вслух

У Ромы парфюм горьковатый. Держится на коже долго, невыносимо долго, и оставляет за собой шлейф везде и всегда. Олег этим запахом задыхается, тонет в нем, умирает, как загнанная в угол раненая собака, скуля и смотря преданно, доверяюще. Мол, забирай и сердце, и душу, и тело, и делай с этим все, что пожелаешь. Убей, четвертуй, казни — я все приму, все пойму. Инстинкты самосохранения бьют по нулям — Олегу все равно. Он этим запахом окружен. Кажется, что Рома везде, всегда по пятам, что он уже забрался под кожу, в самую суть сознания и поселился там. Олег порой темными ночами думает — а как быть без Ромы? И сердце молчит. Он сам-то не знает, что ответить, и в такие моменты хочется писать стихи. Или тексты для песен, потому что спать — никак, хочется оставить Рому кусочком собственного искусства, собственного сердца, чтобы потом было, по чему страдать. Но Рома его в висок целует, сонно, тепло, руку через плечо перекидывая и обнимая. К себе прижимает и шепчет на ухо «спи». И не надо никаких «милый», «дорогой», «любимый», потому что в этом одном слове любви больше, чем во всем мире, Олег уверен. И когда Олег просыпается ни свет, ни заря, Рома его назад в постель не тащит. Позволяет сидеть у открытого окна, встречая рассвет, и думать. А Олег взгляд рассеянный на Рому кидает и думает, что Рома достоин большего. Не мальчика с загонами и скандалами, безответственного и бездумного, отчего сотни раз приходилось кусать губы и бормотать «прости» в напряженный силуэт плеч. Но Рома в такие моменты подходит сзади, зевая, голову на плечо кладет и говорит «Мой». И Олег тает на глазах, тонет в Роме, и думает: Господи, я так проебался, Господи. Так любить нельзя, так, чтобы тонуть в человеке, уходя на самое дно, так, чтобы ловить каждый вздох и движение, так, чтобы безоговорочно и ни за что. Так, чтобы за все одновременно. Даже за бесящие мелочи. Они не святые. Рома разливает кофе, прожигает рубашки, любит касаться волос Олега и обниматься на публику. Обниматься на публике, потому что ему, на самом деле, все равно где и как, и кто это видит, и когда Олег спрашивает, почему Рома не пытается сдержаться, тот пожимает плечами, касается пальцами ключиц чужих, и шепчет «Потому что ты мой». И это все объясняет. Олег не железный. Олег иногда заебывается настолько, что сваливает из дома без телефона и каких-либо намеков, где находится, потому что любить Рому тяжело. Рома не говорит, что это навсегда, а ещё Рома — кинестетик, и иногда это не дает спокойно дышать. Ромы слишком много. Его парфюм оседает на языке таким же горьким привкусом, как и их любовь в принципе, когда Олег целует Рому в сонную артерию длинными вечерами. Его парфюм врезается в сознание запахом дома и любви, становится настолько привычным, что без Ромы начинается практически ломка. Сам Рома слишком тактильный, касается мимолетно, специально, касается долго и коротко, не совсем понимая, как это все влияет на Олега. Олег не отрицает, что он раздолбай, но когда все сенсорные системы кричат о том, что Ромы с л и ш к о м много в его жизни, он съебывается из дома. Но Рома его ждет. Любишь — терпишь. Так ведь? Иногда они напиваются вместе. На языке все тот же тягостный неприятный привкус, а горло жжет, но Олег смеется. Он пьян, лежит звездочкой на полу и смеется. Бутылка водки пуста на три четверти — слишком много на них двоих, но у Ромы взгляд все тот же пронизательный, пронизывающий, посылающий мурашки по позвоночнику. Олег боится сбежать отсюда как испуганный маленький мальчик, поэтому продолжает лежать и смотреть Роме в глаза. Он больше не смеется, только губы облизывает и следит, а Рома поднимается аккуратно, смотрит теперь по-королевски, сверху вниз, а потом руку подает. Олег думает: бери и руку, и сердце, и благословление. Все-все-все, и тебе одному. Тебе одному. А вслух говорит: — Англичанин, — и смеется, тянет Рому на себя, заставляя сесть рядом. Они опираются на стенку, касаются плечами, и молчание — ад. — А ты бы вышел за меня, а, Англичанин? — шепотом, таким, от которого в сердце йокает, а душа болит. Рома вздыхает тяжело, руку парню в волосы запускает и в макушку целует. — А куда я денусь? — и звучит так правдиво, искренне и по-настоящему, что обезоруживает. Олег думает, что он идиот, потому что, ну серьезно, куда? А потом кивает в ответ, соглашаясь. — А теперь пошли спать. Хорошо? Олег Рому в губы целует, глаз не закрывая, и горечь водки оседает где-то в организме, зато сладость любви греет тепло, почти горячо. Они целуются мокро, долго, пьяно, раздевая друг друга медленно и осторожно. У них есть все время мира, куда спешить? — Мой, — шепчет Рома, рисуя узоры на коже каждым жестом, и Олег задыхается, переплетая их пальцы. — Твой, — подтверждает он. И глаза в глаза, потому что так — правильно.