Живущий в пламени

Сон Тодороки всегда начинался одинаково. Он никогда не задавался вопросом, почему это было именно так, но каждый его сон начинался на поле, усеянном цветами. Этот кошмар повторялся с детства, и Шото не помнил, с какого возраста тот появился. Действие всегда начиналось с чего-то невинного, насколько Тодороки помнит. Во снах мальчишка, в котором он видел не кого-нибудь, а себя, сбегал по склону холма и терялся в цветах. Его макушку можно было разглядеть только хорошо приглядевшись. Шото не знал, почему, но он чувствовал себя из-за этих цветов, в которых прятался, в безопасности. Хотя никто не назовет в принципе такое убежищем. Не в этом мире. Иногда во снах Тодороки присутствовал ещё кто-то, но он никогда не видел лиц тех людей. То ли память предавала маленького Шото, то ли специально укрывала его от напастей реального мира, потому что когда мать облила Тодороки кипятком, в этом самом сне он бежал за человеком и думал, что это она. Что-то пытался сказать сквозь слёзы, но падал и затем… всё вспыхивало. Целое поле цветов с красными лепестками. Этот кошмар был худшим для Тодороки. Ему казалось, что даже дым над головой становился алым. Языки пламени, которые пылали вокруг, уничтожая место, в котором Шото чувствовал себя защищенным, казалось, пылали у него в голове. Он просыпался с головной болью и слезами на глазах, охваченный невидимым огнем. Во сне пламя не касалось маленького, а позднее — уже взрослого Тодороки, но приносило боль иного характера: оно буквально выжигало в сердце дыру. Повзрослев, Шото начал игнорировать привычную боль и знакомый сон. Он просто просыпался в холодном поту и шёл на учёбу. Вскоре обычная школа, правда, была замещена академией UA, но ничто другое не изменилось. Был ли это кошмар наяву или время просто-напросто застыло — сказать наверняка Тодороки был не в силах. Он чувствовал, что застрял в проклятом круге, но двинуться в сторону не мог, так как вокруг него сразу вспыхивало ненавистное пламя, напоминающее, что Шото никогда не сможет от него отказаться, как бы он не хотел. Может, Тодороки не пользовался левой рукой, но оно никуда не делось, ещё не погасло и неустанно следовало за ним. Именно так алая тень из сна стала алой тенью в реальной жизни. Порой Тодороки просто сидел на том поле среди языков пламени и смотрел в пустоту. Он терпел, не забывал и не мог избавиться от боли, что сидела глубоко в его сердце. Кажется, оно тоже было охвачено пламенем, а не скованно льдом. Шото предпочел бы второе, так как из-за этого стал бы менее уязвим. Холод был Тодороки приятен, потому что он не тревожил рассудок и ничего не уничтожал так жестоко, как это делал огонь. В некотором смысле лёд даже был спасением. Шото пользовался им, словно лёд был способен залечить его раны, но каждый раз он все равно возвращался на то поле, где цветы оживали для Тодороки каждую ночь, чтобы снова превратиться в пепел. Дрожащими холодными руками Шото брал горстку, когда пожар сам по себе затухал так же неожиданно, как и начинался, а потом просто пропускал пепел сквозь пальцы. Так, он думал, утекает время его жизни, пока Тодороки борется с самим собой, заключенный в пламени. Во снах Шото всегда был холодный ветер, и если он досматривал сон до конца, а не просыпался во время пожара, то Тодороки находил себя посреди пепелища. Он сидел на вершине холма, и ледяной ветер обдувал его не так приятно, как всегда, а становился лезвием по коже. По ветру же разносился запах гари. У Тодороки он вызвал если не тошноту, то отвращение точно. Дышать таким воздухом для него было невыносимо, казалось, что с каждым вдохом он становился всё тяжелей. В конце концов, Тодороки просто чувствовал, как задыхается или как сгорает изнутри. И это было самым странным, потому что Шото никогда не боялся собственного огня. Он ненавидел его, но не боялся и никогда не получал от огня вреда. Пламя плохо слушалось мальчишку, однако не вырывалось с яростной силой на волю. Потому Тодороки на подсознательном уровне знал, что все его сны просто из-за того, что он не принимает пламя. Оно злилось. Такая пугающая сила, как казалось Тодороки, не может быть заключена в одном человеке. Он никогда не задумывался над тем, заслуживает ли её, даже когда в его снах появилась новая аура. Она не отнимала у него прежней уверенности, не толкала к тому, чтобы Тодороки задавал вопросы, а, наоборот, помогала обрести всего себя. Отчего-то Шото знал, что эта аура — другой человек, никогда ранее не появлявшийся в его уже родном кошмаре. Так продолжалось до тех пор, пока он не почувствовал эту ауру в мальчишке из своего класса. Имя ему — Мидория Изуку. Тодороки хорошо помнит, как в новом кошмаре он сидел на привычном месте, и вдруг к нему подошёл незнакомый мальчишка. Он протянул руку Шото и сказал нечто, что Тодороки не запомнил. Но он почувствовал, что это непременно было что-то важное, что несло за собой какие-то изменения. Тодороки не был против нового, но боялся, что последствия могут быть необратимыми, поэтому осторожничал и ко всему приглядывался. И через несколько дней, когда на арене спортивного фестиваля Мидория произнес те самые слова, Тодороки вспомнил о них и, наконец, проснулся. Пламя вокруг него погасло и больше не уничтожало цветы с алыми лепестками. Той же ночью детский кошмар превратился в приятный сон. Тодороки снова очутился на том поле, лежа на спине; он вздохнул и почувствовал исходящий от него холод. Сердце не колотилось в бешеном темпе, как это было раньше, и Шото мог двигаться без боли в груди. Он повернул голову и рукой дотронулся до цветка — тот тотчас стал белым. Он не замерз — это красные лепестки сменили цвет. — Ты в порядке, Тодороки? — послышался знакомый голос Мидории, и Шото удивленно взглянул на него. Тот стоял, вновь протягивая руку. С помощью Изуку Тодороки поднялся и обнаружил, что изменилась добрая половина цветов, что росли на том поле. Он стоял в самом его центре, а вокруг него были цветы и с красными, и с белыми лепестками. Тодороки повернулся, желая что-то ответить Мидории, но сон начал рассыпаться на осколки. Один за другим ледышки падали и разбивались под ногами Шото, говоря ему о том, что кошмар больше никогда не побеспокоит Тодороки вновь. Пламя, которое раньше всегда обжигало его изнутри, успокоилось.