Мидсаммер

Ночь, одержимая белизной кожи. От ветреной резеды, ставень царапающей, до резной, мелко вздрагивающей звезды, ночь, всеми фибрами трепеща как насекомое, льнет, черна, к лампе, чья выпуклость горяча… Иосиф Бродский

Сент-Айвс, Корнуолл, Англия       Машина мягко вкатилась на холм, Джеймс заглушил мотор, и в наступившей тишине они услышали, как шумит близкое море.       Бетти, проспавшая большую часть пути от Лондона, была полна энергии: она щёлкнула замком ремня безопасности, открыла дверцу и, подхватив свой розовый рюкзачок, спрыгнула на гравий перед домом. Джеймс вылез вслед за ней, достал из багажника сумку с вещами и пакет с продуктами. Пискнула сигнализация.       В доме было тихо и сумрачно. Бетти тут же унеслась исследовать первый этаж и мансарду; Джеймс прошел на кухню, водрузил тяжеленный пакет на стол. Вытащил телефон, отыскал в контактах номер Сьюзен.       — Джеймс?       — Привет.       — Вы доехали?       — Да, все хорошо.       — Я рада. — Голос у нее был чуть уставший. — Как там погода?       Джеймс машинально перевел взгляд на окно — в нем ветер гнал по небу тучи, раскачивал верхушки высоких сосен, которые росли вокруг дома.       — По радио обещали грозу, — сказал он. — К вечеру дойдет до нас.       — Вы же пойдете на пляж? Постарайтесь успеть до дождя, хорошо?       — Да, сейчас перекусим и пойдем.       — Ну, до связи. — Она кашлянула. — Я приеду так быстро, как только смогу.       — Не торопись. Мы не пропадем.       — Папа, папа! Смотри, тут Арлекин!       Джеймс, нарезавший хлеб для бутербродов, медленно положил нож на стол. Сердце отчего-то заколотилось быстро и нервно. Голос Бетти раздавался сверху, из мансарды, но, вместо того чтобы подняться к ней, Джеймс почти бегом прошел в гостиную и выглянул в окно, выходящее на пляж.       Пусто. На черных скалах и белом песке — никого.       — Папа! — Бетти сбежала вниз, в руках у нее бабочкой трепетала раскрытая книга. — Вот он, смотри! Это же Арлекин? Нам мисс Коул про него рассказывала!       Она протянула ему книгу, и Джеймс увидел пестрый разворот с иллюстрацией к какой-то сказке, где была изображена заполненная народом площадь средневекового городка, в центре которой гримасничали бродячие актеры.       — И правда, Арлекин, — сказал он тихо.       На рисунке был шут в черно-белом трико. Лицо его закрывала полумаска, голову украшал колпак с бубенцами. Джеймс мог бы поклясться, что волосы под колпаком — короткие, темно-рыжие, почти медные. А глаза в прорезях маски — серые.       Он вернул книгу Бетти, глубоко вздохнул и спросил как ни в чем не бывало:       — Бет, ты очень голодная?       — Чуть-чуть, — Бет смешно нахмурила брови. — Очень немножко голодная.       — Тогда ешь бутерброд, а потом пойдем на пляж.       Море плескалось и шипело, вылизывая песок, море гулко булькало среди камней, бросаясь на берег волна за волной в выверенном тысячелетиями ритме. Бетти восторженно вопила, бегая туда и обратно вдоль линии прибоя, ее резиновые сапожки оставляли в песке глубокие, тотчас заполнявшиеся водой следы. Джеймс, подняв воротник пальто, наблюдал за ней.       Их старый дом с мансардой относился к прибрежному городку Сент-Айвс, но стоял на отшибе, среди холмов. Он был выстроен не из камня, а из дерева, и за долгие годы ветер и мелкий песок отполировали его стены до белизны. Когда-то тетя Эдна выкрасила ставни в бирюзовый и посадила возле дома несколько кустов шиповника. Теперь шиповник разросся, и каждый год, в июне, соленый воздух с моря смешивался с ароматом белых бутонов.       Тогда тоже был июнь, вспомнил Джеймс. Не такой, как сейчас, а теплый, жаркий, и шиповник цвел быстро и бешено, теряя лепестки, и сосны, нагретые солнцем, пахли смолой, а море было бирюзовым и синим и блестело, как свежевыкрашенное. Был июнь, и праздник Мидсаммер на берегу залива, а потом стало понятно, что так, как было раньше, уже никогда не будет.       Он резко и зло выдохнул, пытаясь отогнать видение себя восемнадцатилетнего — такого жалкого и одновременно неуязвимого в своих чувствах. Эдны не стало тринадцать лет назад, и Джеймс ездил сюда сначала один, потом — со Сьюзен, а теперь их шестилетняя дочь в сапожках с единорогами прыгает по волнам в полосе прибоя, собирает ракушки и камни, рвет букеты из жесткой сухой травы.       И Джеймс, глядя на нее, старается не думать больше ни о чем.       К вечеру пришла гроза. Небо налилось синевой, в каминной трубе завыл ветер. Джеймс загнал машину в гараж и несколько минут стоял на веранде, любуясь мелькающими над морем вспышками пока еще далеких молний и раздумывая, не закрыть ли ставни. Но первые капли дождя уже застучали по крыше, по листьям, по камням дорожки, спускающейся в сад, и он вернулся в дом.       Они разожгли камин в гостиной, поужинали и уселись на диван — Бетти с планшетом, а он с книгой. Гроза теперь бушевала прямо над их домом, и Бетти ойкала каждый раз, как гром раскалывал небо пополам. В конце концов она отложила планшет, переползла поближе, положила голову ему на колени и уснула, пока он читал. Джеймс встал, двигаясь очень медленно и аккуратно, подсунул Бет под голову подушку, накрыл ее пледом.       На кухне он достал из холодильника бутылку пино гриджио, наполнил бокал и вышел с ним на веранду. Гроза уже унеслась дальше, дождь кончился, и слышно было, как в ночном воздухе капли воды срываются с листьев и падают в траву с выпуклым, чуть округлым звуком.       Вдруг ему почудилось какое-то движение на холме, среди сосен. Словно чья-то тень пересекла просвет между деревьями и скрылась. Джеймс прильнул к перилам. Минут пять он вглядывался в темноту, но так больше ничего и не увидел.       ***       Тогда тоже был июнь.       Лондон изнывал от жары, и Джеймс, сдав последний экзамен и хорошенько отметив это с однокурсниками, умчался к морю, в Сент-Айвс, в дом тетушки Эдны, которая давно звала его к себе — «провести лето на воздухе и набраться сил». С утра он уходил на берег, к скалам, находил местечко в стороне от отдыхающих, ложился на спину и смотрел в белесое небо, перечеркнутое тонкими штрихами высоких трав. Вечером они проводили время в саду: Эдна поливала душистый горошек и вьюнки, оплетавшие изгородь, возилась с кустами мяты, розмарина и базилика, а Джеймс ремонтировал садовую мебель или чинил протекающий кран. Потом тетушка приносила из холодильника кувшин с домашним лимонадом, они садились на веранде, болтали и смотрели, как солнце тонет в море.       Мирная жизнь закончилась утром в субботу, когда Эдна, нарезавшая сыр к завтраку, сказала вдруг:       — Ох, совсем из головы вылетело: сегодня же Мидсаммер! Праздник в ночь летнего солнцестояния, на берегу залива, — пояснила она в ответ на вопросительный взгляд Джеймса. — Не хочешь сходить?       Джеймс вяло пожал плечами.       — Да ладно тебе! — Эдна взмахнула рукой, и нож рыбкой блеснул в заливающих кухню солнечных лучах. — На таких праздниках всегда очень весело. Одна моя знакомая была там в прошлом году. Пришла домой только под утро, пьяная и счастливая. А ей, на минуточку, шестьдесят пять!       — А ты сама туда не собираешься?       — Я бы и рада, но обещала Мэгги, что приеду к ней на эти выходные погостить. Вернусь послезавтра. Так что, если все-таки надумаешь идти, запри, пожалуйста, входную дверь и проверь окна, хорошо?       Джеймс кивнул в ответ и глотнул кофе.       А под вечер со стороны залива потянуло прохладным ветром, который принес с собой запах дыма и звуки далеких скрипок, и он не утерпел. Закрыл все окна, надел шорты и чистую футболку, тщательно запер входную дверь и отправился в Сент-Айвс.       Вокруг него гудело живое море, мелькали выкрашенные золотым и зеленым лица, хлопали по ногам тяжелые длинные юбки, звенело серебро на девичьих запястьях, слышался смех и разговоры. Вдоль берега горели костры, чуть подальше стояли круглые шатры, где можно было примерить доспехи, купить сувенирный Экскалибур или магнит с изображением Сент-Майклс-Маунт. На разные голоса пели скрипки и флейты, волынки и арфы.       С пинтой эля в пластиковом стакане Джеймс пробрался к холму, на вершине которого было не так многолюдно, плюхнулся в траву, вытянул ноги и огляделся. Отсюда было отлично видно расположенную ниже по склону сцену, на которой актеры, облачившись в причудливые костюмы, показывали — конечно же! — «Сон в летнюю ночь».       Зрителей на представление заманивал Арлекин в полумаске и трико, гибкий и высокий, — он ловко жонглировал зажженными факелами, делал сальто и каждые пару минут, надувая щеки, выдыхал огненные облака.       Джеймс какое-то время наблюдал за спектаклем, но к началу четвертого действия заскучал и отправился за новой порцией выпивки. Потолкался возле сувенирной лавки, сделал пару выстрелов из лука, позорно промазал и скоро вернулся обратно на холм.       Пак как раз закончил финальный монолог, и зрители, сидящие ниже по склону, разразились аплодисментами. Опустевшую сцену заняла очередная музыкальная группа. В темно-синем небе мерцали звезды. Пахло полевыми цветами и дымом. Со лба к виску ползла капелька пота: ветер стих, и на побережье вернулась плотная, душная жара. Не хотелось вставать, не хотелось домой — хотелось сидеть здесь целую вечность, пить и слушать, как музыка звенит в вечернем воздухе, сплетая в одно гигантское, дрожащее, невидимое полотно мелодии Старой Англии и Корнуолла, Ирландии и Шотландии, Уэльса и острова Мэн.       А потом кто-то уселся на траву справа от него.       Джеймс повернул голову. Рядом сидел тот самый Арлекин, что зазывал народ на «Сон в летнюю ночь». Был он сплошь монохромным, как старый кинофильм: черно-белое домино, лицо цвета сахарной пудры, небрежно подведенные, словно углем из костра, веки. Яркими мазками на этом фоне выделялись разве что вишневые губы и медно-рыжие взъерошенные волосы.       Джеймс смотрел на это чудо и не мог оторвать глаз.       Арлекин завел руки за голову, пальцы его задвигались — он пытался развязать тесемки черной полумаски, но не мог, и в движении его губ Джеймс прочитал короткое ругательство.       — Давай я помогу, — внезапно сказал он.       Арлекин поднял взгляд и посмотрел на Джеймса.       Рок-н-ролл, и магия, и огонь, отражающийся в светло-серых глазах.       Наконец он кивнул, и Джеймс, поставив в траву свой стакан, переместился поближе, протянул руки. Шелковая тесьма была влажной от пота. Пытаясь справиться с непослушным узлом, Джеймс склонился ближе и почувствовал запах чужой кожи — глубокий, соленый, свежий, как запах моря в жаркий день. Наконец тесьма поддалась, полумаска скользнула вниз, Арлекин подхватил ее и отбросил небрежно в траву. Повернулся и снова глянул в упор. Возникшую паузу нужно было чем-то заполнить, и Джеймс не придумал ничего лучше, как протянуть Арлекину свой стакан. Тот взял его, не раздумывая, и допил эль одним огромным глотком.       — Спасибо, это то что надо, — отрывисто сказал он. Голос у него был низкий, глуховатый, с неявным ирландским выговором. — Напомнишь мне в ответ купить тебе выпивку, когда я закончу?       — Договорились, — Джеймс внезапно вытянул руку и легко дотронулся до глубокого, на грани непристойности, выреза трико. — Меркьюри?       Арлекин одобрительно прищурился. От этого движения с его скул белыми хлопьями посыпался подсохший уже грим.       — Меркьюри, — подтвердил он. — Слушаешь Queen?       — Конечно! У меня их плакат над кроватью висел с шестого класса и до самого выпускного! А ты? Тебе они тоже нравятся?       — Да, отличная группа.       На этом Арлекин явно собрался свернуть беседу: он отвернулся, и рука его зашарила по траве в поисках полумаски. Джеймс вдруг запаниковал: ему страшно хотелось задержать его, продолжить разговор, и он выпалил первое, что пришло в голову:       — А ты знаешь, что имя «Арлекин» пришло в кукольный театр из старинных французских легенд?       Вытянувшееся лицо его нового знакомого, определённо, стоило того, чтобы продолжать, и Джеймс продолжил, не дав себе ни секунды на раздумья:       — В Средневековье он звался Эллекеном и был предводителем дьявольской своры. Слышал когда-нибудь о Дикой охоте? Представь: промозглая осенняя ночь, безлюдный перекресток, луна в прорехах облаков… и вдруг — топот, шум, бешеный лай, и мимо застывшего в ужасе путника проносится толпа, состоящая из демонов, духов, карликов, могильщиков и грешников всех мастей. А впереди, на белом коне, — Эллекен, чье имя переводится как «царь подземного царства» и «тот, кто заставляет собак выть». И еще: легенды об Охоте имеют древнегерманские корни. В этом случае предводителем воинства мертвецов был сам Один, одно из прозвищ которого — «король Херла», или Herle kuningaz. Отсюда и пошло имя Арлекин…       Джеймс остановился, чтобы перевести дух. Арлекин смотрел на него с уважением и едва заметной насмешкой.       — Как бы тебя там ни звали, я буду называть тебя профессором, — изрек он. — Давай, жги дальше. С чего вдруг этот адский бес стал веселой куклой?       — Меня зовут Джеймс. И нет, Арлекин не был куклой — изначально актеры комедии дель арте играли в масках. А вообще это заслуга конкретного человека — итальянца Тристано Мартинелли. До него персонажа в трико как только не звали. — Джеймс возвел глаза к небу и начал перечислять, загибая пальцы: — Труффальдино, Меццетино, Табарино и так далее — по именам актеров, его изображавших. Но однажды, выступая на карнавале в Париже, Мартинелли берет себе псевдоним «Арлекино» — очевидно, услышав о том самом дьяволе из легенды. И отныне живой Арлекин и Арлекин-маска путешествуют вместе, разъезжая с театром «Аччези» по Италии и Франции, играя в Праге и Вене. Слава обоих столь велика, что скоро сценическое имя Тристано намертво приклеивается и к его персонажу тоже…       Джеймс сбился и замолчал. Арлекин слегка поклонился ему и изобразил аплодисменты:       — Браво. Нужно сказать старине Керну, чтобы назвал наш театр… как там? «Аччези»?       — Угу, — Джеймс кивнул. — А у вас свой театр, да?       — Да, студенческий. — Он вдруг поднялся с травы одним легким движением и протянул руку. — Пойдем, покажу.       Джеймс ухватился за его ладонь, и встал на ноги, запоздало отметив, как сильно у него кружится голова: третья пинта явно была лишней. Арлекин повел его за собой — выше, прочь от моря, к самому краю фестивальной площадки. Там, под уличным фонарем, стояла пара обшарпанных пикапов, вокруг которых суетились актеры «Сна в летнюю ночь».       — Майкл, вот ты где! — Черноволосая девушка с заостренными, как у эльфа, ушами, лихорадочно натягивала узкое платье, украшенное цветами. — Давай быстрее, ты должен быть у главной сцены через десять минут!       Рядом с ней юноша в костюме из бирюзовых перьев так же поспешно красил глаза, а совсем молодая девчонка в белом трико и зеленой воздушной юбке пристраивала на голове огромный венок из распустившегося шиповника. Демонического вида парень ругался, пытаясь отыскать в ворохе разноцветных тряпок свой парик, две полуголые нимфы стояли в сторонке, курили и смеялись, мужчина постарше, закрыв глаза, что-то бормотал вполголоса — очевидно, повторял свою роль…       Арлекин по имени Майкл влился в этот хаос спокойно и уверенно: он достал из кузова пикапа небольшую сумку, покопался в ней, смочил какой-то жидкостью салфетку и короткими, скупыми движениями начал стирать грим. Джеймс, не отрываясь, смотрел, как из-под маски проступает живое лицо: скулы, прямой нос, подбородок с короткой рыжеватой щетиной. На вид Майклу было чуть за двадцать. И он был красив, как черт. Сквозь пьянящую жару и кружащиеся в небе звезды в сознание Джеймса пробилась мысль, ясная и четкая, словно выписанная готическим шрифтом:       «Сегодня я буду с ним».       И, кажется, дело было не только в трех пинтах эля.       Избавившись от грима, Майкл стащил с себя трико, обнажив сначала плечи, потом грудь, и бедра, и длинные стройные ноги. Пока Джеймс боролся между воспитанием (отвернуться, немедленно!) и вожделением (смотреть!), Майкл уже натянул облегающие штаны из темно-зеленого шелка и теперь, поглядывая в карманное зеркальце, быстро накладывал новый слой грима. Минута — и скулы его заострились, глаза стали больше и выразительнее, а щетина — темнее. Затем он достал из кузова и накинул на плечи мантию — тяжелую, словно сплетенную из трав, цветов и листьев. Последней деталью образа стали огромные, ветвистые рога, которые Майкл ловко закрепил где-то на затылке.       — Кто ты на это раз? — Джеймс обошел его по кругу, внимательно разглядывая. — Человек-олень?       — Сам ты человек-олень, — проворчал Майкл и аккуратно приподнял полу мантии, чтобы она не волочилась по земле. — Я Король леса, Рогатый бог.       Прозвучало это так напыщенно, что Джеймс не выдержал — рассмеялся. Майкл в ответ лишь фыркнул и еще сильнее выпрямил спину.       Бок о бок они спустились вниз, обратно к заливу.       Майкл был везде и всюду: он участвовал в каких-то сценках вместе с другими актерами, фотографировался с туристами или просто расхаживал среди танцующих, величественно покачивая рогами. Зрителей с каждой минутой становилось все больше, с главной сцены неслась дикая музыка, а воздух раскалился, несмотря на то, что стояла глубокая ночь. Одежда Джеймса промокла от пота, и больше всего на свете ему хотелось сейчас окунуться в холодную воду залива, но он не собирался упускать Майкла и потому не уходил, а терпеливо ждал в стороне, наблюдая за тем, как тот спускает на волны венок, украшенный горящими свечами, и пьет из ритуального серебряного кубка земляничное вино.       Наконец музыка взлетела к самой своей высокой ноте, скрипки и волынки взвизгнули в последний раз, и всё закончилось залпами салюта под исступленные крики толпы. Майкл спрыгнул со сцены, стянул с себя мантию и отдал ее кому-то из своих. Покрутил головой, увидел Джеймса и направился к нему — черный силуэт на фоне пылающего костра.       — Я обещал тебе выпивку, — сказал Рогатый, подойдя почти вплотную. — Пойдем?       За прилавком уставшая девушка в переднике сцеживала из огромных кегов остатки пива и эля. Майкл купил два стакана, и они медленно побрели к воде.       — Ты не будешь переодеваться? — спросил Джеймс.       — Нет, если я сейчас вернусь к своим, меня потащат в город, в какой-нибудь дурацкий бар, — он бросил на Джеймса быстрый взгляд. — Или тебя смущает, что я полуголый?       — Нет, конечно! Даже наоборот. Просто ты снял мантию, а рога оставил. Они тебе очень идут, но это как-то… странно.       — Знаешь, что по-настоящему странно? — Майкл внезапно остановился, и Джеймс остановился тоже.       — Что?       Рогатый склонился к нему и негромко сказал:       — То, что ты со мной заигрываешь весь вечер, а я до сих пор никак на это не ответил.       Поцелуй был коротким и грубым. Тело отозвалось на прикосновение чужих губ быстрее, чем Джеймс успел сообразить, что вообще происходит. Когда Майкл отстранился, он только и смог, что пробормотать жалкое «Я не заигрываю», чувствуя, как щеки заливает жаром. Рогатый посмотрел на него насмешливо и спросил негромко, кивая в сторону толпы на берегу:       — Где-то здесь можно посидеть без свидетелей?       — Свидетелей чего? — Голос Джеймса чуть дрогнул.       Майкл оскалил зубы; до Джеймса не сразу дошло, что он так улыбается. Не дождавшись ответа, он мотнул головой в сторону дома тети Эдны.       — Есть одно местечко прямо на берегу, среди скал. Я живу там неподалеку.       — Прекрасно. — Майкл сощурился. — Идем?       Он легонько хлопнул его по плечу, словно подгоняя, и зашагал вдоль кромки воды — прочь от людей и огней, в сумрак самой короткой ночи года.       И Джеймс покорно последовал за ним. В конце концов, ему было всего восемнадцать, он был пьян, а минуту назад его поцеловал Рогатый бог, Король леса.       Они сидели — точнее, полулежали — на берегу, на расстоянии двух ладоней друг от друга. Рядом шумело море.       — О Рогатом ты знаешь так же много, как об Арлекине? — спросил Майкл. Он запрокинул голову и разглядывал звезды; острые кончики его рогов касались песка и чертили в нем невесомые узоры.       — Ну-у-у… — Джеймс задумался. — Я помню только, что у кельтов он символизирует жизнь и плодородие. При том, что он еще и бог подземного царства… кажется. Да, и был какой-то ритуальный акт…       Он вдруг запнулся.       — А вот про акт давай подробнее, профессор, — Майкл, внезапно оказавшись совсем близко, прошептал это ему в самое ухо. От его дыхания у Джеймса перед глазами все поплыло.       — На самом деле Мидсаммер тут не при чем, — он пытался говорить спокойно и ровно, но получалось так себе. — Это скорее относится к… празднику весны. Там Зеленый король, он же Рогатый бог леса, исполняет ритуальный танец с Госпожой лета, а потом…       — Что потом?       И снова — горячее дыхание, скользнувшее вдоль шеи и ниже волной дикого, нечеловеческого возбуждения.       — Потом… — он сглотнул. — Они совокупляются… и это символизирует… символизирует… О Господи, Майкл!..       — Тш-ш-ш, тише, Джейми. Не Майкл — Рогатый… Будешь сегодня моей Летней госпожой?..       Одно быстрое движение — и он оказался сверху, навис над ним, прижал к песку. Дотронулся до выпуклости на шортах, слегка сжал. Джеймс застонал, и тогда Рогатый прикоснулся к его губам. Этот поцелуй длился гораздо дольше, чем первый. Он отключил разум, оставив только те ощущения, что связаны с телом: мощные мышцы спины и влажная от пота кожа под пальцами Джеймса, твердый язык внутри, чужой запах, и запах свой — он стал вдруг острым и пряным, когда Рогатый наконец расстегнул его шорты и скользнул туда рукой, оттягивая вниз тонкую ткань белья.       Медленные, грубоватые движения сводили с ума.       — Ты демон, — прошептал Джеймс, стискивая плечи Майкла и запрокидывая голову, чтобы увидеть его глаза — черные, бездонные.       — Я бог, — поправил его Рогатый. Переместился чуть ниже, склонился над ним, накрыл горячим ртом.       …Кончая, Джеймс видел над собой огромные рога, упирающиеся прямо в светлое июньское небо, полное звезд.       — Я думал, что рассказы о том, как неудобно заниматься сексом на пляже — фигня, — проворчал Майкл, стряхивая прилипший к телу песок. — Оказывается, нет.       — Сейчас будет душ, — негромко отозвался Джеймс. — И горячий чай.       — Отлично! — оживился Майкл. — Поможешь мне отцепить рога?       На кухне Джеймс поставил на плиту чайник. Его до сих пор потряхивало от темного, тревожного возбуждения, и он прятался от этой темноты за привычными движениями: достать чашки, поставить на стол сахарницу, нарезать хлеб и сыр. Майкл шумно умывался над раковиной. Потом обернулся и посмотрел на МакЭвоя.       — Джейми, если хочешь, я уйду, — мягко произнес он.       — Не хочу. — Тот поднял на Майкла упрямый взгляд. — Если ты думаешь, что я испугаюсь и остановлюсь на полпути, то ты ошибаешься.       Майкл рассмеялся.       — Звучит очень смело. — Он подошел к плите и снял с огня кипящий чайник. — Но теперь ты точно не отвертишься. Тебе ведь уже есть восемнадцать?       Джеймс фыркнул:       — Конечно! Тебе, надеюсь, тоже?       — Мне двадцать два. — Майкл повернулся и поставил перед Джеймсом чашку с «Эрл греем». — Я учусь в театральном, в Манчестере. Этим летом мы с однокурсниками решили, что неплохо будет сколотить труппу в духе средневекового бродячего театра и поездить по стране, выступая на таких вот праздниках, как сегодня. Следующий фестиваль — через четыре дня, в Труро. Правда, там я уже играю не Рогатого, а короля Артура.       — Супер, — прокомментировал Джеймс, отхлёбывая чай. — А я учусь в Лондонском университете. Сюда приехал на лето — в гости к тетке. Ну, и еще я родом из Шотландии, но это ты, наверное, уже и сам понял.       — Да, твой акцент чертовски мил, — ухмыльнулся Майкл. — А где же тетя?       — В Логгансе, на той стороне залива. Вернется только послезавтра утром.       — Мы уезжаем отсюда послезавтра утром, — эхом откликнулся Майкл.       — Тогда ты бы мог…       — Я-то бы мог. Но только если ты не против.       Джеймс со стуком поставил чашку на стол.       — Слушай, в буфете есть виски, — внезапно сказал он. — Будешь?       Виски они пили уже наверху, в мансарде, ставшей на это лето спальней Джеймса. Здесь было окно, выходящее на море, письменный стол, шкаф и огромная, старинная кровать с пружинистым основанием и кованым изголовьем.       Майкл сразу уселся на нее, слегка покачался и сказал радостно:       — Класс! Никогда еще не занимался сексом на таком раритете. Сильно скрипит?       — Не знаю, я обычно сплю тут один, — парировал Джеймс.       Он разлил виски по бокалам, отдал один Майклу и отошел к окну. Лед тихонько звенел о стекло, кровь стучала в висках, по коже бегали мурашки. Майкл поднялся с кровати — пружины многообещающе скрипнули, — приблизился, встал за спиной.       — Джейми, я тебя хочу, — сказал Майкл негромко. — Не так, как на пляже. По-настоящему.       От этих простых слов Джеймса тряхнуло. Он вцепился руками в подоконник, застыл; голова кружилась не от возбуждения даже, а от осознания собственной покорной беззащитности, от того, что Майкл сейчас мог сделать с ним все что угодно.       — Пойдем в душ, — выдохнул он едва слышно.       …В ванной Майкл сразу же прижал его к стене, навалился сзади. Он целовал, гладил, прикусывал кожу на плечах и затылке, терся членом о ягодицы, и Джеймс матерился и стонал сквозь стиснутые зубы. Потом не выдержал: развернулся, скользнул вниз, взял в рот; дыхание Майкла сбилось, он резко подался вперед, заставив Джеймса стукнуться затылком о стену, но ни тот, ни другой этого даже не заметили.       — Подожди… стой, Джейми, хватит, я сейчас кончу, — он отпрянул, уткнулся лбом в прохладный кафель, тяжело дыша. — Давай в спальню?..       Джеймс поднялся наверх первым, оставляя на ступенях мокрые следы. Налил себе еще виски, выпил, сел на кровать.       На лестнице послышались шаги, и через мгновение в дверном проеме показался Майкл. Стройное, сильное тело его чуть блестело от воды, над головой ветвились оленьи рога.       — Ты решил их снова надеть? — спросил Джеймс, чувствуя странную дрожь — словно бы прохладный ночной ветер коснулся влажной кожи.       Рогатый, не говоря ни слова, подошел, подмял его под себя, отбрасывая полотенце, которым Джеймс прикрывал бедра. Стало темно, тяжело и жарко, исчезло все, кроме прикосновений, обжигающего дыхания и коротких, мощных движений, с которыми Рогатый вбивался в него сквозь вспышки боли. Джеймс стиснул зубы, задышал часто и мелко, но боль уже уходила, сменяясь нарастающим возбуждением. Рогатый двигался то ускоряя темп, то замедляясь, и, когда он толкнулся особенно глубоко, Джеймс вскрикнул, вцепился в его плечи, застонал, и сразу обмяк и уже не слышал, как тот тоже кончил — с низким, коротким звуком.       Проснулся он поздно. Дом наполняла тишина, снаружи кричали чайки. Теплый ветер вздувал парусами оконные занавески, по стенам мансарды скользили отблески солнечных лучей. Воспоминания о прошлой ночи обрушились разом, скрутили судорогой возбуждения. Джеймс широко открыл глаза, вскочил. Майкла в комнате не было.       И тут же снизу раздался хлопок входной двери.       Он натянул белье и торопливо спустился, боясь столкнуться лицом к лицу с тетей Эдной, которая, очевидно, вернулась из Логганса на день раньше. Но на кухне был Майкл. Одетый в светлые джинсы и майку, он стоял у плиты.       — Доброе утро, — сказал он.       — Привет. Я думал, ты ушел.       — Нет, только сходил к своим переодеться. На обратном пути заглянул на рынок. Поможешь разложить продукты?       Джеймс кивнул и подошел к столу. Выложил из пакета ветчину, помидоры, персики, яблочный сок и бутылку дешевого пино гриджио. Майкл в это время взбивал яйца и нарезал тонкими ломтиками багет. Пока жарились гренки, он помыл и нарезал персики, залил их вином и яблочным соком, добавил горсть черники и сгонял Джеймса в сад за мятой, а потом убрал получившийся коктейль в холодильник.       — Тебе точно двадцать два? — спросил Джеймс, наблюдая, как ловко Майкл управляется со сковородкой. — Моя мама, и та готовит хуже.       — Просто у отца свой ресторан. — Майкл выложил гренки на тарелку, украсил ягодами и йогуртом. — Я перед колледжем лето проработал там официантом, вот и нахватался по мелочам. Особых изысков не жди, но голодным точно не оставлю.       После завтрака они спустились к пляжу, на свое место среди скал, разделись там и долго плавали. Людей поблизости не было, и каждый раз, уходя под воду с головой, Джеймс выныривал уже в объятия Майкла, а тот целовал его, прижимая спиной к камням. День тек медленно и неторопливо. После обеда они занимались любовью, вечером еще раз сходили на пляж, а потом достали кувшин с вином и устроились на веранде. Настоявшись за день, пино гриджио стало ароматным и сладким, розоватым от черничного сока.       Солнце уже растекалось алым вдоль горизонта, когда Майкл внезапно спросил:       — Ты дашь мне свой лондонский номер?       Джеймс посмотрел на него, удивленно склонив голову:       — Ты уверен?       — А почему нет? Мы могли бы иногда встречаться. Или ты против?       — Нет, конечно нет, — Джеймс улыбнулся. — Просто я думал, ты не из тех, кто позволяет летним романам длиться дольше трех дней.       — Дурацкие стереотипы, — буркнул Майкл. — Если я актер, это ещё не значит, что я сплю с кем попало…       Ночью все повторилось: Джеймс отдавался Майклу, а тот яростно брал, склоняясь совсем низко и шепча что-то Джеймсу прямо в губы; и пахло от него дико и сладко — черникой и белым вином, лесом и морем…       Будильник прозвенел в восемь утра. Майклу нужно было успеть к своим, пока те не уехали в Труро. Джеймс проводил его до двери, прошелся по дому, сполоснул оставшиеся с вечера бокалы и лег обратно, понимая, что уже не уснет.       Он строго-настрого запретил себе скучать по Майклу.       ***       И вот, спустя годы, он стоит на веранде и снова пьет пино гриджио — не за три евро, а за тридцать, но вкус у него точно такой же, как тогда, не хватает лишь персиков и мяты из тетушкиного сада. Воспоминания — колючие, цепкие, неотвязные, — все лезут и лезут изнутри, словно хмель, карабкающийся вверх по каменной изгороди, и ему очень хочется выблевать их прямо здесь, и забыть наконец обо всем, но вместо этого он достает из кармана смартфон и набирает сообщение:       «Я в Сент-Айвс».       Ответ приходит почти сразу:       «И когда мне приехать, профессор?».       Джеймс бросает быстрый, чуть виноватый взгляд назад, в темноту дома, где спит Бет. Делает пару глотков вина, переводит дух и набирает:       «Пока не знаю. Недели через две. Сможешь?».       В ответ прилетает короткое «Да».       Привычным движением он стирает из памяти телефона их диалог.       На душе тревожно и гадко. За эти годы Джеймс так и не привык к изматывающему чувству вины, каждый раз охватывающему его перед встречей с Майклом в Сент-Айвс. И каждый раз он говорил себе, что пора делать выбор — уже не так важно даже, в чью пользу, — но снова и снова отстранялся, позволяя происходящему тащить его за собой, как река тащит сломанную ветку к морю.       Сьюзен приехала через два дня. Погода направилась, и они втроем проводили дни на пляже, а по вечерам гуляли по Сент-Айвс, ели мороженое и смотрели, как к молу пристают туристические кораблики и груженные только что выловленной рыбой баркасы. И чем дальше, тем сильнее Джеймсу хотелось, чтобы жена и дочка поскорее вернулись в Лондон, а он бы, как всегда, остался здесь еще на пару недель — чтобы спокойно поработать.       «Пять дней, — пишет он Майклу. — Как у тебя со съемками?»       «Нормально, — отвечает тот. — Все получится».       С каждым днем Джеймса все сильнее разъедают вина перед Сьюзен и тоска по Майклу. Он становится дерганым, психует из-за пустяков, придирается по мелочам. Однажды Сью огрызается в ответ, и они наконец ссорятся — громко и страшно, так что Бетти убегает в сад и плачет там, прижимая к груди плюшевого единорога.       Ночью Сьюзен поднимается к нему, садится на кровать и говорит:       — Я так больше не могу, Джеймс.       Он молчит, отвернувшись к стене.       — Ты думаешь, я ни о чем не догадываюсь? — продолжает она. — Когда мы здесь, я особенно хорошо вижу, что мы тебе не нужны.       — Нужны, — отвечает он тихо.       — Бетти — да, но не я. — В голосе Сьюзен — боль и решимость. — Мы уезжаем завтра. Когда ты вернешься, бумаги на развод уже будут оформлены. И — да, передавай привет Майклу.       Джеймс застывает. Он не может выдохнуть, не может пошевелиться. Сьюзен встает с кровати, отчего по ее пружинному основанию пробегает дрожь, подходит к окну и смотрит на темное равнодушное море.       — Я догадалась в прошлом году, — говорит она с горечью. — Такому известному актеру, как он, очень сложно скрывать свои интрижки, поверь. Скажи только… Вы правда встречались здесь все эти годы?       — Да, — отвечает Джеймс и опять молчит.       Сьюзен с шумом втягивает воздух: кажется, ей стоит огромных трудов не расплакаться. Джеймс не поворачивается и по-прежнему смотрит в стену.       — Ты мне ничего не скажешь на прощание? — спрашивает Сью глухо.       — Я просто хотел бы видеться с Бет как можно чаще, — говорит он.       — Договорились.       Она уходит, и рука Джеймса тут же ныряет под подушку за телефоном. Щурясь от яркого света, льющегося с экрана, он отправляет Майклу короткое сообщение:       «Завтра».       Утром Джеймс целует Бетти на прощание, обнимает, говорит что-то ласковое, застегивает ремень детского кресла. Она в ответ хватает его за большой палец руки и держит так долго-долго.       — Папа, — шепчет она. — Вчера я видела около дома странного человека.       — Кого именно, малыш? — Джеймс очень старается проявить интерес и участие, но усталость и нетерпение берут свое, и голос его звучит блекло.       — Большого, с рогами, — говорит Бет. — Он заглядывал в окно, пока я спала.       — Солнышко, это был обычный олень. — Джеймс улыбается. — Тут неподалеку лес, наверное, он пришел оттуда. Тебе нечего бояться.       — У него было человечье лицо. — Бет утыкается лицом ему в ладонь. — Папа, обещай, что приедешь скоро!..       Он гладит ее по макушке и выпрямляется. Сьюзен запихивает чемодан в багажник.       — Я могу прислать тебе документы на развод сюда, если ты решишь задержаться подольше. — В её голосе полно сарказма. — Хотя… постой, у Фассбендера же съемки! Сэр Ридли Скотт! Как я могла забыть?       Джеймс почти физически ощущает ее гнев, но ему не хватает сил даже на обычное «Прости меня». Машина отъезжает, и за стеклом он видит личико Бетти, которая машет ему на прощание. Рядом с ней маячит плюшевый единорог.       Звонок раздается ближе к ночи, когда за окном уже сгущается темнота. За дверью стоит Майкл. Джеймс делает шаг в сторону, впуская его в дом. Тот проходит в гостиную, достает из чемодана традиционную бутылку вина. Откупоривает, разливает вино по бокалам. Они пьют, глядя друг на друга.       — Мы разводимся, — говорит наконец Джеймс.       Майкл приподнимает бровь.       — Сьюзен все знает. — Голос его вздрагивает: оказывается, говорить об этом труднее, чем он думал. — Она знает, что мы встречаемся.       — А что Бет?       — Это мы пока не обсуждали. Я надеюсь, Сьюзен не запретит нам видеться.       Майкл ставит бокал, подходит. В кольце его рук Джеймс расслабляется, утыкаясь носом куда-то ему в шею. Чужая кожа пахнет морем и лесом.       — Тебе все равно пришлось бы выбирать, — шепчет он.       Джеймс кивает.       — Сьюзен никому не расскажет о нас. — Он отстраняется, смотрит в глаза. — Я имею в виду… журналистов и все такое.       Майкл наливает им еще вина.       — Ерунда, пусть звонит и докладывает хоть главному редактору «Дэйли мэйл», мне на это плевать, — он качает головой. — Но я не хочу, чтобы она причинила вред тебе.       Джеймс молчит. Потом, вдруг вспомнив кое-что, говорит:       — Знаешь, мне тут Бет перед отъездом сказала странную вещь… Глупо, конечно, но ей показалось, что вокруг дома кто-то ходит.       — Кто?       — Человек с рогами.       В гостиной повисает молчание.       Майкл делает шаг к нему.       — Это же Корнуолл, — говорит он наконец. — Иногда мы идем на свет.       «Кто мы?», хочет спросить его Джеймс, но не успевает — Рогатый кладет ладонь ему на шею, притягивает к себе, целует жадно, до дрожащих перед глазами звезд. Джеймс заводится моментально, опускается на диван, Рогатый наваливается сверху, расстегивая его джинсы и вырывая из груди Джеймса беспомощный стон.       Потом он поднимается. Скидывает пиджак. Рубашку. Щелкает пряжкой ремня.       Смотрит, не отрываясь. Глаза у него черные, бездонные.       Джеймс зажмуривается, но перед этим успевает увидеть над собой огромные, подпирающие небо рога.