрее будет. Огастус молчит, сжимая пальцы. Он без сигареты, и это надламывает. Что, ты тоже это чувствуешь? - Грядет что-то отвратительное, Гас. И мы в эпицентре.