Et cetera

— Думаю, это легко поправить, — Энди прислушивался к все тому же странному звуку в телефоне: а не рокот ли это работающего мотора, и, если так, значит, Майло прямо сейчас в пути, едет со своей ночной фотосессии, и вполне можно попытаться затащить его к себе, пока он не доехал до дома, — а еще думаю, что-то одиночество, проживания в котором ты не захотел мне пожелать, скоро будет нарушено. Минимум на неделю. — Тебя решила навестить мама Мегги? — отрывисто произнес Майло. — Поздравляю, судя по рассказам Мегги, это совершенно чудесная и милая женщина, настоящий ангел. — Нет, на самом деле эта чудесная женщина настоящий сатана и легион демонов в придачу, но я и не о моей дорогой бывшей теще говорил. — А, ну значит, о каких-то внезапно объявившихся у тебя наследниках или родственниках, которые напросились погостить, но останутся жить до конца жизни. Своей. — Снова не угадал. Ты за рулем, едешь сейчас? — Энди пытался уловить и идентифицировать непонятные интонации в голосе Майло: тот вел свою пикировку легкомысленными фразами как-то отстранено, почти механически, словно его внимание отвлекалось на что-то другое. — Вот что значит автор детективов: услышал шум работающего двигателя, и понял, что человек едет за рулем. Браво. — Едет — ко мне, я полагаю? Раз уж этот человек проспорил? Энди очень надеялся, что ему удалось заставить прозвучать сказанные слова насмешливо и снисходительно, а не просительно, но не был уверен, что в должной мере преуспел в этом. Разговор протекал несколько странно, и странность главным образом была в слабой, практически отсутствующей реакции Майло. Энди был вполне готов к тому, что Майло в ответ на услышанное начнет орать, надрываясь, или закатит скандал с воплями на тему того, что нехрен всяким старым маньякам лезть в его жизнь, засыплет угрозами и проклятиями и обещаниями страшно поквитаться. Пока что ничего из этого дежурного репертуара исполнено не было, что не могло не удивлять. Словно бы сейчас Майло в большей степени занимало что-то другое, и ему было не до того, чтобы переключаться на разборки. Потому, пока он не приступил к этому, Энди торопливо продолжил, следя за тем, чтобы предательские подхалимские нотки не прокрались в его голос, но одновременно и не намереваясь высказывать свое предложение с излишним высокомерием: — А я, пока ты едешь, могу поставить тесто для пиццы, я недавно лазил по кулинарному сайту и освоил один очень простой рецепт, теперь могу сам готовить классическую пиццу, к тому же в соседней деревне продают самые лучшие помидоры во всем Уилтшире, а в холодильнике у меня целых четыре сорта сыра. К тому времени, как ты подъедешь, тебя уже будет ждать готовое блюдо… ну, а с тебя будет мытье посуды после всего процесса… Так, что… мне тебя ждать? На этот раз паузы не было. — Да, — почти сразу откликнулся Майло. — Я приеду. Жди. контролируй себя не стоит кричать ура во все горло Энди едва поверил. Определенно, ночная работа в компании профессионалов, и пребывание в классическом антураже и одежде пошли Майло Тиндлу на пользу. Примерив на себя благовоспитанный образ в ходе съемок, он, похоже, на какое-то время вошел в роль паиньки. Хотя это немного и пугало — потому как неминуемо должно было смениться закономерным взрывом. — Пиццы не надо, я на диете, — все так же отрывисто произнес Майло. — Хотя, можешь встретить меня розами. Энди резко зажмурился, принимаясь массировать рукой висок. Да, розы. В течение двух недель он ночь за ночью ходил и раскапывал их — во сне. Во сне он всегда почему-то понимал, что все, происходившее в его жизни после выстрела из револьвера — ненастоящее, а на самом деле правда в том, что он действительно сделал два выстрела. Сделал два выстрела… а потом привез и посадил в углу сада дикие розы. И во сне его всегда охватывало жуткое чувство страшного, необъятного уныния и разочарования — во сне он понимал, что остался один, совсем один, и уже до конца жизни. И он всегда, каждую ночь и в каждом сне обреченно брал лопату и шел раскапывать свои похороненные воспоминания. Он открыл глаза. Слушая в трубке шум мотора ситроена Майло. Попытаться бы еще понять, какие в связи с предстоящей встречей у Майло намерения. Вернее, определить вероятностный риск их членовредительского толка. — Роз у меня целое поле, и все твое. Приезжай и владей, — ангельски кротко произнес Энди. — А встретить могу объятиями. — Я сейчас не в настроении для объятий. как будто когда был — О, это наверняка просто твоя усталость говорит. Хмыканье, и вздох. — Ночь была… с фейерверками. — А как вообще, эта твоя работа на съемках, понравилось, в целом? — максимально нейтрально спросил Энди. — Нет. — Надо было просто расслабиться и получать удовольствие. Неопределенный звук, словно сдавленный смешок, потом Майло тускло и невыразительно ответил: — Навряд ли это было возможно. Едва закончив разговор, Энди вскочил на ноги. До долгожданного визита было часа полтора, и хоть Майло и оставался спокойным в течение всей их беседы, но это совершенно не гарантировало, что по приезду он не захочет выразить свое мнение по поводу вмешательства в его жизнь более эмоциональным образом. Для кого-то это вполне могло закончиться отбитыми старыми боками. А также печенью, почками, и прочими пригодными для отбивания внутренними органами. Во всяком случае, у Энди не было никаких сомнений в том, что буде на то его желание, дать волю кулакам Майло не постесняется. Пистолет Энди по-прежнему лежал там же, во все том же ящике стола. Вот только патроны он вытряс, и убрал под замок в сейф. Больше в этом доме не прозвучит ни одного выстрела, никогда. Энди не собирался доставать оружие и сейчас. Что бы там Майло ни планировал делать. После его прошлого визита в Уайкхаус Энди все же приобрел электрошокер. С жадно болезненным, почти маниакальным интересом прочитал о способе применения, и — особенно подробно — о последствиях для того, к кому применяется, а также о физических ощущениях. Первые несколько дней он постоянно держал его в боеготовности, и просто мечтал, чтобы Майло заглянул еще разок, чтобы трахнуть его посильнее. Потом первая волна злости и ярости пошла на спад, появились разные требующие внимания деловые вопросы, да и просто стало ясно, что Майло Тиндл не такой дурак, чтобы лезть в логово разъяренного льва сразу после того, как потыкал этого льва пикой в морду. Энди занялся выпуском новой книги, а шокер отправился в дальний ящик и более не доставался. Сейчас Энди брал его в руки со странным ощущением. Причинять Майло вред он совершенно определенно не хотел, и вообще собирался использовать все доводы, чтобы убедить его задержаться здесь хотя бы на день. Конечно, с точки зрения черного юмора электрический разряд вполне можно было бы отнести к железобетонно убедительным доводам. Но примени Энди шокер — и, во-первых, можно проститься навсегда с желанием обрести Майло Тиндла под своей крышей в принципе, а во-вторых — это была бы прекрасная возможность добавить поводов для свершения каких-либо его ответных мстительных действий. Энди клал устройство в карман, и вытаскивал, убирая назад в ящик. И снова брал в руки, и снова убирал. За этим увлекательным занятием он пропустил на общем мониторе, куда выводились данные со всех камер видеонаблюдения, появление автомобиля. Заметил уже, когда задница паркующейся у хозяйственных построек машины мелькнула на угловом экранчике, подорвался к выходу, забыв про шокер, и с разочарованием встретил приехавшего с утра на работу садовника. Тот безмерно удивился, что хозяин не спит в столь ранний час — ибо утро писателя Эндрю Уайка обычно начиналось где-то в районе полудня — показал новоприобретенное вишневое деревце какой-то особо редкой породы, но Энди отмахался и от него и от вишни, и сплавил заниматься делами, чтобы не отвлекаться на пустяки. Сам вернулся в дом и с упоением принялся рыться в гардеробе, выбирая, что бы одеть. Потом спохватился, сообразив, что наряжается к встрече, как полный и абсолютный идиот, охваченный радостным ожиданием, сам себя отругал, одел обычный домашний костюм. Затаив дыхание, с опаской заглянул в холодильник, проверяя, достаточен ли запас яиц, и с облегчением выдохнул, убедившись, что на полках их аж две коробки. Подосадовал на то, что не догадался заранее купить итальянскую колбасу в супермаркете. Черт с ним, что он ее не любит, если кое-кто твердо вбил в свою светловолосую голову, что итальянская колбаса лучшая в мире, было бы совсем не лишним иметь ее в доме. А, и мороженое, да — потому что кто же раньше знал, что, оказывается, Майло Тиндл любит молочный коктейль. За то время, что он провел тут выяснить это возможности не предоставилось — потому что человек, будучи прикован к кровати, вынужден есть и пить, что дают, и не может сам взять себе то, что хочется. С некоторой алчностью Энди погипнотизировал помидоры — идея встретить Майло собственоручно приготовленной пиццей все еще владела умом и грела душу. Майло наверняка уверен, что лишь одна нация способна готовить пиццу правильно, а было бы забавно наблюдать, как он уплетает то, что приготовил Энди… Хотя, учитывая характер Майло, был риск, что даже выйди пицца идеальной, он бы назло плевался и говорил, что ничего отвратительнее не ел в жизни, и что чего еще можно было ожидать от безрукого неумехи-писателя. Зависнув на этой мысли Энди несколько приуныл, опять вспомнив, что прибудет Майло далеко не в радужных эмоциях, и надо будет с этим что-то предпринимать. Сказать ему про фильм, и про ту роль, что он берег для него? Но надо исхитриться попасть с этим сообщением в нужный момент. Пошатавшись по дому, Энди в итоге занял пост у монитора, с твердым намерением не пропустить Майло, и сидел, не сходя с места до тех пор, пока не показался силуэт приближающегося французского трехдверка. Старясь не нестись сломя голову, а ступать неторопливо, Энди вышел из дома, и замер на ступеньках. Тут же сообразил, что таки забыл прихватить шокер. Прекрасно. Остается надеяться на то, что мордобой сразу по приезду не воспоследует. Иначе придется кричать «помогите, убивают» — в самом деле, в окрестностях давно не было ничего пригодного для обсуждения. Прекрасный повод для местных сплетен — потрепаться о том, как уважаемому писателю Эндрю Уайку навалял по бокам его молодой… Кто? Не друг, не приятель. Не родич, не коллега. Даже и не определишь статус их отношений. Энди переступил с ноги на ногу. В каком эмоциональном состоянии приехал Майло? Что и как ему говорить, чтобы не спровоцировать, ведь он и так сейчас, наверняка, невероятно зол?... главное не бросайся ему в ноги с воплем «радость моя вернулась» Энди был непоколебимо уверен, что знает Майло Тиндла лучше, чем кто-либо из живущих, не считая родителей Майло. А может, и считая. Он видел его разным, и в множестве образов, и совсем без масок — испытывающим страх, боль, ужас, на пороге смерти. Но он до сих пор не мог научиться предугадывать его действия. Порой Майло был как стихия. Или стихийное бедствие. И куда его понесет в очередной раз — если только богу было ведомо. Итальянскому. Приняв на всякий случай самый кроткий и благостный вид, Энди сосредоточился на том, чтобы не давать прорваться на лицо торжествующей улыбке, в мысли — злорадству, а в голос — покровительственным интонациям. Он начал было уже говорить что-то приветственное, совершенно определенно невыносимо глупое, за что бы ему потом точно было стыдно, но и слова и смиренная улыбка примерзли к губам, когда он увидел осторожно выбирающегося из машины Майло. На нем был тот самый костюм, в котором Энди видел его на своей встрече с читателями. Но только тогда Майло был весь сверкающий и элегантный, так что хотелось незамедлительно вложить ему в ладонь руку своей дочери и сказать «благословляю ваш союз, дети мои». А сейчас же… Поперхнувшись на слове, Энди ошарашенно молчал. На какую-то секунду подумал — о боже, он попал в аварию, наверное. Но брошенного на автомобиль взгляда хватало, чтобы понять несостоятельность данной версии: ситроенчик Майло был цел и невредим, чисто вымыт, и, похоже, даже обработан горячим воском. Пиджак Майло держался только на одной пуговице, галстук отсутствовал, рубашка была застегнута неправильно, воротник ее торчал углом, волосы в беспорядке разметались, а лицо… Лицо сияло и переливалось роскошной палитрой оттенков вишневого и красного сразу нескольких разного размера кровоподтеков, как минимум пара из которых обещали через сутки-другие окраситься в благородные сине-фиолетовые тона. Один глаз чуть подзаплыл, губы распухли, а в уголке рта запеклась кровь. — Что… — начал было Энди, но голос у него сел. — Ты напомнил мне о пари, — без приветствия начал Майло, впрочем, вынужденный говорить громко, чтобы быть услышанным, он тут же дал хрипака голосом, закашлялся, потом продолжил уже откровенно сипло: — про спор, а я вспомнил еще кое-что сказанное в тот день. Он несколько неловко наклонился, доставая что-то из машины. — Ты хотел мой автограф на журнале с моими фото, — продолжал Майло, размашисто подписывая какую-то разложенную на капоте яркую глянцевую брошюру, — и я тебе пообещал, что такой журнал обязательно будет… Энди не мог оторвать взгляд от его рук — все костяшки были сбиты в кровь, так, словно Майло с силой лупил по чему-то кулаками. Майло сделал росчерк, с таким нажимом, что бедная ручка переломилась пополам, отбросил ее обломки, и швырнул подписанное издание практически в лицо Энди. Энди поймал почти механически. Почти механически же посмотрел на то, что держит в руках — какой-то небольшого формата журнальчик, обложка в темных тонах… похабная какая-то, обложка-то?.. Два мужских силуэта, определенно держащих направление не на академическую беседу. — «Эт цэтэра»… — с недоумением пробормотал он вслух, автоматически читая название в верхней части обложки, и вновь почти с ужасом обращая взор на Майло, — что за… — «Бонвиван этсетера», — очень четко произнес Майло. — Широко известный в узких кругах журнал, полагаю. И обычно для краткости все именуют его просто «Бонвиван». Журнал, с которым меня связали рабочими отношениями по твоей наводке. Энди хватанул воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. — Это какой-то другой, — оцепенело помотал он головой, — я видел в интернете обложку «Бонвивана», и тот… — И тот пафосный и чопорный, с диванами, каминами, и статуэтками на салфеточках, да, я тоже рассчитывал на это, и я тоже поисковиком нашел именно его, — кивнул Майло, — но, очевидно, тот с кем ты разговаривал, относится как раз к тем самым вышеупомянутым мной узким кругам, либо что-то знает о тебе такое, что заставило его сделать выбор в пользу этого шедевра. Наверное, он решил, что твоим вкусам это соответствует больше. Ну, что же ты не смотришь?! Я подписал его специально для тебя! Ты посмотри, какое у меня теперь шикарное портфолио! Завороженно глазея на потекшую из уголка напряженно кривящегося распухшего рта алую струйку, Энди заторможено раскрыл журнал, взгляд рассеянно проскользил по неровной, большими буквами начерканной надписи — одно слово — «VENDETTA», и бешеным почерком сделанная подпись Майло — немудрено, что ручка сломалась, он нажимал так, что прорвал толстую бумагу обложки. Энди листнул страницы… нет, он уже понял, что тех красивых фото с претензией на изысканность он тут не увидит, но был совершенно не готов узреть то, что там оказалось. Майло Тиндл — впрочем, часть лица прикрыта, но и ошибиться невозможно. В маске. В кожаных микрошортах. Лаконичный наряд, состоящий из ремней, и не то высоких носочков, не то чулочков из плотной темной материи, внезапно, с подтяжечками. Фотограф был точно бог и гений: идеально выставленное освещение, игра со светом и тенью, серия с силуэтами, серия черно-белых фото, более светлые фото, более темные фото, фокус на лицо, на пальцы, на губы — кажется, в таких случаях говорят «влюблен в свою работу»… или «влюблен в модель»?... Остальные участники съемки почти не попадали в кадр, и воспринимались даже не статистами, а антуражем, фоном, каждое фото подчеркивало главную роль центральной фигуры. Трое статистов служили фотографу лишь способами композиционных приемов, посредством которых он делал кадры более выразительными: рука, придерживающая голову — линия, и усиленный акцент на главном объекте — лицо. Средний план — мужской силуэт, расположенный за главной моделью, дальний план — еще два силуэта за ним. Фотограф всегда использовал этих троих, но снимал не их, снимал только одно лицо, одну фигуру. Майло на коленях. Майло с запрокинутой назад головой — чья-то крепкая мужская ладонь аккуратно подхватила подбородок, задирая вверх, и открывая линию красивых скул. Майло с заведенными назад руками, запястья стянуты жгутом, теперь уже несколько мужских рук тянут за светлые пряди волос. Крупный план — скрещенные кисти рук, крупный план — приоткрытые губы. Фото без маски было всего одно, черно-белое, в профиль, очень крупный план — фотограф хотел снять опущенные вниз ресницы, лица было не разглядеть, оно было почти полностью закрыто чуть завивающимися прядями волос, на фото вышедшими едва ли не белокурыми, как у ангела на рождественской открытке, свет падал лучом на лицо откуда-то сверху, лился направленным потоком. Чья-то рука в черной перчатке на затылке, наклоняющая голову, почти гладя, почти лаская, разомкнутые, словно на судорожном вдохе, губы… Энди бы дал фотографу Оскара за этот кадр, он вышел едва ли не религиозным, и экстатически прекрасным. Сюжетность всех фото была вполне конкретна — то подпирающий подбородок стек, то гладящий щеку палец в перчатке из черной кожи, то кулак, сжимающий неплотно обхвативший шею ремень. Ладонь, упертая в перехваченную сбруей-стяжкой спину, нагибающая несильно, но властно. Широко расставленные вокруг замершей на полу коленопреклоненной фигуры ноги в облегающих брюках и высоких сапогах. Энди сломался на кадре мускулистой мужской спины — невероятно красивой, чья форма почему-то иррационально напомнила ту самую «V» — вендетту. «Вендетта» обнаженной мужской спины, и крепко обхватившие ее стройные ноги в кокетливых носках-чулках-как называется еще эта хрень с подтяжками. Лодыжки изящно скрещены, фокус, конечно, именно на них. — ЧТО это такое?! — прохрипел Энди, захлопывая похабный журнал, и поднимая совершенно потерянный взгляд. Что за содомия. Что за отвратительные фото. Что с Майло, он выглядит… Да, да, как будто попал в аварию, точно, наверное, ситроен пока ехал, перевернулся. И слетел в кювет. И так десять раз. Правда, ситроен, в отличие от Майло, выглядит на все сто. На все ситроеновские сто, конечно. Некстати, совершенно некстати, Энди начал думать о том, что Майло не идет этот автомобиль, нет, совсем не идет, а пошло бы ему что-нибудь такое… плоское, стремительное, полуспортивное, поршеобразное, или ферраривидное… О, конечно — мазерати! Ну, естественно, у Майло же итальянские корни, разумеется, ему нужна итальянская машина, быстрая, красивая, и… Сознание, устав ждать, нетерпеливо постучало в дверь, за которой он пытался прятаться от реальности, и вытащило из рассуждений о машинах, в которые он судорожно закапывался с головой, убегая от своих догадок. Отвлечься не получилось. — Что — это? А это — моя чудесная ночная работа! — скалясь, выкрикнул Майло. — Которую я благодаря тебе получил! Кровь пошла сильнее, он скривился, прижал ладонь к лицу, потом посмотрел с удивлением на испачканные пальцы, словно сам не веря, вытирая, размазал по лицу лишь сильнее, становясь похожим на какую-то дикую пародию на клоуна с потекшей помадой. Энди завороженно смотрел на этот распухший кровящий рот, холодея и всеми покровами и всеми внутренностями. Гадать было нечего. Не было вариантов. Больше всего ему сейчас захотелось проснуться — вероятно, он просто уснул за монитором, ожидая приезда Майло. Конечно, именно так. Розы давно перестали ему сниться, но свято место пусто не бывает, должно же что-то было прийти и занять освободившееся почетное место его личных ночных кошмаров. Надо просыпаться, сказал он себе, надо просыпаться на счет «три». Раз, два… И три. И можно посчитать до десяти, или до ста. Проснуться не получалось. Может, надо было досчитать до тысячи. — Это случайность, — как робот произнес Энди, — речь шла о журнале, где больше заплатят… а по названию я подумал на другой. — Какое совпадение, я тоже! — Майло смеялся, прижимая окровавленные пальцы к губам. — Такие неожиданные сюрпризы и получаются, когда в схему включаются третьи лица. Ах, да! — он снова полез в машину, двигаясь несколько скованно и ставя ноги чуть враскачку, но Энди хотел проснуться, а не сосредотачиваться на причинах такой неловкости в движениях. Майло вынырнул из машины, сжимая пачку купюр. — Свеженькие! — резко произнес он, поморщился, снова прижимая ладонь ко рту. — Только что из круглосуточного банкомата в твоей чертовой деревне. Он швырнул пачку почти так же, как до этого журнал. Новенькие банкноты разлетелись веселым листопадом, усыпая ступеньки и гравий. Энди тупо смотрел на бумажки. — Шестьсот фунтов! — кривя рот, выкрикнул Майло. — Забирай. Мне такие заработки не нужны, ты понимаешь. Считай, что я заработал их для тебя. Так что это не ты сделал меня богаче, а я тебя обогатил. Не ты помог мне получить деньги, а я — тебе. — Что произошло? — едва шевеля губами, спросил наконец Энди. — Что с тобой… что с тобой произошло? «Я упал с лестницы» — он бы все отдал за такой ответ, и за то, чтобы это было правдой. Увы, рядом не было никого, кто согласился бы на такой обмен. — Что произошло? Я всего лишь заработал тебе шестьсот фунтов. Отрабатывал их всю ночь, в компании очень увлеченного, можно сказать, влюбленного в свою работу, почти одержимого фотографа. И троих ценителей мужской красоты. Мою они оценили очень высоко. Майло оперся руками о капот, сгорбился, делая судорожный вдох. Прикрыл глаза, восстанавливая дыхание. — Две недели, — пробормотал он, не открывая глаз и не поворачиваясь, словно сам себе говорил. — Две недели, я всегда прихожу в форму очень быстро. И я тебе устрою такую вендетту, тебе те дикие розы просто шалостью покажутся. Он вдруг резко повернул голову, глянул в упор. — Как, мои снимочки? — спросил он насмешливо. — Понравились? Вставляют, да? На такие-то передернуть у тебя точно получится, не правда ли? О, а если опять покажется, что у меня где-то там лицо в прозелень, всегда можно перейти к черно-белым фото! Энди неожиданно понял, что не может дышать. Вот просто — не может сделать вдоха, и все. Часть груди словно парализовало, онемел целый большой кусок тела, и все процессы в нем словно отключились тоже. — Твои слова же, — медленно проговорил Майло, — что путь к сердцу мужчины лежит через унижения?! Когда ты только поймешь, это дорога совсем не к сердцу. К нему нормальные люди прокладывают другие тропки. Но тебе не дано их разыскать. Энди хотел сказать хоть что-нибудь, но слова не находились, он старался произнести хотя бы «Майло», но губы не слушались. Майло снова улыбнулся своим жутким ртом. Попытался изобразить насмешливый поклон, но вышло коряво и плохо, никакого былого изящества. Махнув рукой на свои жалкие попытки, он показал Энди два пальца — буквой «V». Виктория?... Вендетта?... — Две, — сказал он. — Недели. Две недели тебе осталось спокойной жизни. И, едва заметно скривившись, вернулся к своей машине — ощутимо прихрамывая, хотя и старался держать спину максимально прямо, а идти — ровно. Сел в автомобиль и хлопнул дверцей. Энди собрался было рвануть за ним, но тут внезапно рвануло что-то у него в груди — словно внезапно лопнула какая-то натянувшаяся струна, так, что он охнул: ощущение было, как будто какая-то жила порвалась, причем та, которая удерживала все конечности и туловище в единой связке, потому что тело разом точно потеряло опору и обмякло. А вполне возможно, я сейчас просто возьму, и умру, подумал он с отстраненным спокойствием, вот так это, наверное, и бывает: хоп! — и внезапная смерть. Сильнейший болевой приступ прервал рассуждения. Энди никогда за всю свою жизнь не жаловался на сердце, тем больше его напугала внезапная острая и резкая боль там — словно огромной иглой с размаха засадили. Осторожно ступая, буквально на носочках, как будто боялся себя уронить и разбить, хватаясь рукой за грудь, он на подгибающихся ногах добрался до ступенек, где сел — вернее сказать, свалился — прямо на холодный камень, не думая о возможных последствиях. Ошалелым взглядом проводил выезжающий за ворота ситроен. Реальность снялась с якоря, и отчалила, плавно поплыв прочь от Эндрю Уайка. Воздух поступал в легкие с трудом, словно через какой-то барьер, нормальные вдохи делать не получалось, и от этого вело сильнее, чем от большой дозы алкоголя. Он сидел так может пять минут, а может, пятьдесят, с абсолютно пустой головой, продолжая бездумно массировать область сердца, когда в поле зрения возник меланхолично бредущий куда-то садовник с коробкой в руках. — О! — от неожиданности, заметив растекшегося медузой по ступенькам хозяина, садовник аж чуть шарахнулся в сторону. — Вы здесь… а я — вот. Он качнул коробкой, Энди с тупым выражением вежливо-равнодушного интереса расфокусированно глянул в направлении коробки. — Нашел, — садовник указал рукой. — Там. — Где? — шепотом спросил Энди, толком не понимая, о чем они вообще говорят. Садовник задумчиво смотрел под ноги.  — Тут деньги валяются, — заметил он. — Так надо, — все тем же шепотом сообщил Энди. Садовник кивнул. Он гордился тем, что его хозяин — знаменитый писатель, и пребывал в твердой уверенности, что писатели непременно должны быть с причудами. Его хозяин полностью соответствовал образу человека оригинального, а значит, все было правильно. — На бетонной площадке, с той стороны… — Что? — Птенец, — пояснил садовник, словно это бы что-то объясняло, а Энди почувствовал, как кольнуло опять. А еще опять не получалось вдохнуть. Не получалось никак — словно он сегодня вдруг разучился, как это — дышать. — Что — птенец? — переспросил он не слишком членораздельно — губы занемели и не слушались. Садовник махнул рукой в направлении вольеров. — Как-то смог перелететь загородку, хотя мы ее и нарастили, наверное, на крышу вольера взлететь хотел, может, склевать с нее что-то собирался, там сейчас воробьи как раз что-то клюют… не рассчитал, и перелетел через нее, упал на бетонированную площадку с другой стороны. Где-то внутри зародилось щекочущее ощущение — словно истерические смешинки пробежали. Ну ей-богу же, смешно. Смешно. Оба заманились. При всех обстоятельствах и всегда есть те, кого лучше не пытаться приручить — только погубишь. Садовник, выжидающе глядя на хозяина, снова качнул коробкой.: — Мне его… Энди молча поднялся на ноги — это удалось далеко не сразу — и чуть пошатываясь, ушел в дом. Садовник хотел было еще что-то сказать, потом махнул рукой и пошел дальше со своей скорбной коробкой. Войдя в дом, Энди закаменел у двери, буквально парализованный новым приступом боли. Точно, вот так вот люди и умирают. Вот только он позволить себе такой роскоши не может, некому, кроме него самого, расхлебывать вот это все натворенное. Он начал осторожно выдыхать, потом так же осторожно вдыхать, насильно проталкивая в себя маленькие порции воздуха, дожидаясь, когда болевой приступ пройдет. Продолжая почему-то придерживать сердце, так, словно оно могло выпрыгнуть из груди, или разорваться там, а сжатая на нем ладонь была способна его от этого уберечь, дотащился до кухни, чтобы налить себе воды. Там внезапно обнаружил что по-прежнему держит чертов «Бонвиван», и тут же отшвырнул его от себя, как нечто заразное и больное. Бестолково засуетился, проклиная чертов современный дизайн дома и отсутствие нормального камина, с дымоходом и дровами, как во всех нормальных домах. Журнал хотелось сжечь, изничтожить, стереть с лица земли, и это требовалось сделать немедленно, словно данные действия могли каким-то образом отменить и все произошедшее. Не придумав ничего лучше, он поджег журнал на газовой конфорке, и держал его за уголки, пока тот не почернел и не превратился в чадящий факел, после чего швырнул его в раковину, включил измельчитель и пустил воду. Глядя, как остатки черных страниц исчезают в сливе, он не испытал ни грамма облегчения. По лицу тоже текло, и он вяло удивился тому, что его успело обрызгать, провел ладонью, стирая влагу. Потом понял, что брызги ни при чем, и это привело его в исступленную ярость, бессильную, и от того еще более неистовую, от которой хотелось не только жечь и кромсать, но и крушить, бессмысленно и хаотично. Бить посуду и опрокидывать холодильник. Снести все полки к чертовой матери. И убить кого-нибудь. Лучше даже не одного. Ничего этого делать он все же не стал, а бросился к телефону, выискивая в адресной книжке знакомый номер. Его порадовал автоответчик, приятным мягким голосом сообщивший: «Здравствуйте, вы позвонили Шелдону Сандерсу, в настоящий момент находящемуся в отпуске, который он выбивал у своего начальства полтора года. Мистер Сандерс не может в данный момент ответить на ваш звонок, он занят восстановлением своего здоровья, подорванного суровой и преданной службой в королевской полиции на благо Великобритании. Если у вас совсем нет совести, а такие слова как человеколюбие и сострадание для вас пустой звук, оставьте ваше сообщение после звукового сигнала. Хотя если оно будет не о выигрыше в лотерею или о получении наследства, едва ли мистер Сандерс вам перезвонит» — Шелдон! — пролаял Энди, едва автоответчиковое глумление закончилось. — Это Эндрю Уайк, немедленно возьми трубку! Некоторое время в телефоне пумкало и щелкало, потом все тот же приятный мягкий голос с явным укором произнес: — Я крайне рад слышать вас, мистер Уайк, но — отпуск же! Я еще даже спать не ложился! Я на термальных источниках, моя нога… — Да бес с ней, с ногой, — перебил его Энди, — при чем здесь нога, ты мне нужен! Срочно, безотлагательно, прямо сейчас, сию минуту! Последовала пауза, а потом осторожное: — Но я в «Королевском полумесяце»… Нельзя просто так взять и бросить отдых в «Королевском полумесяце», ты же понима… — Шелдон! — Ладно. Я буду. — Сейчас же. Это срочно, очень срочно. Снова пауза. — Хорошо. Отключив телефон, Энди принялся метаться по комнатам, словно тигр в клетке. Слишком много эмоций для него, в слишком сильной концентрации. Ярость, злость, гнев… досада. Буквально душили. Хотелось орать и выть, и останавливало лишь осознание того, как убого и совершенно неприлично он будет выглядеть, если вдарится в полное непотребство и начнет рвать на себе волосы, рыдать и причитать. Деструктивные чувства он заставил себя задавить в зародыше. То, о чем ему точно не следовало думать. То, что не придавало сил, но способно было уронить в рефлексию и самобичевание. Это было ни к чему. Это никогда ни к чему. Самобичевание имеет смысл только для верующих, взявших курс строго на канонизацию, и намеренных пройти его полностью от простого служки до официального признания святым. К чести Сандерса, тот примчался, словно его Дикий Гон на себе донес. Правда, за эти два часа Энди успел накрутить себя так, что, едва распахнув дверь чтобы впустить приехавшего, вывалил на него с порога, надсаживаясь криком и колотя кулаком по косяку: — Я хочу чтобы их отправили за решетку! Всех! Всех! Всех! Сегодня же, немедленно! Я хочу чтобы они сели и сгнили там в тюрьме с такими же отморозками и извращенцами! Полупляжная версия Сандерса — в строгом деловом пиджаке сверху, но во фривольных, болтающихся вокруг худых ног шортах снизу, — уставилась на обычно сдержанного и изливающего на окружающих ледяное высокомерие писателя Эндрю Уайка с выражением искреннего восторга. Впрочем, полицейские привычны к истерикам и аффектам, и знают, как себя вести с людьми разных категорий, впадающими в подобное состояние. — Всех посадим, мистер Уайк, — успокаивающе поднимая ладони, авторитетно заявил приехавший, — всех посадим, я вам это гарантирую и даю свое личное слово, даже не переживайте на этот счет. Сядут все, надолго, и к самым мерзким ублюдкам! И, мило улыбнувшись, просительно произнес: — Можно мне стакан воды, пожалуйста?! Я гнал словно Ромео, спешащий на крыльях любви к своей Джульетте, и если бы не мой почетный статус слуги правопорядка в рядах столичной полиции, меня бы уже десять раз лишили прав, свобод, и автомобиля. Я мчался просто с непристойно дьявольской скоростью. — Воды? — ошарашенно переспросил Энди, на минуту перестав орать и топать ногами. — Воды. Пока гнал, просто все внутри пересохло. И, было бы потом просто шикарно получить чашечку того восхитительного капучино из вашей чудесной кофе-машины, которым вы меня угощали в прошлый раз, мистер Уайк. — Капучино? — с дауническим видом переспросил Энди. — Именно. Ну, — Сандерс развел руками, — где и когда еще простой и скромный полицейский может получить кофе из рук миллионера. О, не смотри на меня так, мне просто хочется, чтобы за мной поухаживали, мне этого не хватает в моей суровой и аскетичной жизни. Энди выдохнул. И кивком позвал за собой на кухню. Запустив кофе-машину, он налил воды, повернулся к своему гостю. Пиджак Сандерса был не застегнут, и когда он потянулся за стаканом, полы разошлись в стороны, открывая вид на озорную белую майку с яркой надписью. «Улыбнись, если хочешь заняться со мной сексом» — прочитал Энди. Моргнул, потом прочитал еще раз. Потом до него еще долго доходило, а когда дошло, он невольно фыркнул. — О, — Сандерс поймал его взгляд, — нет, пожалуйста, ты мне тоже очень нравишься, но давай оставим наши отношения чисто деловыми. Опыт научил меня, что не стоит мешать секс и работу. — Все тот же шут! — хмыкнул Энди. — И все тот же писатель. — Сандерс расположился за столом, с благодарной улыбкой, и, прикрыв глаза в знак признательности, принял чашку кофейного напитка. — А скажите, мистер Уайк, как вы вообще сочиняете эти ваши детективы? Откуда вы берете эти ваши сюжеты? — Вы не поверите, — в тон ему ответил Энди, и, понизив голос, конфиденциально поведал: — Я их выдумываю! — Хм, — Сандерс опустил глаза, мимолетно улыбнувшись каким-то своим соображениям, — а ведь и правда — не верю! — Никто не верит. Почему-то считают, раз я описываю убийства и смерть, ограбления и кражи, значит, сам непременно занимаюсь составлением криминальных схем. — А ты не занимаешься? Энди взглянул на своего полицейского повнимательней, но тот улыбался с самым невинным видом. — Да нет, — медленно произнес Энди, — где мне там. — Ну, — Сандерс достал из кармана маленький блокнотик и ручку, изобразил готовность писать, — давай, диктуй, я готов к составлению списка тех, кого требуется посадить. Его слова моментально реанимировали угасшую было ярость. — Всех! — заорал Энди, вскакивая. — Мммм, совсем прямо всех? — полицейский озадаченно почесал ручкой бровь. — Всех четверых! Всех четверых! — продолжал надрываться Энди, буквально исходя на крик. — Задача упрощается. — Чтобы прямо сегодня же! Немедленно! И чтобы завтра с утра это уже было в газетах! — Можно устроить, — Сандерс прищурился, — аааа… вот ты всё показываешь на раковину, эти четверо, что, твои водопроводчики, которые натворили что-то с трубопроводом? Энди сморгнул, растерянно обнаруживая себя стоящим и обличающим перстом указывающим на раковину — очевидно, именно в нее он тыкал пальцем, когда вопил свои требования. — А, нет… я просто смыл в нее журнал. — Смыл в раковину журнал. — Сандерс задумался, уставившись на раковину. — Их журнал! — Журнал водопроводчиков? — Не было никаких водопроводчиков. — А кто был? — У меня — никого. Сандерс задумался еще крепче, а Энди понял, что нужно дать больше информации. — Они делают какой-то журнал, эти четверо, — пояснил он, цедя сквозь зубы, — омерзительно гадкий журнал… — Который ты смыл в раковину? — уточнил Сандерс, и по нему было видно, что он очень старается мысленно визуализировать данный процесс. — Сначала я его сжег. — признался Энди. — Сжег и смыл в раковину, — сосредоточенно произнес полицейский, явно изо всех сил пытаясь проникнуться смыслом озвученного действия, поймал взгляд Энди, помахал рукой, — я просто слегка потерял хватку на отдыхе, медленно соображаю, извини. — Ничего, ты быстро въезжаешь, — приободрил Энди, — четверо извращенцев, выпускают журнал для извращенцев же, «Эт цэтэра» называется. «Бонвиван Эт цэтэра», если точнее. — «Бонвиван»? — брови Сандерса одновременно взлетели вверх. — Шордичевский «Бонвиван»? Четверо развеселых пидорасов с уклоном в БДСМ, каждую неделю азартно и с фантазией бдсмящих очередного блондинчика и фиксирующих свое веселье для ценителей? — Ты что, их знаешь? — едва не поперхнулся Энди. — Ну я не поклонник, но вообще они популярны… у любителей такого. Комп есть? Энди молча сходил за ноутбуком. — Тэк-с… — Сандерс сосредоточенно набивал что-то в адресной строке. — У них хитровывернутый сайт, с ограниченным доступом, а журнал свой они выпускают мини партиями, печатают там же, у себя, где и снимают, и распространяют среди поклонников этого жанра… о, вот, пожалуйста. — он открыл страничку и Энди буквально заколотило. — Кстати, похоже, у них была очередная оргия, вот этой серии с моделью в маске еще не было. — Ты точно не ценитель, уж как-то очень осведомлен обо всем? — язвительно уточнил Энди. — Не ценитель, — усмехнулся Сандерс, — вообще не ценитель. Просто должен же я знать, что в моем королевстве творится. — Тогда почему не пресечешь? — А что тут пресекать? — искренне удивился полицейский. — Откровенные снимки? Сайт запаролен, журнала в свободной продаже нет, они существуют на деньги, полученные от любителей такого, и среди них же распространяют. — А… — у Энди пережало горло спазмом, он подождал секунду, осторожно кашлянув, продолжил, — блондинчики, которых они там каждую неделю вот так раскладывают? — А что блондинчики? — Сандерс пожал плечами. — Блондинчиков туда никто на веревке не притаскивает, и без спроса в кадр не засовывает. Все на добровольной основе. — С чего ты в этом уверен? — Ну никаких обращений о насилии, во всяком случае, не было. — А ты бы обратился? — Нет. — Сандерс очаровательно улыбнулся. — Потому что со мной бы не случилось. Ибо я даже обкурившись, в этот гадюшник бы не полез. А блондинчики, что бегают сниматься в этом пореве, уж наверное заранее знают, куда идут, и что делать будут, и как свои деньги отрабатывать придется. Я так думаю, туда не с улицы по слепой наводке попадают, а свои своих же присылают. Да им в кайф это только, уверен. Иглу в сердце воткнуло и провернуло еще раз. Энди с силой сжал кулаки. — Предъявлять им по сути, нечего, — Сандерс, прищурившись, лазил по сайту, — детского порно они не снимают… — Так пусть снимут! — крикнул Энди. От крика почему-то давление в груди уменьшилось, и он подумал, что, возможно, ему было бы полезно поорать в голос, жаль, Сандерс бы это понял неправильно. — Ты серьезно? — Вполне! А вообще, мне все равно за что их возьмут, за детское порно, за хранение наркотиков, за пособничество исламским террористам, или…ооо! точно! они наверняка готовят покушение на королеву! Вообще, тебе лучше знать, как это устроить. Сандер кивал головой, потом заметил: — Мы прямо детектив с тобой на двоих сейчас пишем. — Только не говори, что тебе такое внове. Энди поднялся, принимаясь прохаживаться по кухне, поморщился, бросив взгляд на экран бука. — Закрой, — с отвращением сказал он, — сил прямо никаких. Сандерс удивлено посмотрел на него. — Не знал, что ты такой чувствительный, — негромко заметил он, сворачивая страничку сайта. — Кстати, зря. Я конечно, не слишком разбираюсь в фотоискусстве, но эти работы точно на грани. Это не какое-то там тупое безыдейное порно. — Это порно умное, и с идеей! — фыркнул Энди. — Ну как-то так, да. — Сандерс оглянулся, обнаружив, что за ним не следят, снова воровато открыл страничку, прищурившись, принялся водить пальцем, перечисляя: — Сюжет, постановка, четкое распределение ролей. Композиция, свет, игра с тенью, игра с акцентами. Он художник, этот фотограф. Творец. Жаль даже, что кроме гомогейской бдсмной эротики ему ничего не интересно. Ему бы развиваться да в конкурсах награды брать. Вот почему их маленький самиздат так популярен — обычной порнухи сейчас везде просто завались, только в интернет выйди. А «Бонвиван» уникален. — «Эт цэтэра» он, «Бонвиван эт цэтэра»… — Энди обернулся, вновь увидав черно-белые фото, возмутился: — Да закрой ты! — Закрыл, закрыл, закрыл! — Сандерс успокаивающе воздел руки. — Прямо и приобщиться к искусству нельзя. Надо будет придумать, по какой наводке их брать. — Они же журнал прямо там печатают? — мрачно буркнул Энди. — Например, соседей достал стук фальцовочных станков, или запах краски. — Это же Шордич! — укоризненно произнес Сандерс. — Кого там удивишь запахом краски. Местные артисты изводят ежедневно целые литры ее, отрываясь в своих творческих порывах на стенах домов и заборах. Ни одного здания без многокрасочных граффити не найти. — Ну, ты знаешь район, тебе и придумывать, — огрызнулся Энди, — я по другой части придумыватель. — Да не скажи. Но ладно, повод найдем. — Сандерс потер лоб. — Машинок у них там много… как знать, не занимаются ли подделкой купюр? — он подмигнул. — Да и лавка там рядом завлекательная, эта, Дарк Шугарс которая. Энд смутно помнил шордичевские кондитерские магазины — Мегги утверждала, что лучшего шоколада во всем Лондоне не найти, и Энди один раз позволил уговорить себя на поездку туда. Они тогда ходили по этим ужасным, грязным, изукрашенным кварталам, где дома были разрисованы минимум до второго этажа, а иногда — и полностью покрыты «современной наскальной живописью» — как это охарактеризовал Энди. Кирпичные здания некрасивой постройки, огромное количество складов, ангаров, каких-то заводов и прочего, бутики, размещающиеся в железнодорожных вагонах и погрузочных контейнерах, и витающие везде ароматы ванили и шоколада. Продавцы кондитерских лавок, заманивая к себе покупателей, предлагали кусочки шоколада прямо на улицах… а цены на эти сладкие радости были такие, словно какао-бобы перетирались лично руками членов королевской семьи. — Там постоянно детишки крутятся, — продолжал Сандерс невозмутимо, — отличная возможность для изготовителей детского порно поймать себе подходящий материал буквально не отходя от места производства… Скажем, кто-то из добропорядочных граждан увидел, как двое подозрительных мужчин в латексе и со стеками, зажатыми под мышкой, хватают ребенка, и… — он словил изумленный взгляд Энди, и, рассмеявшись, развел руками: — Что? У меня творческий процесс пошел, я тут сижу и придумываю обоснуи по нашему делу! Тоже писательство своего рода, и тоже детективное… ты хоть представляешь, сколько мне за время службы приходилось и приходится писать отчетов, докладных, объяснительных, и прочего? Та еще нагрузка на фантазию. — Сложно все будет организовать? — сухо спросил Энди. — Ты неправильно вопрос задаешь. Но я правильно отвечу: дорого. — Я хочу чтобы их взяли уже сегодня. — Еще дороже. — И чтобы когда они сели, их посадили к каким-нибудь извращенцам и маньякам. — Энди прошипел это с такой кровожадной интонацией, что сам себе поразился, но Сандерс кивнул все с той же безмятежностью: — Это тоже можно устроить. И это будет еще одно дорого. Но все делается, все решается. Энди встал, и покинув кухню, вернулся в нее уже с кейсом, который, положив на стол, толкнул по направлению к полицейскому. — Это вся наличность, что у меня есть, — пояснил он коротко. Достав из кармана пластиковую карту, отправил ее следом за кейсом. — Это если не хватит наличных. Сандерс чуть приподнял брови, аккуратно подцепил мизинцем за ручку кейс, подтаскивая к себе, приоткрыл, заглядывая. — О, — только и произнес он, и так же, аккуратненько и мизинцем, с улыбкой пододвинул карту назад к Энди. — Откуда столько наличных? — Хотел купить новую машину. Дорогую. Очень-очень дорогую. — Так вот к чему у меня сегодня в голове звенело. Что останется неизрасходованным — верну. — Не стоит. — Как скажешь. Полицейский сложил перед собой ладони, как для молитвы, склонил голову набок, глянул на Энди: — Ну, ход следствия в нужном направлении я обеспечу. И сигнал на них поступит, и возьмут их с чем-нибудь весомым. Потом суд, судья, прокурор… Ты позвонишь? Я позвоню? — Ты позвони. И не только позвони. — И не только позвоню… — Сандерс смотрел в одну точку, барабаня пальцами по поверхности кейса. — Я рискую показаться очень занудливым, — он опустил взгляд, покусывая губы, — но тем не менее то, что осталось от моей совести не позволяет мне пропустить данный вопрос. Эндрю Уайк, ты отдаешь себе отчет в том, что мы с тобой планируем сделать? — теперь он смотрел в упор на Энди. И улыбался, очень расслабленной и спокойной улыбкой. — Полностью отдаешь? — Да, — процедил Энди, и мысленно добавил «блядь». — М. — Сандер кивнул, снова отвел глаза. — Я конечно рискую показаться и отвратительно настырным, вдобавок к занудливости, но остатки моей совести не позволяют мне пропустить и следующий вопрос, — он опять уставился на Энди, с извиняющимся видом пожал плечами, рассмеялся: — Эндрю Уайк, ты отдаешь себе отчет в том, что мы с тобой планируем засадить четырех людей за решетку по подложному обвинению? — Да, — прохрипел Энди, — где подписать кровью? — Оу, — Сандерс шутливо нахмурился, — кровью — это не ко мне. Кровью — это ниже. А мне моя работа, с ее требованиями составления стапятисот бумажек на каждый чих и каждую пулю привила нелюбовь ко всякому документальному оформлению. Больше исписанных бумажек — больше проблем. Мне достаточно устной договоренности. — Отрадно слышать. — Энди крутил пальцы, щелкая суставами. — Никаких осечек и накладок не случится? Сандерс взглянул с укором, Энди с досадой махнул рукой: — Нет, нет, я не сомневаюсь в тебе, и я не об этом. Но, ты работаешь в системе… — Вот именно. Мы все работаем в системе. Поэтому мы все подчиняемся одним и тем же правилам. — А честные, неподкупные, упертые, с обостренным чувством справедливости в вашей системе совсем не встречаются?.. — Как не встречаться, — Сандерс закатил глаза, — да я сам в начале карьеры был таким. Ты бы видел меня в двадцать лет: я пылал, как факел. Такие всегда находятся, везде. Только и они часть системы. А система — это адские жернова, которые перемалывают в пыль и порошок, всех, кто имеет глупость застрять между ними. А те, кто вовремя научился вырабатывать в себе гибкость, меж этими жерновами проскальзывают. Либо, если уж их перемололо, вылепливают себя заново. И учатся выживать, сосуществуя в условной гармонии с прочими элементами системы. Мы все одинаково заинтересованы, чтобы в делах нашей службы не было ни осечек, ни накладок, и работаем на это. Сообща. Сандерс уехал, а для Энди начался Ад. Он слонялся по дому, из комнаты в комнату, с этажа на этаж, не зная, куда себя приткнуть и чем занять. В памяти то и дело всплывали эти чертовы кадры из «Бонвивана». А воображение — его собственное, чертово писательское воображение, успешно дорисовывало все прочие элементы. Игла в сердце не исчезла, напротив, ее словно загоняли поглубже, и периодически проворачивали, и тогда вся левая половина груди немела, так, что становилось трудно дышать. Потом к ней присоединилась и правая. Машины садовника у хозблока уже не было, Энди надеялся попросить его съездить в деревню и купить что-нибудь в аптеке, но пришлось отправляться самому. Ехал на черепашьей скорости и несколько раз останавливался, потому что в груди по-прежнему стискивало аж до темноты в глазах и до остановки дыхания. Какой-нибудь таблетки для рассасывания, или пшикалку. Хоть что-то. Проблем с сердцем у него нет, болевой приступ всего лишь следствие эмоциональной перегрузки, снимется самыми простыми препаратами, в конце концов, можно просто попросить рекомендаций фармацевта. Как по заказу, именно сегодня бессменно работающий в деревенской аптеке вот уже несколько лет фармацевт отсутствовал, и его замещал какой-то вообще не знакомый Энди безмозглый клерк. «Без рецепта отпускаем — вот» — широким жестом указал он на жалкий ассортимент из аспиринов и колдрексов. Пока Энди, привалясь к стене, размышлял, стоит ли потратить последние силы на то, чтобы объяснить, что он умирает, или лучше же использовать их на то, чтобы вежливо купить минералку в стеклянной бутыли и огреть ей по голове продавца, после чего украсть нужные препараты, в аптеке нарисовался хозяин книжной лавки. Он пришел в неописуемый восторг от встречи, долго восхищался новым детективом, и Энди уже начало казаться, что так он и встретит здесь свою смерть, как лавочник обеспокоился его внешним видом, выяснил у аптекаря, зачем знаменитый писатель сюда явился, после чего все с тем же восторгом сообщил, что «тоже сердечник». Энди ответно восхитился, и отправился назад в свою машину, где упал в кресло, включил кондиционер, и принялся вдыхать-выдыхать, надеясь таким образом заставить сердце взять рабочий ритм. За этим важным делом его прервал все тот же покинувший аптеку лавочник, осторожно постучав в окно. Опуская стекло, Энди более всего испытывал желание забыть про хороший тон и манеры и попросить оставить его в покое, но тут ему в окно сунули какой-то пузырек и блистеры. Пока он с изумлением обозревал в буквальном смысле свалившееся ему в руки богатство, лавочник пояснил, что у него повторяемый рецепт, и он просто сходит и оставит квиток в ящике для рецептов поликлиники, а послезавтра по продленному рецепту возьмет себе еще лекарств. — Сколько я вам должен? — растерянно спросил Энди. — Мне семьдесят два года, мистер Уайк! — рассмеялся тот. — Наш закон избавил меня от необходимости платить за лекарства. Тронув кепку в знак прощания, он кивнул, и зашагал прочь, а Энди запоздало сообразил, что даже не помнит его имени. Сидя в машине, и рассасывая под языком таблетку, Энди вдруг вспомнил о словах Майло про последствия падения в лифте-мышеловке: «до сих пор на обезболивающем» — каком? Кроме шипучки, колдрексов и нурофена в свободной продаже ничего нет. ДжиПи мог выписать ему максимум парацетамол и ибупрофен. Чтобы вымогнуть у этих засранцев рецепт на что-то более серьезное, нужно пройти через семь кругов ада и недели ожидания в очереди. Значит, частный врач, и оплата препаратов уже не по семь фунтов за лекарство будет, с возмещением остальной стоимости от национальной службы здравоохранения, а это Майло едва ли по карману… Почему я думаю об этом только сейчас, устало посетовал он. Ведь, когда мы с ним сидели в «Вавилоне» мои мозги не снялись вдруг с насиженного места и не мигрировали в другую голову, я вполне мог бы задаться этим вопросом, и… Он снова пресек мысль на излете. Не стоит, не стоит сейчас сталкивать самого себя в это болото. Боль в груди поутихла, приехав домой он едва не налил себе водки, потом спохватился, убрал бутылку подальше, и принялся ходить по дому. Сандерс позвонил ночью. — Не разбудил? — коротко спросил он. — Отлично. Взяли твой развеселый квартет. Приеду утром, расскажу, пока полная занятость, но все, машина запущена, все пошло по накатанной, не беспокойся. С газетами тоже решено. Энди спустился вниз, сел в кресло, сложив руки на ладонях, и просидел так, не шевелясь, все часы до приезда полицейского. Сандерс, очевидно, опять гнал, как больной, да еще и курил не переставая — приехал, весь пропахший табачным дымом, с лихорадочным блеском в глазах, осунувшийся за часы беготни и улаживания всех процессов, помятый, но уже не в шортах, а в брюках, с серым от усталости лицом и почему-то с ссадиной на скуле. — Можно мне кофе? — жалобно простонал он, вваливаясь. — Нельзя! — отрезал Энди. — Ну, что? Как? — Отлично! — Сандерс упал в кресло, прикрыл рукой глаза. — Сейчас усну, — промычал он. — Вот просто отрублюсь на ходу, и усну. Вторые сутки на ногах, и все бегом. Он отнял от лица руку, поморгал. — Откуда это? — показал на его ссадину Энди. — Пулей зацепило, — как о чем-то само собой разумеющемся спокойно ответил полицейский. — Где это тебя?! — Я же был на операции захвата! — похвастал Сандерс, как мальчишка. — ТЫ?! — Конечно. А для чего же меня спец приказом отозвали из отпуска. Минувшим днем начальники пятого и шестого отделов, при моем деятельном участии, занимались разработкой плана операции. Вечером выехали в Шордич. А преступники были вооружены и отстреливались. Теперь им будет предъявлено еще и применение оружия против полиции. — Так и хочется спросить, — заметил Энди, — действительно ли отстреливались? Сандерс весело глянул на него: — Оно тебе надо? Энди сжал губы, прикрыв на мгновение глаза. — Что будет дальше? — спросил он. — Ну, главное — их взяли, — пожал плечом Сандерс, — можешь не беспокоиться, им будет предъявлено обвинение в хранении наркотиков в особо крупных размерах с целью сбыта и распространения. А также изготовление порнографии с участием несовершеннолетних. Фото и видео материалы на носителях были изъяты в ходе обыска при задержании преступной группы. Оные материалы хранились на различных накопителях, в миру именуемых «флешка», а также были частично напечатаны. Разумеется, напечатаны на оборудовании их личной мини-типографии, расположенной в том же здании, где эти активисты проводили съемки. — Напечатаны? — переспросил Энди. — Ну конечно. Прямо на машинках этих деятелей, и фальцовка на их станке делалась, так что не отвертятся. — разулыбался Сандерс. — Сейчас их оформили на предварительное заключение, до суда выпущены не будут, у судьи и прокурора я был, насчет адвоката — надо будет, договоримся, но я не думаю, что это потребуется. Дело голимое на все сто. Он сложил руки на коленях, потом, словно вспомнив что-то, ловким пинком ноги вытолкнул кейс, который затолкал по приезду под кресло. — Сдача. — Оставь себе, — мотнул головой Энди. — Как скажешь, — покладисто согласился Сандерс, тем же неуловимым движением запихивая кейс назад за свои ноги. — А, и вот. Он вручил Энди газету: на первой же полосе шла статья с кричащим заголовком о детской порнографии и подпольной организации, а на фото было суровое и почти красивое лицо самого Сандерса, сосредоточенно-нахмуренного вида. К височной части лица прижималась марлевая подушечка, и сразу было видно — человек пострадал при исполнении. — Я еще может и премию под это дело получу, — глубокомысленно заметил Сандерс. — Все-таки вооруженную группу взяли. Он бросил лукавый взгляд на Энди, который сидел, и пытался уразуметь, неужели вся эта дикость вот уже целые сутки происходит с ним, с его жизнью, и как же так вышло, что винить в этом некого, кроме себя. Он попытался вчитаться в статью, но буквы прыгали перед глазами, не складывались в слова. — Как ты и хотел. — Сандерс пожал плечами. — Стимулировал одного своего знакомого журналиста — затраты копеечные, ты себе на такую сумму и запонок не купишь, а ему — годовое жалование за раз. Неточностей в терминах в статье много, но суть передана верно, а главное — заголовок громкий, мой прекрасный лик, как борца за мораль и нравственность, и четверо твоих бонвиванов — вон, прямо преступная банда во всей красе. Энди молча глядел на четверку молодых мужчин, и чувствовал, как ярость накатывает снова. Он бы не отказался, и чтобы их там расстреляли, вот прямо всех. И морды-то какие мерзкие. Сандерс тер лицо руками и определенно усиленно пытался не спать. — Знаешь, — произнес он, — теперь ты просто обязан увековечить меня в каком-нибудь из твоих романов. А что? Я харизматичная личность. Если бы ты прописал меня героем в каком-нибудь из твоих детективов, меня бы обязательно полюбили. Энди скромно потупился. Вообще говоря, он это давным-давно уже сделал. Кобеля, взяточника, матершинника и неотесанную шпану Корсо, героя «Крысоловки», и одного из самых любимых у читателей персонажей Эндрю Уайка, автор писал именно что по свежим следам впечатлений от сотрудничества с тогда еще детективом Сандерсом. Детектив Корсо даже внешне походил на Сандерса. Но говорить об этом сейчас Энди не стал. Сандерс определенно не хотел себя ассоциировать с продажным копом, который по всем своим качествам и поступкам воспринимался скорее как человек отрицательных свойств. Сандерсу нравилось видеть себя Белым Рыцарем на белом коне. Защитником закона и крутым шерифом Лондона. — Я обязательно подумаю над этим, — заверил Энди. Сандерс взглянул на часы, прихлопнул ладонями по коленям: — Еще вопросы, уточнения, пожелания есть? — Энди медленно качал головой. — Ну, я тогда назад в свой «Полумесяц»? Все, что нужно оформить, я оформил, со своими я на связи, все контролирую, хотя тут уже и нечего, все по обычной схеме идет… поехал я обратно к своему отпуску, термальным источникам, и древнеримским термам? — Давай. Почему-то с каждой минутой Энди становилось все тошнее и тошнее. Напряжение, с которым он ждал полицейского и вестей от него, сейчас спало. Поставленная цель была достигнута, задуманное сделано, и вот, у него даже газета на руках, с визуальным подтверждением факта свершения акта возмездия. Но никакого удовлетворения в сухом остатке он не ощущал.Только невыносимо горькое чувство безвозвратности. Перед уходом Сандерс вдруг резко развернулся к Энди, словно вспомнил о чем-то. — Рискую показаться еще и бестактным, помимо занудливого и настырного, — он неубедительно изобразил смущение, — но тем не менее, спрошу: как у тебя с сердцем? — Мы с ним пока вместе, — мрачно отозвался Энди. — А что? — Ты за него все время держишься. — Правда? — Ага. Болит? — Немеет там. И как иглой тычет. — Ну ты давай принимай меры, — с довольным видом посоветовал Сандерс. — За здоровьем надо следить. Энди посмотрел на него едва ли не с отчаянием. — Да у меня с ним и не было никогда никаких проблем! Я не привык пить таблетки и микстуры. — Значит, пора начинать, — почему-то едва ли не счастливо заметил полицейский, — и не тебе жаловаться, иные в двадцать лет уже начинают. Или вот меня взять. — Только не про твою ногу, — закатил глаза Энди. — А что бы и не про нее? Ну, не про ногу, ладно — меня, вон, когда еще констеблем работал, одна шелупонь в гавани с верфи скинула. Я был совсем молодой, упертый, бросился в погоню без оглядки, не думая об отсутствии поддержки, я же был грозным стражем правопорядка, должен был задержать… Вот и нарвался. И ничего, потом поднялся на ноги и опять помчался за преступником… и ни к каким врачам впоследствии не обратился. А травма черепа, на минуточку. Знаешь, как я с тех пор головными болями страдаю? — Как? — Сильно. Кивнув на прощание, Сандерс быстрым шагом направился к выходу, доставая телефон и уже начиная кого-то набирать. С вялым любопытством Энди подумал: интересно, в какой момент и как простой честный полицейский трансформировался в службиста, считающего, что купить и продать можно все, в том числе закон, справедливость, и возмездие. Хотя это был риторический вопрос. С Сандерсом это произошло ровно тогда и так же, как и с любым другим, обладающим достаточными гибкостью и сообразительностью человеком, не желающим быть перемолотым жерновами родной системы. Сандерс уже открывал свою машину, при этом, начальственно хмурясь, отдавал кому-то какие-то команды в телефон, когда был настигнут окриком из дома: — Шелдон! — А? — полицейский оторвался от трубки, вопросительно поднял брови. Энди маялся на пороге. — А с высокой верфи тебя сбросили? Когда-то простой констебль, гоняющийся по верфи за лондонской шушерой, а ныне глава Следственно-оперативного управления Столичной полиции улыбнулся в своей обычной милой манере. — С высокой, с высокой, — кивнул он. — Так головой приложился, что аж звенело в ней все. У меня и сейчас в ней иногда звенит, когда дождь с туманом, или что-то вроде твоего вот этого дела подворачивается. Энди долго смотрел на лежавшую перед ним газету. Вот так. Все было сделано — ну, почти, приговор, конечно, еще не был вынесен, но тут уже ясно. А ни радости ни легкости на душе. Что же, можно начать очередную игру в звонки. Он сделал первый звонок. Передал телефон, и назвал имя Майло Тиндла, для того, чтобы с ним созвонились, осмотрели, и направили к нужным специалистам, для назначения необходимого лечения, и получения нужных препаратов. Он не хотел, чтобы спустя пятнадцать-двадцать лет у Майло Тиндла звенело в голове из-за того что один редкостный мудак не смог переступить через свою гордыню и проявить заботу. Второй звонок. Сжато сообщил, что на экранизацию согласен, хотя черновик править и править, но есть условия. — Я согласен на все! — голос режиссера звенел от счастья. — Андерсон не будет работать над сценарием. Он сериальщик, способен выдавать продукт только для многосерийной мыльной тягомотины. Возвращайся к Нортону. — Но мы поссорились. — Значит, помиритесь. Дэвида Лина ты именно с ним получал, он сильный сценарист. — Ладно… Второе условие? — Тот персонаж, о котором мы говорили. Его будет играть Майло Тиндл. — Это что, условие?! Да я мечтал снять у себя этого парня! Режиссер еще что-то воодушевленно кудахтал, Энди дал ему пару минут под это, и распрощался. Все. Все звонки сделаны, все завершено. А теперь можно отправиться наверх, взять из ящика пистолет, достать из сейфа патроны… и пойти и застрелиться над розами. Кажется, это очень порадует кого-то. Посмотрел опять на газету. А. Да. Нет, застрелиться пока еще нельзя. Набрал только что сброшенный номер: — Найди мне адрес квартиры Майло Тиндла.