месяц.

Бобби загнанно дышит и сдавленно смеется, прикрывая глаза и медленно сползая по стене. Вокруг пахнет рыбой и тухлятиной, но Чживону до этого мало дела. Он смеется, откидывая голову назад, и прикрывает глаза руками. Он, черт возьми, снова сбежал от смерти. Ощущение эйфории заполняет кровь и разгоняет ее по артериям, превращая радостный смех в истеричный, и Ким, скрутившись под стеной верфи, натягивает на голову капюшон, чтобы заглушить те истеричные звуки, которые из него вырываются. Он уже успел попрощаться с этой дерьмовой планетой, даже младшим что-то написал. Теперь снова оправдываться, что ли. Но им, конечно, не привыкать, потому что Бобби шлет им такие преждевременные сообщения ежемесячно, когда проходит время действия очередного «Смертного пакета». Все же быть утопленным не так весело, как казалось изначально. Оказывается, в воде бороться с государственным выродком-киллером труднее. И вода в легких – ни разу не приятно. Хотя, он наверное просто выбрал неправильный месяц для водных процедур, потому что декабрь явно создан не для морских путешествий. Бобби смотрит на время – отсчитывает новую дату своего рождения, которую ему внесут в списки, и рассчитывает, сколько ему можно будет еще передохнуть перед очередным забегом перед смертью. Он слегка улыбается, поправляя мокрую одежду на себе, радуясь, что снова ему чертовски везет и он отпразднует Новый год и в этот раз, и, засунув руки глубоко в карманы, он идет прочь от причала, ему очень хочется только домой, под чье-нибудь не такое безумное крыло (пускай это будет даже Чжунэ, который ненавидит его выходки), и немного поспать. А потом Юнхен наверное снова притащит торт – праздновать ежемесячное рождение Чживона. И плевать, что это происходит, потому что мир сошел с ума, потому что документы и архивы сошли с ума, потому что Бобби, кажется, тоже свихнулся. Но у него все равно нет другого пути, кроме выживания, потому что его документы, в отличие документов товарищей, были потеряны во время первой волны борьбы с перенаселением. Для Бобби просто не существует другого способа жить немножко дольше – только зайцем петляя от многочисленных государственных киллеров. А если уже умирать – то почему бы хотя бы не делать это с интересом, выставляя свои условия для своей будущей смерти? Чжунэ называет «Смертельные пакеты» выдумкой для самоубийц и таких лишенных мозга, как Чживон, Бобби же говорит, что это читерская кнопка, на которой на деле написано «выживание». Это похоже на Тетрадь смерти из старой манги, которая завалялась по ошибке у него в квартире – он может определять все вплоть до места и минут, и если никто этого не видит, то уж Ким может устроить все так, чтобы в очередной раз уйти от преследования, потому что у него есть целый месяц, чтобы изучить местность и спасти себе шкурку. И так он спасается уже чертовски много времени. Дома он получает, что очевидно, истеричные крики от Чжунэ, и, что удивительно, нового сожителя. По описанием младшего, это просто душевный умный парень, который чтобы переоформить себе документы продал квартиру (типичная ситуация, потому-то они и живут, теперь уже впятером, в одной двухкомнатной развалюшке), и Ку, как хороший парень, пригласил его к себе. Чану неловко мнется, соглашаясь со старшим и просит быть поприветливее. - Я только что родился, куда уж приветливее после такого? Чану кусает губы – ему, ребенку почти, которому помогают пока что с документами такое слышать сложно и даже больно. Бобби привык приносить окружающим боль. Это просто такая защитная реакция у организма, отвечать так, чтобы все замолчали и перестали приставать к нему, задетые. В его комнате, которую он делит с более спокойным Юнхеном, слишком привыкшим за долгие годы к характеру Чживона чтобы обижаться на его иглы, как обычно темно и тихо. Бобби падает на полусдутый матрац, ворочаясь и обнимая подушку, чтобы немного поспать. Голова от водных процедур ходит кругом, а в желудке ревет последний кит на Земле. Он хмурит брови и решает, что сегодня, в честь праздника, ужин обойдет его стороной и забывается в болезненном сне, который преследует его по пятам с самого первого «нового дня рождения». Маму сбивают на улице. Она успевает оттолкнуть его на обочину, и вокруг нее рассыпаны и раздавлены апельсины, которые они покупали для заболевшего отца. Это самое страшное время, первая волна, которая началась без предупреждения людей, просто чтобы поскорее начать богомерзкую зачистку народа. Чживон сидит на обочине и никто, никто не подходит им помочь, но вокруг слышаться испуганные шепотки, мол, на самом деле правда то, что говорили о новой политике государств. И никому не интересен подросток, сидящий над трупом собственной мамы, эгоизм гонит их прочь, по домам, собирать документы и бежать в паспортные столы. Отец, больной и сломленный, бежит тоже, и регистрирует заново себя и брата. «Документы Ким Чживона в архиве не найдены». Это – первый день рождения, дата, когда рождается Ким Бобби, на замену несуществующему Чживону, дата, когда он покупает свой первый «Смертельный пакет» и бежит из дома, оставив отца и брата позади. Он старается не сожалеть. Но кровавое пятно на желтом в цветочек платье матери, ее светлые волосы и тонкие руки, выглядящие невероятно бледно на красном полотне крови все еще приходит ему во снах, все еще пугает. Особенно после того, как он в очередной раз уворачивается от пули, не попадает под машину, не топится и не горит. Бобби наслаждается своим магическим бессмертием, потому что умудряется жить на одних пакетах несколько лет, а в его снах кровь заполняет ему легкие и душит-душит-душит-душит. Потому что в этот раз он отталкивает маму на обочину. И вот это и правда единственное, в чем бы у него никогда не было сожалений. Когда Бобби просыпается, на полу рядом с ним, на притащенном откуда-то матраце уже лежит постельное белье и чья-то спортивная сумка. Довольно маленькая для человека, которому пришлось пожертвовать домом (по логике Бобби – если есть дом, значит и воспоминаний должно быть много). Ким пожимает плечами и кутается в одеяло – подарок от друзей на очень давний «день рождения», мягкое детское одеяло с мишками Винни, - и выходит на кухню, за привычной утренней дозой кофеина. Для него этот день в принципе не отличается от сотни других дней, которые он проживает в жизни. Теплое одеяло греет широкие плечи и ему вполне уютно и так, в своем спокойном течении жизни. - Блять, - матерится кто-то незнакомым (но смутно кого-то напоминающим) голосом из кухни и слышится звон разбиваемой кружки. Бобби трет глаза и смотрит на чужое лицо, пытаясь спросонья осознать, почему новый сожитель смотрит на него таким истеричным взглядом и почему внутри все на секунду стынет. - Охуеть не выхуеть, - согласно шипит он, и проходит мимо, стараясь сдержать дрожь в своих худых, как у кузнечика, ногах, пройти в кухню к кофеварке. И плечом он задевает его совершенно случайно. А вот к тому, что его хватают за одеяло и как нашкодившего котенка держат за холку, он совсем не готов. Удар выходит смазанным и он вообще еще не проснулся, чтобы драться, потому просто сажает своего неудавшегося вчерашнего убийцу на стул и идет варить себе чертов кофе. День оказывается испорченным с самого утра. Кофе в горло не лезет – эта гос.шавка смотрит на него так враждебно, что выпив два глотка Чживон отставляет кружку в сторону и вываливается на балкон покурить. На этот балкон, разваленный и перекрытый вместо нормального пола тонкими досками, не ходит никто, кроме, само собой, Бобби. Ему-то со смертью тусить не в первой, пха. - Тебя как зовут-то, упырь? – он даже не оборачивается, привык чувствовать проблемы еще когда они не хотят о себе заявлять. Слегка поворачивает голову на парня, который стоит у двери, хмурит свои злые глаза и пытается что-то сказать. - С какого хуя это я тут упырь? Это ты портишь людям работу, Ким Бобби. - Я всего лишь выживаю, а тебе, как я вижу, мой душ пошел на пользу. Нужно будет как-нибудь повторить. Скажешь, когда твоя смена на меня придется, я куплю себе пакет утопленника, зайка. Бобби фыркает и кутается потеплее в свое детское одеяло, продолжая выкуривать вторую сигарету подряд. Парень за его спиной явно еще не закончил свой разговор, но хмуро молчит. Бобби засчитывает себе маленький плюсик за то, что даже спросонья умудряется кого-то опустить, и так и не докурив третью сигарету, выходит с балкона, положив на плечо парня свою ладонь. - Окей, не забивай себе этим голову. Я понимаю, это всего лишь твоя работа, но и ты пойми – это всего лишь мой способ выживания в этом охуевшем в край мире. Он пропускает парня мимо себя, чтобы тот если хочет тоже мог пройти на балкон покурить, и слышит спокойное, брошенное в спину: - Ким Ханбин. Ханбин оказывается приятным чуваком из тех, кого можно назвать «своим в доску». Он становится главным любимцем и примером для подражания Чану, он единственный, кого не бесит Чжунэ с его истериками, и тот от этого кажется на время разочаровывается в своем умении лишать людей спокойного состояния и подзабивает на это. Бобби на время обретает внутренний покой, потому что все, увлеченные новым сожителем, абсолютно забывают приебываться к нему. Чживон чувствует, как с легкостью передает бразды правления над этим зверинцем младшему, и наконец-то расслабляется. Больше никто не интересуется у него что делать и что закупать, и он просто живет, без того, чтобы тратить время на ведение выведенной Чжунэ «бытовой книжки», на которую у Ку ну совсем нет времени. Спит, сколько ему влезет (до обеда), ложится спать, когда захочется (на рассвете). Проблема только в одном: вместе со всеми увлекается Ханбином и он. Они иногда ночью выходят покурить вместе. Такое случается редко, потому что обычно Ханбин много работает именно ночью, одеваясь, ну как там киллерам полагается, во все черное(его белая челка все равно выдает его с головой), но иногда, в его выходные, они могут посидеть вместе на лавке, просто покурить. На улице, как и следует, холодно и тихо, Бобби привычно кашляет, Ханбин поводит озябшими плечами, но они оба все равно сидят на холодной лавке у подъезда. Разговоры медленные, обрывистые; никак не могут научиться разговаривать друг с другом. Разговор завязывается однажды, совершенно случайно, после того как привычные традиционные покашливания и передергивание плечами уже завершены. Бобби не в привычку курит вторую сигарету вслед за первой и прикрывает глаза, выдыхая дым из набившихся им легких. Ханбин, привыкший к уже устоявшемуся порядку вещей, продолжает мерзнуть на лавочке, потому что уходят они вместе, и внезапно спрашивает: - Какое сегодня число? - Завтра Рождество, - отвечает Бобби после очередной затяжки и слегка усмехается, - мне осталось что-то около недели. Нужно новый пакет покупать. Ханбин поджимает губы и закрывает рот, смотря на чужой профиль, на поломанный несколько раз нос и шрамы по всему лицу, смотрит на чужое тело, натренированное и гибкое (сам испытывал его, гоняя по крыше верфи), и в задумчивости не замечает, как старший принимается в ответ сверлить его взглядом и вздрагивает в неподходящую минуту. - Все в порядке. Я привык, - он улыбается своей кроличьей улыбкой и закидывает руки за голову, - Если повезет, в следующий раз куплю себе пакет на день рождения Юнхена. Ему понравится мой подарок. Он хрипло смеется и снова делает затяжку, делая вид, что не чувствует внимательного взгляда Ханбина, который мажет по его лицу, пытается забраться в глаза и все там переворошить, чтобы докопаться до сути. Чживон привычно не позволяет, отводя взгляд обратно к сыплющим снег облакам, и слегка усмехается, понимая, что все равно позволил многое. Они ведь оба понимают, что это та еще херовая ложь, и что Бобби ни за что не хотел бы, чтобы так получилось, чтобы другу пришлось снова видеть сурового, злого друга в свой(настоящий, не то что у Бобби) праздник. - Если не на его, так на день рождения моего хена, - фыркает Ханбин, привставая с лавки, и смотря на парня через плечо, - Я передам ему твое дело специально, в качестве подарка от тебя. Ким усмехается и подает старшему руку. - Пошли в квартиру, а то еще немного и никакой пакет не понадобиться, сам сдохнешь. Бобби усмехается с капелькой благодарности – он чувствует в этой грубости какую-то натужную, отчаянную заботу, которую обычно проявляют к умирающим. И он хватается за нее, потому что никто раньше не додумывался заботиться о нем, а не жалеть его, или просто думать, что он достаточно силен для выбранного им пути. Потому что нихуя он не силен, и дрожит как сука, представляя, как ему придется снова пытаться спасти свою шкуру от смерти. И кто знает, как случится на этот раз. Может, несмотря на все приготовления, машина не приедет вовремя, и не заберет его со свалки, и он сдохнет в куче мусора, как шавка, которая мешает переполненному людьми миру. Бобби хотелось бы, чтобы этого не случилось. И Ханбину, кажется, тоже этого не хочется. Они пьют кофе – Чживон все равно не уснет, когда так мало времени до покупки своего смертельного сценария, а Ханбин делает вид, что спать не хочет. В итоге засыпает на плече старшего, но тот его не гонит, греется в теплом дыхании и чужих почти объятиях. Наслаждается чужим теплом, не сдобренным виной или грустью, а просто теплотой, которую ему, хотя и не специально, но дарят. *** У Бобби едва хватает дыхания и силы прыжка, чтобы запрыгнуть в пустой мусоровоз раньше своего очередного убийцы, и он прижимает руку к лицу – глаз кровит, и Чживон боится, что перестанет видеть. Он прижимается к вонючей стене большой машины и больше не смеется – потому что в этот раз он не ловко выпрыгнул из лап смерти, а неловко едва ли выполз. На руках болят порезы от чужого ножа – маленький киллер смог подлезть к нему слишком близко. Он шипит от боли и тупо бьется головой о огромное железо кузова машины, из-за чего его слышит водитель. Тот переносит его в кабину, помогает кое как обработать раны и везет в больницу по доброте душевной. Но Бобби не принимают в больницах. У него ведь нет документов – только толстая папка с причинами и датами нового рождения, но не настоящие бумаги, удостоверяющие личность. Он уходит из больницы и прячется у Юнхена, который, работая в аптеке, покупает ему бинты и пластыри, которыми он обрабатывает себе лицо. Глаз – кровит и абсолютно не видит, но Бобби привычно говорит «все окей, бро, буду теперь пиратом», хотя внутри все ноет и болит. Дома он появляется только через несколько дней и то потому, что в животе все сводит в нервном спазме, пьет свой утренний кофе и спит целые сутки, так и не показавшись никому на глаза. Один из врачей, что работает с такими как он(если кто-то, кроме него еще обладает подобной удачей), подтверждает его страхи и виновато улыбается, будто он виноват в том, что чья-то работа лишила его половины обзора. Бобби, живущий с одним из таких государственных помощников в зачистке даже не злиться, потому что знает, что и их тоже мучает совесть. Никто не хочет умирать и убивать тоже. Он не видит Ханбина пару дней, тот просто не появляется – Чжунэ говорит, снова готовит на переоформление документы, и когда тот возвращается, он старается быть обычным, снова язвя. Ханбин согласен играть в эту игру, пока Чживон хочет ее продолжать. Однажды вечером они остаются дома один на один и Бобби случайно врезается в стену. Он шипит от боли, его здоровый глаз наполняется слезами. Ханбин хочет помочь, но вместо этого получает локтем в лицо, и чужое надрывное шипение о том, что он еще не бесполезен. Маска Бобби расползается перед ним некрасивыми гниловатыми кусками, и они оба знают это, но старший все еще продолжает за нее держаться. Бобби пытается спрятаться за броню, которой у него уже нет, и Ханбин не мешает ему в этом. Он замечает старшего, стоящего в коридоре без действий. Тот смотрит на свои руки, что-то внутри переваривая, но безошибочно слышит даже его тихие шаги, и растягивает губы в кроличьей улыбке. - Я в порядке. Он даже не пытается спрятать ложь в своих глазах, и даже сдержанный младший уже не может выдерживать эту неловкую, загнанную игру. - Прекрати лгать. Хотя бы мне. Старший замирает, щурит глаз, не скрытый бинтом и вырывает руку, схваченную Ханбином. В нем бушует гордость и злоба, но она легко разбивается о стену чужого спокойствия. - А что мне делать?! Приняться ныть о том, что следующий пакет будет последним, потому что я за месяц разве что научусь не врезаться при хождении в стены? Мне стоит начать жалеть себя и просить пожалеть бедного меня? Что ты прикажешь мне делать? - Хотя бы выслушать меня, - настойчивости Ханбина нет предела, он не отпускает чужой руки, осторожно сжимая ее в кольце своих пальцев, потому что запястья тоже покалечены чужим ножом. Он не понимает ничего, из того, что происходит, не может понять, почему младший такой спокойный и мрачный, почему, блять, вокруг него все это происходит, но быстро берет себя в руки. Привык же. - Знаешь что? Я не хотел блять в это ввязываться, мне так хорошо жилось до тебя, до того, как ты, чертов самоубийца, появился со своим «смертельным пакетом» в мою смену. Я был обычным жителем ебанутого мира, пытался сохранить остатки благоразумия… - И причем тут я, твою мать? Если нет кому пожаловаться на свою участь киллера, то иди к Юнхену, он любит душещипательные истории. - Да при том, что из-за тебя я теперь не только не киллер, но и документов у меня больше нет, ясно тебе, ясно, хен?! Они уже держат друг друга за грудки, Бобби даже думает ударить. пока до него не доходит смысл сказанного. - Что? - Нет больше Ким Ханбина, Бобби. Умер я. Три дня назад. Бобби в уме судорожно подсчитывает даты и замирает с шоком в глазах, пока младший разжимает кулаки на своей рубашке, и смотрит на старшего таким решительным и умиротворенным видом, будто только что предложил выпить кофе, а не сказал, что записался в самоубийцы. - И зачем? - Потому что ты за месяц сможешь научиться разве что в стены не врезаться, хен. - И как же тебя зовут-то теперь, самоубийца? - Ким Биай. В этом мире нет шанса на нормальную жизнь, потому что минутное промедление – и ты труп. Зато в этом мире есть множество шансов интересно умереть.