Невезучий

Гюнтер был очень смирным и, пожалуй, самым добрым ребёнком в приюте, от него не было проблем. Он не дрался, не шалил, не спорил и, право, был бы ангелом во плоти если бы не одно «но». А «но», как всегда в подобных случаях, было весомым — он будто притягивал к себе катастрофы, большие и совсем мелочные… В его десять лет у него не было руки и тело было покрыто шрамами, где-то под отросшими волосами прятался шрам от ожога, это пугало многих родителей, что хотели усыновить ребенка, но совсем не пугало самого Гюнтера. Быть может, все эти несчастья были его платой за невероятную для ребенка мудрость, что порой делала стариком в разговорах, где с детской непосредственностью он рассуждал об абсурдности самого факта наличия смысла жизни как чего-то данного свыше. — Вы точно хотите пообщаться с этом ребенком? — голос воспитательницы дрожит, выдавая её страх. — Да, — хмуро кивает высокий человек, поправляя галстук. — Именно с ним. Александр не сводит пронзительный взгляд с двери, за которой поспешно скрылась воспитательница, его жена — Моника — осторожно поглаживает по плечу, успокаивая нетерпеливого мужа. К счастью Брагинского, ждать приходится на так уж и долго, а робкий по виду мальчик, наконец приведённый в комнату, снимал одним видом недовольство, на Гюнтера нельзя было злиться… — Привет, — Саша ласково улыбается, подходя к мальчику, Моника остается же сидеть и наблюдать издалека. — Ты Гюнтер, да? Хочешь уехать отсюда? — Да, это моё имя, — Байльшмидт сглатывает дальнейшую фразу, вспоминая слезные мольбы воспитательниц не пугать взрослых. — Кто вы? А вы правда хотите забрать меня? Решение Брагинских усыновить Гюнтера, того Гюнтера, которому уже отчаялись найти семью, привело воспитательниц в радость. Семейная пара выглядела приличной, любящей, и, кажется, будущий отец уже души не чаял в сыне… Да, даже сам Гюнтер, до последнего думавший, что это злая шутка, что его в любой момент вновь бросят, вел себя как практически нормальный ребенок. Отсутствие руки пока что достаточно сильно влияло на координацию, и потому ходил он, только взяв за руку взрослого, чем, по-видимому, дико умилял своих новых родителей. Но что-то было не так, или Гюнтеру так казалось, но от его нового отца изредка веяло опасностью, и она будто была направлена на него. — А расскажите ещё про других приёмных детей, — интересуется Гюнтер, болтая ногами в такт незаметному покачиванию машины. Моника, сидящая рядом с ним и, видимо, страхующая на случай чего, ласково улыбается. — У нас теперь четверо очаровательных деток, — улыбка становится ещё более мягкой. — Артур, самый старший и самый замкнутый, я уверена, ты с ним поладишь. Лизонька, очень веселая, она самая шумная в нашей семье. Родерих маленький гений, он начал в пять сочинять музыку… И ты, наше маленькое чудо, мы обязательно вернём тебе руку. — Да, — Александр подает голос с водительского кресла, и Гюнтер чувствует, как краснеет. — Обязательно. Двухэтажный коттедж радовал глаз, это идеальный дом идеальной семьи, где жизнь будет идеальна даже для вечной жертвы мироздания. Стоило Гюнтеру выйти из машины, как его подхватывают на руки, и Александр с улыбкой показывает небольшой сад… Внутри дома раздается топот, и на улицу гурьбой выбирает троица, окружая родителей и нового брата, каждому не терпится с ним познакомиться, даже Артуру. С горем пополам они оказываются в прихожей, где начинается полный кавардак. — Гил, ты нам что-нибудь принёс? — обступив Монику, стягивающую с себя парик, Лиза и Родерих всячески дергают за её одежду. — Или мы не дадим. — Сам возьму, — Моника или все же Гил чмокает Лизоньку в макушку. — Ты не Саша, не возьмешь… Артур, отошедший ото всех подальше, печально взглянул на нового брата, на новую жертву, всем своим видом показывая, что ему очень жаль… Страх забирается в сердце Гюнтера, когда Александр поворачивает лицо к нему и улыбается. — Добро пожаловать в семью, — мягко, но весьма настойчиво целуя в губы. — Будешь хорошо себя вести, мой милый калека, получишь всё, что только пожелаешь.