Медвежонок

Боги неизменно мудры. Если кому-то достается мудрость, то ему уже скупятся на силу, если кому-то щедро отвешивают ловкости – то, либо красноречия, либо воли этому человеку будет недоставать. И чем щедрее будет отвешен один дар, тем более куцым окажется второй. Но иногда все же случается так, что у человека или бога пробуждается то, что, казалось бы, старухи Норны ему отвесить при рождении и вовсе забыли. Так Тор, которому никогда не снились вещие сны, которого не посещали предчувствия и который не мог читать знаков внезапно ощутил, что что-то не так. Вокруг словно облако гнилостного запаха от стухшей туши разлилась тревога, страх, беспокойство с нотками безумия. И ощущение, что сейчас не иначе как треснет ствол великого Иггдрасиля, Мирового Ясеня – чувство надвигающейся беды заставляло вжимать голову в плечи, озираться по-животному в поисках хоть какого-то убежища. Тор мотнул головой, отметая наваждение. Рука сама собой легла на рукоять молота, а воля и воинская выучка мгновенно смели тревогу, и ее место заняли решимость и готовность действовать. Ноги сами понесли Одисона к тронному залу. А дальше все было как в тумане. На кроваво-красном фоне небрежными мазками мелькнуло бледное испуганное лицо Локи, а потом возник разгневанный Один. Отчего-то щеку Всеотца прочерчивала кровавая полоса. Он говорил, приказывая что-то воинам-асам, а потом… Потом Тор понял, что он тащит мальчишку к казематам, жестко сжимая его худую руку, а охранники, не смея перечить, лишь расступались, пропуская принцев. Попытка покушения на Одина никак не укладывалась в голове Тора. Он знал, что Локи не его родной брат, но никогда ни словом, ни делом никто не давал тому понять, что он чем-то хуже окружающих. С ним не обходились как с прислугой или заложником, воспитывали и давали все, что нужно - но эта ледяная тварь решила отплатить столь черной неблагодарностью, что это никак не могло улечься в сознании Тора. В его груди клокотала злоба и ненависть, причиной которых никогда не смог бы стать враг. Лишь предатель, тот, кто был самым близким и родным, но при этом скрывал свою двуличную сущность, становится достойным столь яркого неприятия и отвращения. - Ах ты, маленькая дрянь, - чужим голосом зашипел Тор, швырнув мальчишку в угол коридора. Дойти до казематов они не успели, слишком уж велико было желание убить поганца прямо здесь и сейчас. Но Тор хотел создать хотя бы видимость суда, хотел услышать те жалкие слова, которыми его «брат» попробовал бы оправдаться. – Ты хотел убить Отца!! Как ты вообще мог замыслить такое, йотуново ты отродье?! За такое тебя убить мало!! Каждое слово Одиноса, как ругательство, как оскорбление, но Локи отчего то не спешит пугаться, хотя именно сейчас его жизнь повисла буквально на нити, и даже богини судьбы не смогут уберечь его, если Тор все же решит убить предателя. - Ну и убей! Ты не знаешь, что он со мной делал! Никто не знает! Мальчишка кричит, вымещая на брате всю свою злость и боль. Синяк наливается на его запястье, опухает скула, на которую пришла оплеуха, но боль, что сквозит в словах принца не из-за этих травм, их он даже не замечает. Локи кричит о насилии. О том, что неизвестно когда началось, но продолжалось и по сей день. О чудовищных по своей подлости поступках и почему-то приписывает их Всеотцу, что для всех девяти миров был непоколебимым идеалом воинской доблести. А рядом с ней никогда бы не прижились подобные не то что поступки, но и даже мысли. Тор слышит слова брата – но не может их понять. Ему кажется, что звуки застревают где-то рядом с ушами и не достигают ни души, ни сердца. Их невозможно принять или осознать. И вопрос не в доверии…это просто невозможно! Бог грома ощущает, что еще немного, и он попросту закроет уши ладонями только чтобы не слушать весь этот бред, не слышать эту выдумку завравшегося мальчишки. И в какой-то момент чаша терпения Тора оказывается переполнена. И решение о том, как поступить с приемным братом приходит само собой. Локи напал на Всеотца со спины – как трус. Но страшнее подобного бесчестия та напраслина, что так и льется с губ мальчишки – подобный навет не стоит того, чтобы его разбирали на суде асов, нет нужды его слышать хоть кому-то кроме Тора. Младший принц явно повредился в уме, раз совершил все это, а значит с ним и надо поступить как с сумасшедшим. Не марать руки его убийством, а выгнать прочь из дома, чтобы не угрожал более безопасности домашних. А там уже лишь Норнам будет ведомо, вернется к нему разум или нет, и его судьбой станет бесславная кончина. Вскинув Локи на плечо, оборвав его этим на полуслове, Тор быстрым шагом направляется к конюшням. Оттуда быстроногий жеребец мгновенно домчал их до Хемдалля. Бог Грома бросил брата в круговорот радужного моста как ненужный мусор, от которого он с радостью избавлял родной дом. И после, вслушиваясь в эхо его крика, что еще пару секунд затихало, прыгая по стенам полукруглой комнаты, ощущал, что в груди налилось свинцовой тяжестью непонимание. Непонимание касаемо сегодняшнего дня, что в последствии отравило своим дыханием ни один и не два дня в жизни Одисона. Тор вернулся домой и еще два дня избегал встречи с отцом и матерью. Он не чувствовал за собой вины и знал, что поступил верно: об этом говорил и закон богов и закон его совести. Но что-то давило, сжималось у самого сердца, не давая забыть слов брата. Если тогда, стоя перед Локи, Тор не мог понять, что он говорит, то теперь слова принца проникали в самую душу Тора, отдаваясь там всполохами, рождая цветные картинки совсем недавнего их разговора, что искрились, показывая, как бы это происходило, если бы было правдой. Ругая себя на чем свет стоит, поминая ледяных великанов и всех известных чудовищ Тор уже жалел, что не вырубил мальчишку сразу же. Фригг пришла к сыну на исходе второго дня его добровольного заточения. Не спрашивая ничего сверх того, что и так было поведано ей и Одину всевидящим Хемдалем, она спросила сына лишь о том, думает ли он, что Локи жив – или нет. Тор буркнул, что ему нет дела до этого маленького предателя. А Фригг лишь вздохнула и провела ладонью по волосам сына. - Даже не знаю, какого исхода я желаю для этого… происшествия. Не дав Тору времени удивиться, женщина направилась к двери, сказав напоследок, что его хотел видеть Один. Аудиенция у Одина оказалась на диво официальной. Всеотец говорил с сыном, как с послом йотунов – сухо и сдержано, и было видно, что говорит он совершенно не то, что хотел бы. По сути Тора просто поставили в известность о приказе. О том, что отныне о принце Локи запрещается говорить и вспоминать его имя, что он покрыл себя позором и был казнен за свои преступления. А поскольку тяжесть его проступков велика, то его имя не сохранится в памяти асов. Тор не нашел в себе сил ни возразить, ни хотя бы поинтересоваться, отчего выбрана именно такая формулировка приказа. На принца навалилась апатия – воля Одина уже была оглашена и возражения более не имели смысла. В конце концов, Всеотцу виднее. Хватит и того, что Тор проявил небывалую дерзость, самолично вынеся решение о судьбе преступника. Поклонившись отцу в знак того, что он слышал и принял его слова, Тор вышел из тронной залы и слепо пошел, не зная, как же ему собрать себя из тех частей, на которые он развалился в эти дни. Ноги сами принесли его к покоям Фригг. Сюда он прибегал мальчишкой, чтобы похвастаться своими подвигами… и сюда же он пришел, когда тяжесть жизненного испытания оказалась больше, чем он мог бы вынести. Мать слушала сбивчивый рассказ сына, а Тор перескакивал с одно на другое, то вспоминая их с Локи детские проделки, то цитируя сказанное два дня назад, то вновь возвращаясь к событиям прошлого, что, казалось бы, не были связаны с произошедшим. Сам Одисон не видел себя со стороны, но для богини было очевидно, что Тор глубоко опечален поступком Локи и сам же от себя прячет эту печаль. Вздохнув, Фригг открыла шкатулку, в которой хранились драгоценности, и достала оттуда жемчужное ожерелье. Разорвав нитку, женщина высыпала жемчужины в ладони едва успевшего подставить их Тора. - Непросто, когда ни одно событие не связано с другим. Это способно свести с ума. Только видение связи может даровать понимание и… прощение. Одна жемчужина – одно понимание. Тор видел, что происходящее сложно для Фригг, так же, как и для него. Закончив, она выкинула нитку и поцеловала сына в лоб. - Ступай. Придя к себе, Тор высыпает на застеленный скатертью стол жемчужины. Переливающиеся перламутром кругляшки раскатились по мягкой ткани, но ни одна из них не упала на пол. Каждый из них – понимание, так сказала Фригг. Тор взял одну жемчужину и положил в центр стола. Она о том, что Тор честно признается себе, что в его картине мира не укладывается совершенное братом. Вторая жемчужина ложится рядом с первой – она о том, что Локи произнес слова навета, откровенной лжи – но почему-то посчитал, что она сможет его оправдать. Третья – Локи, не смотря на свою йотунову кровь, все равно принимается Тором как родной брат. Один не делал тайны из своего странного порыва, что посетил его во время похода в Йотунхейм, поэтому все знали о том, кто кому кем приходится. С того самого дня Тор несколько изменился. Он словно бы излечился от своей печали, позволив времени стереть неприятные воспоминания. На деле он и правда словно бы отступил назад во времени, становясь собой, прежним, но при этом наблюдая за происходящим вокруг. Чуть отстраненно, словно бы это его и вовсе не касалось, Тор наблюдал за асами, за жизнью дворца и более того, за Одином. Порой Тор сам себя ненавидел за то, что он отпустился до подобной слежки, но тут уж он над собой был не властен. Следующая жемчужина, что заняла свое место в центре стола, говорила о том, что асы очень легко и просто приняли к исполнению приказ Всеотца. Забыть имя принца оказалось проще, чем думал Тор – молчание окутало Локи, словно его преступление как-то марало всех асов, и каждый из них был лишь рад возможности предать забвению его и свой грех. А потом Тор разговаривал с отцом. О йотунах. В порыве несвойственной ему разговорчивости, Один рассказал о своих прежних походах, о том, как упивался боями, как вершил суды…о своем презрении ко всему племени ледяных великанов. И, словно снег наголову, прозвучало досадное признание, что Локи оказался «неудачной» затеей. Один говорил об этом буднично, легко нарушая свой же запрет о произнесении имени принца. - Я возлагал на него надежды. О том, что с его помощью смогу заключить мир с Йотунхеймом, но мальчишка оказался на редкость своевольным. Весь в отца – точно так же не умел подчиняться и идти на компромисс. И даже вразумить его не получилось. Он никогда не знал, где нужно принять волю победителя, а где ему дозволено иметь свое мнение. Словно тревожный звон невидимой струны разлился в воздухе. Что-то в душе Тора тренькнуло, будто она уже поняла что-то важное, но разум еще не принял это понимание. А Один, предавшись воспоминанием улыбнулся жестко, как улыбаются воины, вспоминая смертельные битвы и свои победы, из которых они выходят покрытыми своей и чужой кровью. - Мальчишка не был воином и не умел терпеть боль. Он едва не стал позором для Асгарда, хотя, на самом деле он порочил имя йотунов, этого проклятого племени. Тор не знает, что он может спросить, чтобы наконец-то подойти к пониманию. В этот момент его обуревали одновременно страх и гнев. Страх узнать что-то, что в корне изменит его устоявшуюся картину мира, а гнев…гнев, что в результате может оказаться, что Локи был прав. - Отец… - Тор, ты ведь понимаешь, что есть разные враги. Есть те, с кем биться – уже достойно и почетно. О таких битвах слагают легенды и проигравшего порой почитают столь же высоко, как и победителя. Но есть враги, с которыми биться – только себя марать. Они не достойны уважения. С ними можно делать все, что угодно, главное не позволить им обхитрить тебя. После этого разговора на столе в комнате Тора прибавилась еще жемчужина. Одисон не смог бы при всем желании сказать, о чем она. Она была о том понимании, которое страшно выразить словами, но оно было ощутимо и заняло место растерянности в душе Тора, да и давило с такой же силой. А после этого словно кто-то неизмеримо сильный и мудрый накрыл рукой глаза бога. Словно приказ Всеотца наконец-то достиг и сознания его сына: имя Локи пропало, растворилось в пучине времени, и, даже подходя к столу с жемчужинами, Тор не мог сказать ничего о своих чувствах или мыслях. Точнее мысли были, и их было много, но они все были просты и повседневны, и не касались оставшейся в прошлом боли. Но прошлое нельзя забыть. И даже похоронив всех кто помнил о нем, нельзя быть уверенным, что оно не найдет способа настигнуть нынеживущих и пропитать собой их души. В один из дней в Асгарде пошел снег. Это длилось недолго, но оттого дикость такого явления не прошла бесследно ни для кого. Те, кто понимал язы знаков, шептались по углам о том, что произошло что-то плохое, что тень беды надвигается на Асгард, но… но ни в этот день, ни в следующий ничего не произошло. И только Фригг на какое-то время замкнулась в себе, не желая покидать покои ни под каким предлогом. Но в последующей суете забылась не только эта странность. Один во всеуслышание объявил о том, что хочет передать бразды правления своем сыну и даже назначил дату коронации. Весь дворец буквально встал на уши в преддверии столь грандиозного события, а Тор искал любой повод, только чтобы улизнуть от всех этих бесконечных вопросов, примерок, уточнений церемонии и прочего, что, по его мнению, его не касалось, но почему-то все остальные так не считали. Поэтому настоящей отдушиной для него стали беседы с отцом. Тот передавал ему власть, рассказывая о всех тонкостях политики и традиций, что царила при других дворах. И лишь о Йотунхейме так и не было сказано ни слова. Как будто этот мир оказался вычеркнут из тех, что были достойны упоминания. Так, в предпраздничной суете прошла пара недель. Коронация почти что и не запомнилась Тору. Не смог он испытать даже и малейшего трепета по этому поводу. Церемония, одна из многих, в которой ему доводилось, да еще и доведется поучаствовать. Поздравления, клятвы и прочие речи гостей и придворных казались пустыми и намеренно фальшивыми. Ему, как главному виновнику торжества уходить с празднества пораньше было неприлично, но Тор воспользовался возможностью улизнуть при первом же случае. Первым и самым неприятным открытием для Одисона стало то, что корона его тяготит. Политика и правление были далеки от честных схваток и простых правил поединков, к которым Тор питал больше доверия и уважения. Но тут даже не стояло выбора – Одисону приходилось меняться. Где мог, где это только было возможно, он поступал по-своему, меняя привычный уклад взаимоотношений между мирами и расами под себя. Но это было возможно не везде. И тогда приходилось меняться самому – где-то чуть больше молчания, чем открытости, где-то больше попустительства, чем праведного гнева. Если того требует интерес дела – приходилось наступать себе на горло. Но это было болезненно, всегда. В какие-то моменты Тору казалось, что он забывает себя. То, каким он был до коронации, каким он был до того, как власть змеей свернулась у его шеи, заставляя стать кем-то другим. Глядя на свое отражение в зеркале, Тор не был уверен, что он знает того, кого там видел. Кто это бог, в чем заключается его жизнь, о чем он думает? Кто знает… Но какие бы изменения не происходили в жизни Одисона, одно незавершенное дело все же тянуло его назад, в прошлое. Каждый раз напоминая о себе жемчужинами на столе, что почти выстроились в единую линию. И, как ни странно, последним понимание Тора одарил сон. Незнакомый лес обступил уснувшего Тора, подарив уже немного позабытые ощущения свободы и мощи. Рука сжимала древко копья и, на грани осознания билось знание о том, что уже началась охота. Знатная добыча – медведь зарычал где-то чуть поодаль, а шорох начавших опадать листьев выдал зверя и направление его бегства. В крови вскипели ярость и предчувствие славной схватки. Погоня началась, а Тору удавалось увидеть лишь силуэт зверя, что мелькал в просветах между деревьями и кустами. Звериный рык разносился по лесу, что только подхлестывало охотника. Руки сжимали копье, а ноги сами несли по следу. Схватка была короткой, но яростной. Зверь защищался и нападал, рычал и старался зацепить Тора когтистой лапой. Охотник помнил, что ему нужно не просто убить зверя, а поймать его живым. И когда тот оказался повержен, пригвожден к земле копьем, что пронзило его лапу, Тор услышал свои же мысли, произнесенные отчего-то голосом Всеотца. Мысли о том, что теперь этот зверь будет жить в Асгарде, заключенный в клетку. Цепь и ошейник отныне всегда станут его украшением, и выходить на волю он будет лишь тогда, когда того захочет его хозяин. Что отныне и впредь зверь будет существовать лишь для того, чтобы подтверждать день за днем свое поражение и победу Одина…Одина? Тор отступил на шаг, отпуская древко копья, и посмотрел на свои руки. И со страхом осознал, что это не его тело, не его руки. Более старые с большим количеством морщинок. А когда взгляд Тора падает на зверя, Одисон уже готов закричать от ужаса происходящего. Перед ним сидит на земле обнаженный Локи. На траве вокруг блестят капли крови, и копье по-прежнему удерживало йотуна у самой земли. Брат открывает рот, словно что-то хочет сказать и на этом сновидение обрывается. Тор проснулся с криком, отбрасывая от себя одеяло. Перед глазами все еще стояла последняя картина сна, и через нее неохотно проступал вид личных покоев Тора. Будто в бреду он встал с кровати и подошел к столу. Две последних жемчужины пристроились в хвост уже законченной вереницы, завершая начатое несколько лет назад дело. Одна жемчужина о том, что Локи был прав, а последняя о том, что Тор не простит себя за то, что сотворил. Он виноват и теперь жизнью обязан брату. Утро встретила хмурого Тора радостным и ярким рассветом, что совершенно не вязался с настроением правителя. Решение, тяжелое и сулящее беды, и боль уже сформировалось в мыслях Тора, а воля уже готова была гнать его туда, за братом, в Йотунхем, в проклятые снега далекого мира. Слуги с поклоном выслушали приказ о том, что Тор на какое-то время покидает Асгард. И что об этом следует доложить Одину и Фригг, но не ранее, чем через час после его ухода. Не то чтобы Одисон опасался погони. Он просто не хотел видеть отца, как еще одно препятствие на пути к брату. Для него, царя Асгарда, отныне не было закрытых дверей или недоступных дорог. Хемдаль открыл переход в мир йотунов без малейшего возражения, спросив лишь о том, уверен ли он, что сопровождение не потребуется. Тор был уверен. Каким бы ни был его разговор с Локи, и чем бы он не закончился – это касается лишь их двоих и никого больше. Ледяное дыхание мира йотунов обдало холодом и снегом. Куда ни посмотри – вокруг лишь пустыня да оскалы черных скал. Чтобы выжить в таком мире, надо либо полностью изменить его, либо измениться самому. Тор спустился с площадки, на которую привел его Радужный мост и огляделся. Нет, этот мир не изменить. Ему можно лишь покориться, принять правила его игры и получить его силу в обмен на тепло души и тела, что будет здесь отнято, рано или поздно. Поблизости нет и намека на дорогу или хоть какую-то тропу. Но Тор идет уверенно, ни на секунду не сомневаясь, что он придет к тому, что ему нужно. И он оказывается прав. Небольшая пещера, скорее даже ниша в подножии скалы, замурованная единым куском прозрачного льда. И обрывок зеленой ткани, в котором при ближайшем рассмотрении можно было узнать плащ Локи – привязанный к камню у его подножья. Могила. Тор останавливается перед ней, пытаясь понять, что он чувствует в этот момент. Боль утраты, вину, обиду и отчего-то сильное, как в раннем детстве, ощущение несправедливости происходящего. Когда наказание за шуточную шалость оказывается неприемлемо жестоким, когда попадаешься под горячую руку и получаешь сполна не только за сегодняшний проступок, но и до кучи за парочку последующих. Тор хотел лишь защитить отца. Он защищал свой мир, а получилось, что выступил причиной смерти. И даже не пожелал выслушать мальчишку. Негромкий перестук камней за спиной заставляет Тора оглянуться. Ему ни капельки не интересно, кого из обитателей этого мира он потревожил, но воинские инстинкты и выучка не могут ему позволить остаться спиной к врагу. - Пришел отдать дань уважения, Тор, сын Одина? Локи улыбается до боли знакомо. Чуть кривая улыбка, почти усмешка, правда, стала она теперь жестче и презрительнее. Тор теряет дар речи. По его личным ощущениям впору тереть глаза, пытаясь определить, что за морок возник перед глазами от охватившего его горя. - Локи? Йотун усмехается – его забавляет реакция асгардца. - Я был уверен, что ты рано или поздно придешь сюда. Тор обернулся обратно к могиле. Это ведь могила? Да, от нее тянет смертью, но… - Раз уж этот час настал и ты пришел в Йотунхейм, то хоть скажи, как дела в Асгарде. - Как будто тебе все и без этого не известно. - Конечно, известно. Я хоть и не был на твоей коронации, но это не значит, что слухи не доходят до моего мира. Ситуация, пришедшая в восприятии Тора к абсурду, причиняет асгардцу самую настоящую боль. Тор встает на колени перед Локи. К чему тянуть, тратя силы на пустые разговоры, если им обоим понятно, зачем он пришел. -Чем я могу искупить вину своего отца, брат? Локи щурится, кривит губы в усмешке. - Ничем. Твоя вина перед мертвым принцем теперь всегда будет на твоей совести, Одинсон. - Локи, ты же не мертв! – Тор вскидывает глаза на йотуна, - если хочешь, мы вернемся в Асгард, и я сниму с тебя все обвинения, признаю твой приговор неверным - Пожалуй, я бы не отказался посмотреть на то, как Один обозвал бы тебя безумцем и лишил бы власти. А остальные асы поддержали бы его. Тор знает, что Локи прав, именно так бы все и произошло. - А потом, когда мы с тобой вернулись бы сюда, мне бы пришлось искать для тебя пещеру, обустраивать ее, потому что выжить без укрытия ты бы не смог. Потом за тобой пришли бы твои безбашенные друзья, окончательно превратив Йотунхейм в балаган, - йотун улыбнулся такой знакомой улыбкой. Тор поднялся с колен, понимая, что разговор будет долгим и даже сейчас предсказать, чем он закончиться он бы не рискнул. - Лафей мертв, - буднично сказал Локи, словно решив перейти на другую тему. Йотун кивнул на могилу, у которой стоял Тор в начале их разговора. - У меня как-то не возникло доверия к отцу. Даже не знаю, чем это вызвано. - Но ведь он… - Так безопаснее. Достижение безопасности через смерть и убийство. Это то, чем научил Локи Асгард? Неважно, какое убийство. Подлое или открытое, какая разница, если спокойствие возможно лишь в одиночестве, в отсутствии кого-то более сильного. Тор вскинул лицо к темному, почти черному небу, на котором тонким серпом светил молодой месяц. При таком правителе йотуны не успокоятся, пока не уничтожат Асгард. Их злобы и копившейся веками ненависти хватит и для начала войны и для ее продолжения. А у Локи найдется много поводов для развязывания распри и не возникнет ни малейшего желания ее предотвратить. - Уже прикидываешь, как бы половчее меня убить? – в шепоте Локи слышится негромкий треск льдин и перестук камешков, что опытному путешественнику могут предсказать схождение лавины. И лавина сойдет – в этом Тор не сомневается. Но он будет рад ее схождению. Если уж брат считает, что за его кровь и боль он может требовать такую виру – так тому и быть. - Нет… - асгардец чуть склоняется в сторону, кладя Мёльнир на землю у своих ног, - я думаю, что за грехи отцов должны платить их дети. Рассмеявшись, Локи обошел Тора по кругу, словно купец, что выбирает дорогой товар на торжище, да никак не может решиться нужен он ему или пойти поискать подешевле, а то и вовсе отказаться от этой затеи. Локи подошел к Тору, кладя руку ему на плечо, и прошептал. - Когда у тебя родится сын, приведи его ко мне. Я воспитаю его как своего собственного. И если у тебя хватит на это духу – я посчитаю, что долг передо мной у вас закрыт. Йотун убрал руку как раз вовремя, чтобы его кожа не обожгла плечо асгардца своим ледяным прикосновением. - Локи…так ты хочешь отомстить мне и Одину? - Так я хочу заставить вас почувствовать, что не все в мире подвластно вашей воле. – Йотун вернулся на то место, где он стоял в начале их разговора. - Я не говорю, что я стану действовать, как Один. Мне будет достаточно твоих метаний по этому поводу…возможность самому воспитать будущего правителя Асгарда… хм, я не так глуп, как твой отец, и не стану настраивать против себя того, кого рассчитываю в дальнейшем использовать. Тор не спешит давать свое согласие. Но и Локи не спешит настаивать или запугивать. И, словно откровение, тихо звучит голос йотуна. - Впрочем, если ты сам не пойдешь по стопам отца, это уже могло бы стать решением наших проблем. Дай мне свое приглашение на прибытие к твоему двору. Пообещай, что не станешь игнорировать Йотунхейм, как это делал Один. – Локи гневно сверкнул глазами, - и тогда, возможно, нам не придется показывать, как опасно предавать нас забвению. Йотун говорил от лица своего народа легко, чувствовалось, что интересы его земли важнее, чем личные счеты. - Хорошо. Я приглашаю тебя в Асгард, брат. Там мы обсудим, как дальше будут идти наши дела, - Тор позволил себе улыбнуться. Впервые за их встречу. – Матушка будет рада тебя видеть. То, как вздрогнул бывший принц Асгарда, подсказало, что для Локи упоминания о Фригг было не простым звуком. - Хорошо. Я приду через пару дней. А теперь, будь уже добр, ступай к себе, Тор, у меня и без тебя забот хватает. Возвращаясь в Асгард, Тор не мог стереть с губ глупую счастливую улыбку. Каждый из поводов для радости было с весьма крупной оговоркой, но все это было не важно. Только мертвые не могут изменить ситуацию, а пока они с Локи живы, они обязательно что-нибудь придумают, что бы прошлые долги были закрыты и не отражались более на жизнях их потомков. И если они смогут объединить усилия, то не будет силы, что смогла бы разрушить их планы.