Building a house of snowflakes

      Гарри может обнять крепче всех на свете. Теплее всех. Уютнее всех. Дороже.       Когда Гарри обнимает Луи, то тот чувствует лето. Потому что тепло, потому что уютно, потому что дорогого стоит это чувство. И пахнет, пахнет ромашками. Долго же Луи пытался узнать этот запах в чем-то еще, кроме парня с широкими плечами и всем его телом, созданным для объятий. А нашел в июне среди зелено-белого разлитого в лугу рая.       Стайлз как-то признался, что любит дождь за то, что тот смывает все, даже все запахи, оставляя только свежесть, полную надежды, но запах ромашек для Луи в тот вечер не исчез.       Позже, напившись, парень попытался объяснить это другому, над ним только шумно посмеялись, взъерошили волосы и назвали «смешномилым ребенком», отчего голос, произнесший это дурацкое прозвище стал самым любимым.       Гарри может засмеяться, когда Луи застревает в мыслях, когда (он не видел со стороны, но почти уверен) взгляд его потерян, а рот немного приоткрыт.       Гарри широко улыбается, замечая это, как будто нет ничего очаровательнее на свете.       Когда он так улыбается, кажется, что солнце бросает все, хватая вещи, удаляясь в закат, потому что его на веки затмили.       Гарри может начать напевать что-то свое, несвязное, но часто рифмованное, пока моет посуду. Тихо-тихо, под аккомпанемент воды.       Когда Гарри так делает, сердце Луи начинает изображать барабанщика, отмеряя ритм наичудеснейших из песен.       Луи может бесконечно перечислять все волшебные вещи, в которые он влюбился. Он всегда говорит и думает о них так стеснительно, так нежно, так смешномило.       Когда Луи так делает, то Гарри всегда обнимает его, широко улыбается и напевает один из своих неизданных шедевров.