MIA

Coil — The Box Theme

      Всё чесалось. Зуд набухал под кожей, заставляя ворочаться на кровати беспокойным дождевым червяком, которого кто-то разрезал надвое. Силдж борется с искушением схватиться за нож и зазубренным лезвием аккуратно срезать свою кожу. Не то чтобы это облегчило бы её страдания, но неплохо было бы переключиться на что-то другое, помимо невыносимого желания расцарапать себя до глубоких влажных царапин. Она неловко переворачивается на левый бок, сворачиваясь в подрагивающий клубок. В неравномерно-поверхностном освещении различных электронных приборов проступает силуэт девушки: мягкая линия оголённых ног, плеч, бёдер и талии впитывает призрачный свет, вырисовываясь подобием береговой черты во время ночного прилива под Луной. Истончившиеся запястья и лодыжки неумело связаны верёвкой. Силдж пожертвовала красной карточкой, чтобы втайне достать хорошую, приятную и самое главное — сделанную из якобы натуральных волокон верёвку. До сих пор она помнит припадочное мерцание фонаря и затхлый смрад подворотни, где пришлось ждать нужного человека. Без еды ещё можно прожить какое-то время. Лучше поголодать, чем невзначай расчесать себя во сне. Как же, однако, самоуверенно с её стороны: надеяться заснуть сегодня. Она прикрывает глаза, чувствуя, как сквозь налитые свинцом веки пульсируют воспалённые, перманентно слезящиеся глаза. Часы на прикроватной тумбе мигают — неоновые палочки преобразовываются в 01:28; на короткий миг по лицу проходятся мелкие красные всполохи. Вызванивающую в ушах тишину разрезает такой же тихий вздох.       Шла уже вторая неделя. Пятнадцать муторных — еле-еле облезающих рассохшейся коркой — дней с того самого момента, когда она поняла вполне, что же с ней происходит. Был обычный полдень; в Урде — главном городе на материке — вставляли красные карточки в специальный писклявый аппарат и получали тщательно облепленные клейкой обёрткой ингредиенты. Силдж собиралась приготовить любимое жидкое рагу. Рагу из миксера. Получается бурая жижица, удобная для пищеварения и совершенно безликая на вкус. У жителей Урда извечные проблемы с метаболизмом да с крошащимися зубами. Употребление цельных кусков строго-настрого воспрещено.       Рассеянные в густом смоге лучи солнца вяло вливались в комнату. Силдж уже распаковывала ингредиенты, как вдруг безмолвно кричащий позыв почесать палец на левой ноге пронзил её насквозь. Она уронила спрессованные, наполовину развёрнутые ломти и потянулась вниз. Стянула носок — на коричневой гладкой коже, аккуратно под фалангой среднего пальца, вылупились крошечные зелёные пятна. Признаться, поначалу Силдж подумала, что один искусственный и другой собственный глаз её обманывают, а это лишь нелепо отразившиеся блики неведомого предмета. Однако когда она коснулась пятен, ощутив их шероховатость, испуганный крик вырвался из горла, осев на металлических стенах тонким эхом. Зелёная болезнь.       «Миа». Мир под покровом другого мира.       В тот же миг Силдж невольно вспомнила заскорузлые, крючковатые руки бабушки, то и дело заправляющие выбившуюся седую прядь за ухо. Вспомнила щупальца сумрачного ужаса, протискивавшиеся внутрь каждый раз, когда слышала её гудящий шепот. Гудящий шепот вырисовывал старую, как сам их одряхлевший мир, легенду. Даже не легенда — так… сказочка.       Давным-дано, когда из земли едва начали вырастать серовато-серебряные глыбы, в коих протекала жизнь людей, как в огромном жужжащем муравейнике; когда цветное небо по-настоящему существовало, и из-под его края не выглядывал гигантский страж; когда некоторые ещё обладали чем-то, что называли «здоровьем»; когда многие биологические виды не исчезли с лица Земли, будто никогда и не появлялись на свет; когда многочисленные бионические протезы были вопиющей редкостью, а о полу-киборгах рассказывали не иначе как шепотом; — на холодной заре новой вехи человеческого бытия жил-был последний из Старейшин. Прожил он невероятно долго: если сложить среднюю продолжительность жизни трёх урдчан, то можно вообразить себе примерный возраст Старейшины. Говорят, его лицо испещряли светящиеся полосы, тело же было полно первозданной силы до предсмертного вздоха. Он жил, пока другие умирали, возрождаясь уродливой заменой прошлому; дышал, пока остальные глотали кислород из только-только пущенных в оборот прозрачных масок. Призрак, каким-то образом выкарабкавшийся из глубин минувшего. Гулко увядающее эхо безвестного звука.       И, вот, доживая свой долгий век, Старейшина ступил на тропу, которая доселе покрыта толстым слоем неизвестности: то ли он сошёл с ума, то ли растворился яркой вспышкой в подгнивающей атмосфере Урда, то ли его сразила диковинная хворь. Бабушка любила присовокуплять зловещее: «А может и всё вместе, почём нам знать». Силдж всегда расспрашивала, мол, в каком порядке это случилось, и как он умер. «Умер ли?..» — заскорузлые пальцы касались её курчавой макушки, задумчиво расправляя мелкие локоны. — «Видишь ли, милая, неважно, умер он или нет. Важно другое: после того, как его не стало, мир изменился раз и навсегда. Люди превратились в немощные сгустки корявой жизни и решили никогда больше не вспоминать о Старейшине, словно он лишь пустая сказка. На самом же деле, бедняга был болен с самого начала. Зелёная болезнь, несовместимая с современным Урдом».       Бабушка называла болезнь Миа, что в переводе с истёршегося, затерявшегося в пыльных слоях истории, языка означало загадочное: мир под покровом другого мира. Будучи маленькой девочкой с расщелиной между слабыми зубами, Силдж перемалывала перед сном возможную трактовку этой фразы. Но никогда не приходила к окончательному выводу. Лихорадочно-разбухающее воображение услужливо обрисовывало ей симптомы зелёной болезни: тело начинает покрываться пятнышками плесени, со временем разрастающиеся до буйного мутно-зеленоватого покрова. Человек гниёт и цветёт одновременно. Когда же зараза добирается до серого вещества, из глаз прорезаются побеги цвета молотого изумруда, опоясывая больного, точно цепкий сорняк. Силдж перестала верить в легенду-или-сказку о Старейшине, стоило ей переступить порог школы. Дети начали смеяться, отчего их кислородные маски запотевали изнутри, а учительница лишь сочувственно поджимала нижнюю губу, дескать, — не бойся, ты не первая и не последняя, кому предстоит разувериться в старой небылице. Однако вместе с трепетно-щемящей любовью к покойной бабушке внутри теплился необъяснимый интерес к сказу о Старейшине, едва ли ни на грани бессознательного влечения.       Никто не мог сказать, есть ли в этом хотя бы сотая доля правды — люди либо отмахивались, пожимая своими хлипкими плечами, либо ударялись в пространные рассуждения о заблуждениях прошлого и стабильности настоящего. Стабильность. Силдж комкала скептическую ухмылку: уж, каким-каким, а стабильным Урд не был и в помине. Жизнь проносилась мимо хлёстким потоком глубинных городских канав; порой она чувствовала себя мотыльком-однодневкой, неумолимо приближающимся до ослепительного, обжигающего конца. В многоквартирной высотке, что прорезала нагромождения клубящегося смога, соседи сменялись прежде чем она успевала к ним привыкнуть. Люди быстро старели, если они, конечно, не являлись киборгами на добрых семьдесят процентов. Разбор старого тела и конструирование нового было дорогостоящим процессом. Безмолвные же гробовщики — работники дешёвой «Урд-утилизация» — чуть ли не каждый день сновали в коридорах. Их серая форма сливалась со стенами дома, и лишь подобие противогазов с перчатками синели на сдержанно-металлическом фоне. Люди быстро взрослели, заводили семьи, не всегда успевая влюбиться в выбранных партнёров, ведомые быстротечностью сирого существования. Правительство никогда не имело официальных лиц: вся политическая система, все ветви власти были перенесены в Высшую сеть, регулируемую ботами с искусственным генетическим кодом на основе двоичной системы. Их создавали и улучшали каждые пять лет определённые специалисты, чьи личности не имели никакого значения. Те знания об окружающем мире, что прививали им со школы — были крайне ёмкими, исчерпывающими, но недостаточно глубокими для любознательного разума. Впрочем, Силдж мало волновал общественный строй Верховного материка — её больше занимало внутреннее копошение в извечно подвижном, переливающимся горящим свечением неона всевозможных цветов и утопающим в серовато-чернильном тумане Урде. Ей низменно хотелось сорвать защитную корку с привычного расклада, выдавить гной, чтобы добраться до очага недуга (недуга ли?). Наверное, поэтому Силдж так и не смогла распрощаться со сказкой о Старейшине — позволить бюро утилизировать и это, как оно утилизировало её бабушку. Поисковики Средней сети ни разу не выдали ничего путного по различным вариациям запроса Зелёной болезни. Она окончательно бросила блуждать меж заброшенных страничек, когда устроилась на работу. Работа обычная: вычищать периодично захламляющиеся двоичные сознания ботов, которые регулировали продовольствие в Урде. На самом деле, ей крупно повезло с этой должностью. Анализ наряду с синтезом искусственного разума был всяко чище грязной рутины на фабриках и спокойнее возни с потребительскими или развлекательными ботами. Но даже монотонные будни, вяло протекавшие в душноватых камерах Основного сервера, не потушили до конца странное чувство внутреннего уюта и в то же время утробной тревоги от древней, как их издыхающий мир, сказки.       Часы высвечивают на дисплее 02:08. В изломе глянцевито-чёрных бровей появляется страдальческое томление. Медленно проваливаясь в слизь вымученного сна, Силдж всё ещё ощущает, как зуд накрывает тело колючими волнами. Ей кажется, будто она взбухла гнойным нарывом; коснёшься — ровные стены оросятся малахитово-подтекающими разводами. Хочется раствориться в рваной темноте комнаты, впитать безразличную черноту и выпасть из течения времени. Закономерные вопросы «почему это случилось именно со мной?», «за что?» давно выцвели, придавленные здравым осознанием: это происходит на самом деле, надо что-то делать. Она открывает глаза. Солёные слезы, вспениваясь над влагой воспалённого белка левого глаза, разбегаются мелкими дорожками по смуглой острой скуле. Изнутри рвётся горечь, точно камнем придавившая внутренности. Силдж трётся запястьями о грубую верёвку, намереваясь высвободиться из слабых пут. Узел поддаётся — руки тянутся к голени, но замирают над самым гребнем зеленоватого покрова; пальцы выжидающе подрагивают. Мерно дышащая потоками слабосильного кондиционера мгла накрывает квартиру подсвеченным неоновыми бликами одеялом. Быть может, этот город, будто бы питающийся трупом убитой им же Земли, давно поставил на себя крест — и своим склизким существованием больше напоминает живого мертвеца. Быть может, Зелёная болезнь — отвратительная месть ныне почти почившей природы. Быть может, всё безоговорочно потеряно. Быть может, поверхность таит под собой необъятную, смертельно-тягучую глубину. Однако ж, Силдж таки хотелось дожить собственный короткий срок, отпущенный ей на этой вызревшей, как червивое яблоко, земле. Ей дороги клубы смога, пронзённые выпитыми бледностью, иссякшими солнечными лучами; душные тиски ядовитого воздуха, что осязаемо окутывают через слои специальной одежды и кислородной маски; съедающие сетчатку глаза яркие рекламные щиты, выливающиеся за пределы громоздких экранов; извечный гул от бесконечных пробок автомобилей, как на первом ярусе, так и на втором; — и больше всего, ей дорога эта холодная, пустая свобода, перепрограммировавшая людские сознания до отстранённых цифровых табло. Свобода, которая всегда пронизывает большие города и протискивается даже сквозь тугие нити общей паутины, оплетающие каждого жителя незримой дланью. Было в Урде что-то, что стоило не спасения, но… погружения вглубь. Было что-то в блеклой жизни Силдж, что стоило крепко сжать меж узловатых длинных пальцев.       Перетасовав мысли, она кончиками пальцев проходится по махрово-вязкой плесени, второй кожей покрывающей ступню, пятнящей левую ногу чуть ли не до середины голени. К неприятному ощущению инородного присутствия на теле никак не привыкнуть. Иногда ей мерещится, словно нечто живое, живее неё, властно пустило в ней корни и теперь непременно доберётся до мозга, дабы затем продырявить череп, воспользовавшись глазными отверстиями.       Глупая легенда. Глупая-глупая Силдж. Ты просто умираешь, как и все в этом грязном городе. Или нет? Или нет… Нет…