Давай убьём всех бабочек

Тони Старк ненавидел бабочек в животе. Для него завязнувшая в зубах метафора всегда была очень и очень неметафоричной. Очень и очень неметафорично каждый чертов раз (и от того, что их — разов этих — немного было, легче не становилось) насекомые отряда чешуекрылых забирались ему в брюшную полость. Минуя кожу, подкожную жировую клетчатку, поверхностную и собственную фасции, мышцы, а также париетальный листок брюшины. Тони явственно ощущал, как жесткие усики щекочут петли тонкого кишечника, как лапки впиваются в брыжейку, а мокрые крылышки безуспешно стараются расправиться в условиях отрицательного давления. Это было… «Неприятно» кажется Тони словом блекло-неподходящим, но синдром Экбома (он же дерматозойный бред) кажется определением, неподходящим в гораздо большей степени. Если бы все его проблемы ограничивались только лишь периодически-скребущей мерзостью внутри (и спасением мира. И Кэпом. И директором Фьюри-Шредингера. И бессонницей. И Илоном Маском) — его жизнь определенно стоило бы переименовать в «житие Тони-Будды — Просветленного и Счастливого». Однако пресловутые бабочки являлись лишь предвестниками — к большому сожалению мистера Старка. И к «большому алкогольному загибу», но об этом знала только Пятница (был ещё малый алкогольный загиб, но он случался чаще и поэтому не удостаивался такого уж пристального внимания). Следом за ночью «загиба» приходил трезвый рассвет — а вместе с ним самое ужасное: понимание, что вот ЭТО не мираж, не прихоть, не бред. ЭТО вторгалось в похмельный висок каплями дождя, улыбалось обаятельно и нагло, садилось в изголовье и ласково интересовалось: «Соскучился по мне?». Нет — устало. Нет — бодро и язвительно. Нет — скучающе, с притворным зевком. Просто — «нет» — говорил Тони Старк, зная наперед — не услышит. ЭТО — не услышит. ЭТО — фантомная боль в груди за реактором, которого нет, потеющие кончики пальцев, утренние стояки — до изумления, до «смените руку». Тони Старк говорил себе — ведь говорил же! — что «в последний раз». После Пеппер уж точно — окончательно, бесповоротно — финиш, конец, приплыли. Хватит с него… влюбляться. Это всегда начинается одинаково (бабочки, пальцы, стояк — ну, вы-то помните). И заканчивается к сожалению до дебильности одинаково тоже. Сначала они горячо кивают на: «Со мной хуёво, знаешь». Спасение мира, алкоголизм, кошмары — нужное подчеркнуть. В разные периоды его жизни приоритетным было разное из этого списка, но в списке всегда было всё вышеперечисленное. Потом добавляют в голос усталого удивления: «Опять ты…» Напился, улетел в космос и не позвонил, поставил мне синяк во сне… нужное что? Правильно — подчеркнуть. Потом извиняются: «Ты хороший, правда, но…» — и уходят. К другим — может, не к таким хорошим, не таким миллиардерам, плейбоям и филантропам. Не к «Железным Человекам», не к закатам на личном острове, не к мальчикам с дорогими игрушками. Не к спасителям мира от инопланетных захватчиков и собственных ошибок. Но уходят — все. А Тони остается — всё такой же классный, красавчик и эгоист. Со своими дохлыми бабочками в Дугласовом пространстве и ненужным светящимся сердцем. И ему приходится вытаскивать себя из протухшей «любви» — и с каждым разом это отнимает всё больше. Времени, сил, мыслей… даже денег. Он помнит их всех — какая банальщина! Только спустя дни и годы Тони Старк додумывается до простой вещи: банально — совсем не значит «не больно». Как бы ему ни хотелось, ироничное «банально» не отменяет тот факт, что… Блядски херово, вообще-то. Вдобавок. Он помнит всех: Дария, профессора в MIT с начинкой гребанного робота. В неправдоподобные семнадцать разница в десять лет казалась чем-то важным. Хорошо, что Дарию — нет. Хорошо было разговаривать на одном языке, когда знаешь — поймут. Всегда, как бы ни заплетался после бессонной ночи язык, как бы ни тряслись в похмельных руках чертежи. Хорошо было верить — рядом есть кто-то, кто всё знает. А если не всё и не прямо сейчас — то «на днях обязательно, Энтони». Энтони, блин. Отцовское «Энтони» стерлось из памяти много лет назад, а это — длинное, на выдохе «э», проглоченное «н», звонкое и короткое «тони» — как будто вчера звучало. Хорошо. Было. Нехорошо было на приёме по случаю помолвки Дария Танца и красивой темноволосой женщины с двумя свободными миллиардами под рукой. Дарий конструировал полетный модуль, Дарий планировал умереть на Марсе. Деньги нужны были сразу, а не когда Тони сможет вывести их из оборота СтаркИндастриз. Красивая женщина была не против вложиться в марсианский проект, но только на своих условиях. Публичная огласка, брак, улыбки на страницах газет. Тони почти утонул в фонтане с шампанским, а Дарий расплавился в своём каком-то по счету модуле спустя несколько лет, так и не долетев до красной планеты. Нехорошо было и теперь — от влюбленности следовало избавляться. И чем скорее, тем… Ну, уж не лучше, но менее паршиво, хотя бы. Был у Тони в запасе проверенный способ. Наркотики. Так он и поступил тогда — давно, после Дария, в неправдоподобные далекие же двадцать. Влюбленность ушла, как будто ничего и не было. Бабочки утонули в соляной кислоте. Только марки с Покемонами, маленькие синие таблетки и кокаин имели значение. Только лишь благодаря им Тони Старк мог ощутить хоть что-то. От кокса начали плавиться носовые хрящи, а он всё ещё полагал, что перейти на героин будет правильным решением. Однако два литра виски в день делали и эту цель недосягаемо-туманной. Как-то вдруг он понял, что последним изобретением Тони Старка был гибрид самогонного аппарата и электропилы полгода назад — и это немного удивило. Он вылез, сам, бывших наркоманов не бывает, но… Нет, блядь, Тони, здоровье у тебя уже не как в двадцать. Не выдержишь ещё одного нарко-тура. Если будешь делать всё правильно — пройдет и так. Без психостимуляторов. Алкоголь не в счет, выпивка давно перестала быть чем-то… подстегивающим (как и секс. И кофеин. И «добрые дела»). Пройдет и так — с Пеппер же прошло. С лучшей на свете Пеппер, всё понимающей Пеппер, храброй и серьёзной Пеппер. Тут ему, конечно, очень подсобили дру… капитан-ледышка и его ебанутая половинка с промытыми мозгами. Спасение мира отвлекает от сердечной тоски, совсем чуть-чуть, но всё же. Бывший друг отвлекает, парализованный друг отвлекает. От боли отвлекает боль — идеальный слоган для его биографии. Всё же перерыв между «любовями» мог быть и подольше! Хотя — он же Тони Старк… Вляпаться в такое дерьмо на старости лет — это в его стиле. И не расскажешь никому (Пеппер? Роуди? Стив? Ага…) — влюбился в пятнадцать чужих лет («почти шестнадцать, мистер Старк»). Мальчик восхитительно туповат своей юностью — мелькает перед глазами, пересказывает в лицах очередное «великое» побоище за чужой велик, а у мистера Старка горечью несказанных, ненужных, неуместных слов вяжет язык. Тони Старк бессмысленно-сильно влюблен в Человека-Паука… Расскажи кому — засмеют. Нет, в Питера. В Питера, мать его, Паркера, и в эти губы и глаза, в пулеметную очередь неразборчивой речи, в самонадеянность, подростковое упрямство, одинаковое восхищение щитом Капитана Америки и реактором Железного Человека. В безоговорочно «черное» и безупречно «белое» чужих представлений. В «никаких компромиссов». Даже в прямолинейность суждений, привычку грызть ногти и восхищенное «мистер Старк». Мистер. Старк. И даже забавно было наблюдать — сначала, правда, Тони? — за этим восхищением. И ни грамма секса — вот что действительно забавно. Во всём этом придыхании, и взглядах снизу вверх, и якобы случайных прикосновениях, и бесконечных звонках — восхищение вовсе не чувственное, а такое, религиозное, — где Он и где я? Никакого секса, так, Тони? Повторяй это почаще — можно вслух, громко, с выражением — как стихи. Как заклинание, самогипноз, проклятие и молитву. Повторяй: «Никакого секса», пока дрочишь в душе по утрам, смаргивая воду с ресниц, а в каждой капле воды мелькает темная макушка, смущенная улыбка глаз и суховатые узкие губы вокруг твоего члена. «Никакого секса», пока трахаешь девицу с плоской грудью и длинными сильными пальцами (и называешь её «Питер», но это входит в прейскурант, поэтому всё в порядке). «Никакого секса», пока «милый сосед Человек-Паук» пускает во сне слюни на новый костюм, скрытая камера в котором обладает разрешением хорошего киноэкрана. Как же, блядь, охуенна жизнь! Тони понимает, что рано объявил себя «самым несчастным на свете гением-тире-миллиардером-тире-влюбившимся в малолетку», когда Питер заявляется к нему посреди ночи. Нет, Тони не участвует в славной оргии, не поедает живьем христианских младенцев и даже не пересматривает видео из душевой кабины одного домика в Квинсе. Он забавляет не желающую спать душеньку тем, что выжигает паяльником на костюме Железного Человека длинные послания без единого цензурного слова. Питер, с глубочайшим раскаянием осознавая, что помешал гению творить, всё-таки слишком взбудоражен, чтобы просто вернуться в темноту за окном. Он замирает на почтительном расстоянии у Тони за плечом и шепчет своё восхитительное: — Мистер Старк… А мистер Старк… И кто же «мистер Старк» такой — чтобы не откликнуться, не повернуться, не поправить незаметно штаны? Тони морщит переносицу в подобии суровости и смеётся темным блеском глаз: — Не спится, паучок? У Питера вспыхивают уши, щеки, даже, кажется, шея, скрытая костюмом. — Не… нет, — и тут же — отчаянием ускользающей храбрости, последним усилием воли, продолжает, — мистер Старк, а вы… вам нравился кто-то? В школе? Я понимаю, конечно, вы были крутым — не как… я, но я хотел спросить, хотел… Питер запинается, у него краснеет кончик носа и дрожит нижняя губа. Он шмыгает от переизбытка чувств и заканчивает свою короткую речь, почти не делая пауз между словами. Чтобы не успеть испугаться по-настоящему, видимо. — Я хотел спросить, как понять, что ты тоже кому-то нравишься, и как не сделать всё только хуже, и почему она мне улыбается, когда вокруг много народу, и зачем я в неё, она же «не мой класс», так это точно, просто мне не с кем поговорить, а тетя будет всё расспрашивать вплоть до имени её хомячка, а Лиз… Тут заканчивается воздух даже в «паучьих» усовершенствованных легких, и Питер замолкает, приклеившись взглядом к полу. Тони задумчиво прожигает дыру на месте буквы «о» в слове «мудило» и не торопит гостя с продолжением. На самом деле, Тони Старк сейчас где-то глубоко внутри собственного черепа — матерится и пинает беззащитный мозжечок. Ещё он (Тони, не мозжечок) до хруста прикусывает щеку изнутри и сглатывает теплую слюну вперемешку с кровью. Этот мелодраматичный жест не успокаивает, но наталкивает на мысль… которая кажется не такой уж и неподходящей. — Мне нужно выпить, паучок, — невнятно сообщает Тони в пространство перед собой и достает из-под стола початую бутылку. — Тебе не предлагаю, потому что стаканов под рукой нет, и вообще — пить вредно. Особенно детям в пубертате и любовной лихорадке. О том, что давать советы относительно подростковой влюбленности, он не мог в принципе, а трезвым — особенно, Тони благополучно умолчал. В конце концов, не каждый день… ладно, ночь к тебе приходит твоя — не подростковая уже, но всё такая же глупая, безнадежная, сильная — влюблённость. Приходит и просит совета в делах сердечных. Не с тобой — делах, но всё же. Питер и не претендует — только смотрит — цепко, тревожно. И с невозможной надеждой на чудо — это же «мистер Старк». Всемогущий «мистер Старк», гениальный «мистер Старк». Мистер. Старк. Глупый мистер Старк делает глоток, другой, третий из темной бутылки. Алкоголь обжигает свежую ранку во рту эгоистичного мистера Старка. Мудак-мистер Старк улыбается Питеру Паркеру, отставляет бутылку и хлопает ладонью по столешнице. — Расскажи мне про… Лиз, паучок, — говорит мистер Старк и закрывает глаза. Питеру немногое надо — Питер влюблён в неё с двенадцати. Питер знает все её привычки, маленькие слабости, любимую поп-группу и цитату из зачитанного Ремарка. Питер так рад, что может рассказать про это — не кому-нибудь — самому мистеру Старку. Мистер Старк почти ничего не говорит, но Питер чувствует одобрение. Сочувствие. Понимание — в наклоне головы, изгибе чужих бровей, замке обожженных пальцев. Питер и сам не знал, что разобраться во всём будет так просто. Только и нужны были — внимательный и чуть насмешливый взгляд, запах виски, тихое «молодец, паучок». Питер наконец-то видит ситуацию с ошеломительной ясностью — Лиз он тоже небезразличен! Он обязательно расскажет ей всё — про Человека-Паука, про Мстителей… и про мистера Старка, конечно. Не сейчас, разумеется (мистер Старк одобрительно кивает и делает щедрый глоток) — когда Питер станет по-настоящему достойным героем. Но совсем скоро, да, мистер Старк? Он расскажет Лиз всё — и она будет любить его ещё больше. Они поженятся, обязательно, будет тетя Мэй в слезах, и Нэд будет его шафером, и может быть даже надо пригласить Мишель. У них с Лиз родится сын, и они обязательно назовут его Тони — здорово, мистер Старк? (Мистер Старк зачем-то кусает себя за большой палец, но потом смеётся и обещает подарить своему тёзке кроватку собственного изобретения) Питер заплетающимся языком ещё пытается что-то рассказать про свадьбу («А торт в виде Звезды Смерти…»), но не может совладать с приступом зевоты. Тони пинает пустую бутылку в угол комнаты и почти не шатаясь поднимается на ноги. — Эк тебя уморило, жених, — говорит мистер Старк негромко и обнимает Питера за плечи. — Пойдем, поспишь немного до школы — а для тети я чего-нибудь сочиню. Питер пытается сопротивляться сладкой дремоте, но в итоге не успевает дойти до дивана в соседней комнате — даже с поддержкой мистера Старка. Он обмякает в чужих руках и причмокивает губами на чужом плече. Питеру снятся Лиз в белом платье, румяный карапуз с карими глазами и в костюме Железного Человека и огромный взрывающийся торт. Питер улыбается во сне. Тони сгружает свою нелегкую (метафорически) ношу на диван и укрывает её — ношу — одеялом. Поправляет подушку, бесконечно-долго не хочет уйти. Уходит, конечно же — в свою спальню, несмотря на рассвет, несмотря на то, что знает — не уснёт. Ни сегодня, ни завтра, ни… А, к черту всё! «Эгоист я или где?» — возмущенно думает Тони и падает на кровать, одновременно пытаясь избавиться от штанов. Белья на нём нет, и поэтому член ложится в руку привычной горяче-осторожной тяжестью. Тони моментально выбрасывает из головы смысловую нагрузку питеровского монолога (он вернется — смысл — и скорее, чем хотелось бы, но в данный момент — к черту его!), оставляя в памяти только шевелящиеся губы, розовый кончик языка между ними, запах чужого темного затылка. Тони Старк дрочит себе медленно-на грани боли — и представляет не совсем… ожидаемые для этого занятия вещи. Он представляет не жаркую тесноту мальчишеской задницы, не тот особенно-влажный звук, с которым головка упирается в щёку. Не белесоватые потеки на скулах, не мокрые ресницы, не острые ключицы, не солёные выступающие позвонки. Тони Старк кусает свой кулак и через обидно-жалкий скулёж, через мутную пелену под закрытыми веками, кончая, видит: Питер Паркер, «милый сосед Человек-Паук» просто сидит рядом — близко, совсем близко. И слышит, как Питер говорит ему — ему, Тони, ублюдку с больным сердцем, — говорит негромко, по своему обыкновению проглатывая буквы и целые слова: «Я никуда не уйду, мистер Старк. Я останусь с вами, мистер Старк. Всегда буду здесь, понимаете? Мне не важно, что вы делали в прошлом, что делаете сейчас и что сделаете в будущем. Я не буду судить о вас по вашим поступкам, о поступках я буду судить, потому что я знаю вас. О поступках я буду судить по вас. Я не уйду, мистер Старк. Вы больше не будете один — что бы вы не сделали, какую ошибку бы не совершили. Я всегда буду здесь». Тони захлебывается оргазмом вперемешку со слезами. Потом его дыхание выравнивается, он несколько раз подряд растягивает губы в подобии улыбки. Получается по ощущениям не очень, но что поделать — сегодня он готов довольствоваться малым. Тони поворачивается на бок, забивая на грязную постель, липкую кожу, пошедшую по пизде жизнь. — Пятница, скажи, скоро будет конец света? — Вы бы и сами могли ответить, мистер Старк! Через семь миллиардов лет, когда энергия солнца окончательно… — Ладно, хватит, Пятница! — Тони закрывает глаза в бесполезной попытке защититься от наступления нового дня. — Мы всё равно не доживем до этого славного момента. Скажи лучше, что мне делать? — Надо только жить: видеть всё как оно есть, а то и совсем наоборот*, — говорит Пятница без промедления, и Тони почти не сомневается, что это чья-то цитата, но в голове у него неожиданно всплывает имя «Лиз» и от боли между ребрами ему быстро становится не до того.