Один раз

Обычный, такой естественный и природный солнечный свет лениво просачивается сквозь стекло, грея всех присутствующих в классе обычной средней школы. Дети – кто спит, кто тихо шепчется, кто в карты играет – не особо проявляли интерес к уроку, потому что учительница по литературе в возрасте вместо материала снова принялась рассказывать про своих несуществующих ухажёров. Весна в этом году выдалась очень теплая, поэтому Питера вдвойне тошнило от этой жары, от этого монотонного скрипучего женского голоса, от непрекращающегося хохота одноклассниц с задних парт. Он обречённо выдыхает и кладет голову на собственные руки. А ведь не так давно он путешествовал среди звёзд. Когда Питер Квилл вернулся на Землю, суеверный дедушка подумал, что он вернулся с того света. Однако, ничего такого не оказалось. Долгих разборок не проводили, поэтому следователи, из-за отсутствия улик и доказательств, приняли решение, что добрые похитители вернули пацана обратно. В целости и сохранности, только немного чудаковатого. Поначалу он гордо отмалчивался, сидел дома с восторгом откровенно наигранным, почти с настоящим удовольствием общался со сверстниками и наслаждался песнями Дэвида Боуи. Затем – Питеру Квиллу четырнадцать – он вдруг начинает рассказывать про космические корабли и большом синем бандите, который угрожал его съесть. Питера Квилла считали психически ненормальным, поэтому в школе с ним никто не дружил. Все было, как и должно было быть. Сразу после смерти матери, Питера похищают Опустошители с целью доставить на его собственную смерть. Но не сделали этого. «Ты пролезаешь во все щели, поэтому полезен», – пояснил их главарь коротко. Он был чертовски злым, чертовски страшным и от одного его взгляда хотелось родиться обратно. Йонду Удонта создал неизменный образ жестокого лидера с твердой рукой, а Питер, как любой уважающий себя мальчишка, уважает тех, кого уважают, поэтому взял этот образ себе в пример. Нет, он, конечно, очень хотел домой. И ныл об этом каждую неделю хотя бы по три раза первые года два пребывания у Опустошителей. Дальше частота проредела, но имела место быть уже в форме упоминания. Не сказать, что Йонду это довело. Его вообще мало чего может довести, особенно если это мелкое, костлявое и вредное существо, именуемое ребёнком, но больше похожее на черта из преисподнии. Несмотря на это, дитя ада прекрасно схватывало налету воровские основы и неплохо вскрывало замки, так что, за неимением для него работы (а у Опустошителей кто не работает – тот не ест), Удонта очень удобно «припахал» его к своим миссиям. Дети, как правило, с разумом гибким и не до конца все понимают, так что все происходящее для него было интересным и запутанным приключением, где каждый день приносит с собой новую историю, будь то ограбление корабля или драка с Краглином за свежую еду. Прямо как во всех этих детских сказках, где все события обязательно разворачиваются вокруг главного героя. И плевать, что порой вместо этого главного героя подставляется член команды или сам капитан, потому что тот же самый капитан строго-настрого приказал следить за соплёй, иначе с непослушным срочным образом будет протестирован проект безскафандрового путешествия в космос. За соплёй следили и, вскоре, эта самая сопля набиралась ума. Но не везде. Со всеми этими «королевскими» (как считал Йонду, пиная мальца за плохое поведение) условиями (пахнущей сыростью камере, пахнущей старостью постели и пахнущей смертью едой) Питер все равно желал вернуться обратно на землю. Вырости-то он вырос, а понятие «дом» запомнил на уровне восьмилетнего ребёнка. А что он понимает? Дом – это мама. Дом – это любимые песни, шоколадное молоко, игрушки и друзья-соседи. Дом – … Нет, понятия очень детские. Такие, какие закрепились у Питера в голове. Однажды, сразу после урока по стрельбе с Йонду, он опять начал эту песню про дом. За два дня до этого команда попала в передрягу, после которой малец вышел почти целым – один выстрел из пушки лишь немного задел руку, но было бы чуть правее, и это было бы сердце. Удонта, вспоминая это, на удивление, впервые за пять лет не стал гнать Питера по всему кораблю с нецензурными криками, и даже не пригрозил стрелой за наглые желания, а выслушал его. – Так и быть, отвезу тебя на твою Терру, сопля неблагодарная, – прохрипел он со странной ухмылкой. И отвёз же. Отвёз! Взял челнок, выбрал пустое место, и самолично привез на ту самую Терру, недалеко от того самого места, откуда пять лет назад и забрал. Честно говоря, Питер был в шоке. Ещё бы, ТАК далеко он еще не заходил, поэтому откровенно не знал, что ему делать дальше. Но подумать ему не дали. Мощный пинок по хребту от центаврианских берц и ехидное «повеселись тут» и Квилл на траве, а Йонду – уже улетел. Лишь каким-то чудом мальчишке удалось выбраться из леса, куда его привезли и выйти на смутно знакомые улицы. Уже через минут двадцать брожения его, затравленного и заплаканного, нашли старые друзья семьи и уже дальше пошла стандартная процедура реагирования на появление давно пропавших детей. Не поверите, но после этого прошло чуть больше года. Больше года невыносимой жизни на Земле. Да-да, невыносимой. Питер, привыкший к ежедневным приключениям, был засунут в невыносимую будневскую рутину, повторяющуюся изо дня в день. Его отправили в школу, пытались занять какими-то хобби, но восторг от попадания домой пропал быстрее, чем пропадают люди с Эклектора после нелестного отзыва о Йонду. «О, Йонду, старый синерожий черт, почему именно в тот раз ты решил послушать мое глупое нытье?» – это именно то, что подумал Питер, сидя на этом бесконечно скучном уроке литературы. Он уже ненавидел Терру. Ему пытались внушить, что никаких путешествий в космосе не было, пичкали таблетками, успокоительными, проводили психиатрические сеансы, но Питер-то знал, Питер-то верил, что они существовали. Ему, в конце-концов, четырнадцать, а Йонду говорил, что в четырнадцать не грех и шлюху снять, а то и раньше. Йонду. Йонду. Йонду. Он не выходил из головы. Были мысли на периферии сознания, что, может, ему и правда это привиделось, может и не было никакого синекожего грубияна со смертельно опасной стрелой? На Тер... Простите, на Земле понятия не имели про все эти космические путешествия. А еще тут все были очень злые. Даже тот же дедушка, кажется, в глубине души не был рад появлению нахлебника, одноклассники смеялись, называя «шизиком», а учителя про себя шептались: «бедный ребенок, бедный мальчик». – Йонду, – достаточно ознакомившись с Земными закидонами, Питер вспомнил, что они верят в некоего бога, поэтому решил попробовать по-своему. Он сел на колени перед кроватью и, насмехаясь над собственной глупостью, приложил внутренние стороны ладоней друг к другу. – Если ты меня слышишь, алкаш чертов, пожалуйста, забери меня отсюда. Я готов месяц мыть полы на Эклекторе. Тряпкой. Нет, языком! Готов отдавать половину всех своих порций Краглину, не буду делать всякие пакости и, клянусь, никогда не заикнусь про Терру! – в голосе было столько отчаяния и грусти, прямо неестественной, боли в груди, внезапно объявившейся, что Квилл понял – он тосковал. – Да я на всё что угодно готов, только вернись, пожалуйста! И правда ведь готов был. Питер чувствовал просто невозможную тоску по инопланетному наставнику и приёмному отцу, по тому, кто принял его и обучил, кто его защищал. Тут такого нет. Земляне, порой, были похуже обитателей Эклектора. Там к нему уже привыкли, а здесь он был чужим. Он так по нему скучал. Подросток обреченно уронил голову на кровать, краем уха слушая, как что-то недовольно бормотал случайно услышавший монолог дед. – Аминь, – добавил Питер уже с ухмылкой. Он никогда не смел звать Йонду отцом, не позволял себе «сыновского» поведения и редко прятался за его спиной. Они никогда не обсуждали этого, но там, где-то на уровне понимания, это казалось естественно, Йонду и Питер, черт знает, какие у них отношения, но на многих цивилизованных планетах они называются семейные. По-своему семейные. А кто же не будет тосковать по своей семье? Честно говоря, еще с того момента, как его выпнули из челнока, Питер начал скучать. На Терре ему откровенно надоело. Это не его жизнь, ему надоело попадаться на мелких кражах, надоело слушать в свой адрес, какой он глупый и безграмотный. Все, чего желала его душа – это полет далеко-далеко к звездам, вместе с вредным, но в глубине души добрым Йонду, который обязательно надаёт подзатыльников по всяким мелочам. А Питер – честное слово – даже не разозлился бы на него за это, потому что почувствовал то незримое близкое и родное, чего он уже ни с кем никогда не почувствует. Только не здесь. Его место там. Почему ему, подростку, так по-взрослому больно? Почему ему кажется, что он уже все упустил, что уже поздно и ничего не исправить? Почему думать о Йонду в настоящем времени было так иллюзорно приятно? Грохот совсем рядом с домом нарушил мысли пытающегося заснуть в такой необычной позе Квилла. От этого шума трясся дом, но будущий «Звёздный Лорд» не испугался, наоборот, вскочил, шокированный и вот так, в пижаме и босиком, побежал на улице, даже не встретив сопротивления в лице дедушки. Перед домом стоял корабль, настоящий космичесий корабль, и как он тут поместился? Но даже это не главное. Из корабля вышел... Он. – Йонду!!! – не своим голосом закричал Питер, улыбаясь и сорвавшись с места навстречу малость удивившемуся центаврианцу, чувствуя невозможную радость. Не боясь уже даже смерти, подросток бросился Удонте в объятия, вжимаясь в грудь и со стыдом чувствуя, что он плачет. – Эй, сопля, чего нюни распустил? – в привычной недовольной манере прозвучал его сипловатый голос, но после этого последовала смешок и в белобрысые волосы зарылась широкая синяя ладонь. – Совсем страх потерял, малец, за такие вольности будешь отрабатывать. – Ты услышал мои молитвы?! – вдруг спросил Питер на полном серьезе. – Чего? Ты в своем уме, Квилл? – Йонду, самый настоящий Йонду, щелкнул Питера по носу и хмыкнул. – На вашей Терре уже зомбируют или чего? Ты посмотри на свою рожу одержимую, не иначе словно ваш этот земной Эсусь спустился с небес, – хриплых смех нарушил повисшую тишину. На последних нотках он отдавал тоской. – Йонду, прости меня, прости за всё, что я когда-либо натворил, – говорил он. – Я больше никогда не оставлю эту жизнь, и тебя не оставлю, – слезы, неизвестно почему, текли из глаз очень сильно, а эмоциональное потрясение совсем не было сравнимо с годовой разлукой. Она, конечно, вещь ощутимая, но не настолько. Питера трясло, он словно не верил своему счастью и держался за Йонду как за последнее, что имеет в жизни. – Я безумно скучаю по тебе. Скучаю? В... Настоящем времени? Почему ты так плачешь, Питер? – Успокойся, малец, сейчас обоссышься, – не терял лица Йонду, особо не смутившись. Словно ожидая такой реакции. А затем, коротко обернувшись назад, все-таки прижал голову подростка к себе, положив подбородок ему на макушку. Уста его растянулись в расслабленной улыбке. – Как непривычно видеть тебя ниже меня... Я тоже скучаю, не мог же оставить тебя в этой богом забытой дыре, решил навестить хоть разок, – и голос его звучал мягче, так по-отцовски, кажется, Питер когда-то уже слышал такой тон, но не придавал ему значения. Когда? Год назад? Два? Может.. Все двадцать с немногим лет? «Но мне же только четырнадцать», – напомнил себе Квилл. – Веди себя хорошо, Питер, – говорит он тем же тоном, продолжая сжимать подростка. – Постарайся не умереть, иначе, обещаю, на том свете я тебя достану, – что за странные слова он говорит? – Не лезь в смертельно опасные дела и позаботься о команде. Хотя, я уверен, насчет первого хрен ты меня послушаешь. – Команде? – Питер, я... – Йонду словно не слышит ничего другого. – Я всегда буду рядом с тобой, помни это, – он с горечью вздыхает и чуть вздрагивает. Пора сказать то, что не успел. – Я горжусь тобой, – сиплый голос его чуть дрогнул, а воображение Квилла начало медленно ломаться, изворачиваться от странности и, в то же время, странной уместности этих слов. Крепкое тело Йонду внезапно становится прозрачнее и невесомее, но Питер продолжает обхватывать его уже с отчаянной силой. – А теперь просыпайся, сопля, хватит с тебя отдыха. – Йонду? – испуганно позвал Питер после недолгой тишины с долей надежды, того же отчаяния, наконец, разжимая объятия и решившись глянуть в глаза своему приёмному отцу еще раз. Он видит улыбку с долей теплоты. Он так хотел это сделать. Просто безумно. Хотя бы еще один раз сделать это, посмотреть ему в глаза, обнять, поговорить, рядом с ним не хотелось молчать. Его так не хватало. Почему, Питер? Почему ты реагируешь так, словно он... – Йонду! – Он может и был тебе отцом, – обстановка резко переменилась, Йонду, на устах которого застывал лёд, а взгляд вот-вот рисковал остекленеть, был в открытом космосе. Питер хотел вернуть ему скафандр. Питер кричал и держал его из последних сил, не чувствуя опоры под ногами. – Но никак не папой. Прощай, Питер Квилл. Он улыбается в последний раз. Картинка трескается, рассеивается, слёзы текут уже без остановки, сердце сжимается в болезненной агонии и внутри все словно обваливается, одновременно становясь на свои места. Маленький мальчик, весь год, круглый год мечтающий увидеть папу и ни о чем боле не думающий, мгновенно вырастает до взрослого мужчины. Он тянет руки навстречу улетающему в космическую бездну телу с красным плащем и такого же цвета гребнем, кричит ему что-то, просит, чтобы он не оставлял его. Просит обнять хотя бы ещё один раз и корит себя за то, что не ценил, как следует. Йонду улетал и рассыпался на светящиеся золотистые осколки, а в голове у Питера эхом отдавалось одно-единственное слово. Сынок. – Папа! Питер открывает глаза и тяжело дышит, но понимает, что не может пошевелиться. Что-то сковало его и удерживает, а тело пульсировало тупой болью практически везде. Он озирается по сторонам в испуге и чувствует влагу на глазах. – Наконец-то ты очнулся, Питер, – через секунд пятнадцать лежащая рядом волосатая голова поднимается, а лицо на ней подозрительно напоминает лицо Гаморы. Гамора? Она выглядит уставшей и немного растрепанной. – Черт возьми, Питер Квилл, полгода и ты наконец соизволил проснуться, – она, не стесняясь, тянется рукой и вытирает «Звёздному Лорду» слёзы, наблюдая за лицом, выражающим непонимание. Она подается вперед и целует его в щёку, потому что рот был занят трубками для искусственного дыхания. – Тяжелое было крушение, повезло, что ты жив остался. Прямо чудо какое-то, не дашь номерок своего ангела-хранителя? – Гаморе не нужно задавать вопросы. Она отстраняется назад, усмехаясь и понимая, наконец, какое слово периодически пытался произнести Питер сквозь кому. – Пять лет прошло, а ты все никак не можешь перестать себя мучить, – девушка грустно улыбается и берет Питера за руку, пока он, немного погодя, сжимает её и жмурится в болезненном ощущении где-то в груди. Отворачивается. – Папа, – говорит он про себя. – Спасибо, что спас меня в очередной раз. Изображение под закрытыми веками с остатками сна в последний раз мелькает улыбкой кривых зубов и растворяется. Питер почти отчетливо слышит долгий свист.