Пол шага и километр

      Франциск верил в любовь с первого взгляда и нежность до гробовой доски. Верил, что все будет хорошо, и что мир катится в ад. Верил, что инопланетян не существует, и его парой окажется милая девушка, ценящая французскую кухню, романтику и стихи под луной.       Бонфуа почувствовал что-то неладное, когда лет в 14 начала проявляться татуировка под ключицей. Трехцветная. Голубой, зеленый и золотой. Чертовски привлекательное сочетание.       Особенно, когда у всех нормальных людей два цвета.       Золотой цвет окончательно проявился. Потом Франциска потянуло к фаст-фуду. Взращённый истинным гурманом с Парижем в сердце, он тихо ненавидел своего избранника, втихаря от всех давясь картошкой фри. Хотя могло быть и хуже. Например, страсть к азартным играм, как у его друга Брагинского. Оставалось надеяться, что он повлияет на своего соулмейта лучше, и тому передастся отличное чувство стиля, ну или хотя бы любовь к хорошей еде.       Зеленый то исчезал почти полностью, то горел адским пламенем. Франциска то нестерпимо тянуло почитать Байрона или Шекспира, то взять с собой зонт в солнечную погоду. Наконец, зеленый прижился, тонкой нитью обвиваясь вокруг основного узора. Будто связующая нить.       На первом курсе Франциск честно старался учиться. Тем более, профессия журналиста не напрягала. Врожденное обаяние, умение красиво говорить и, не менее важно, выслушать… Ему не хватало только опыта. Поэтому учеба давалась легко.       Чтобы занять себя, а заодно и девчонок клеить, он записался на баскетбол. В последствие он и проклинал этот неосторожный шаг, и благодарил всех богов за свою ошибку.       Альфред был яркий. Почти так же, как и сам Франциск, только его окружала аура безбашенности и веселья, а не романтики. Люди тянулись к нему. Они стали соперниками. Негласное противостояние, кто больше забьет голов, кто склеит больше девчонок, кто лучше сдаст экзамены. Альфред — астрофизик, но иногда такой болван. Его голова соображала, только когда Джонса окружали формулы и карты неба. Остальное время он удачно скрывал гения за идиотом. Пожалуй, даже слишком хорошо.       Они уходили в разное время. Франциск переодевался и шел домой сразу после окончания тренировки, спеша на очередное свидание или просто по делам. Альфред всегда оставался пообщаться или даже свалить куда-нибудь в бар или кафешку после тренировок. Почему они задержались вдвоем в тот вечер, никто из них уже и не помнит. Как и того, почему вообще остались тет-а-тет в раздевалке.       За очередной беззлобной пикировкой, они переодевались, стоя спиной к спине. Пока Франциск, наклонившись к сумке, не вскрикнул от удивления.       На щиколотке Альфреда, всегда туго замотанной бинтом, но сейчас открытой, красовался рисунок. Голубой и золотой, оплетенный зеленым.       Альфред долго не мог отвести от Бонфуа взгляд, замеревший под ключицей.       Кто сделал шаг вперед… Разве это важно? Соперничество преследовало их и здесь. Сталкиваясь зубами, царапая чужие губы до крови, да и свои тоже. Все само разрешилось.       Когда покрасневшие, вымотанные, но удовлетворенные, они одевались, Альфред сказал: — Я тоже рад. — Я знаю.       Связь появилась совсем недавно. Пара минут, может, чуть больше. Чужие эмоции, воспринимаемые краем сознания, казались сначала чем-то лишним, неправильным. Желанным. Потом ощущение инородного прошло. Стало привычным в любой момент знать, что Альфред скучает на очередной паре по физике, а Франциск наслаждается небом и ветром, прогуливая словесность на крыше.       Удовольствие на пике делилось на двоих, как и тоска, как и злость. Как и боль. Франциск ушел из команды по баскетболу, понимая, что делать ему там нечего, и девчонки-то, по сути, ему уже не нужны.       Все шло неплохо. Но стычки и ссоры учащались. Разные взгляды на жизнь. Разные ценности, разные приоритеты. Больно кричать на дорогого сердцу человека. Вдвойне больнее, когда отчетливо чувствуешь его обиду и злость.       Никто из них не упоминал зеленый.       Альфред как-то в столовой сказал, что к нему приезжает старый знакомый из Англии. Они не виделись с тех пор, как Альфред уехал, когда начала проявляться татуировка.       Франциск не особо ждал таинственного гостя, забавляясь рассказами Альфреда об остром языке, крутом нраве, густых бровях и просто офигенной игре на гитаре.       Как оказалось, зря.       То, что Артур мгновенно впишется в их немногочисленную компанию, Бонфуа предсказывал. Неприязнь француза и англичанина тоже было просто просчитать. Но то, что Франциск почти во всех словесных стычках окажется разгромлен, а все внимание Альфреда перейдет на Керкленда — этого он не ожидал.       Давился ревностью и злостью, когда Альфред спокойно перебивал его самого, чтобы рассказать третий раз несмешную шутку, но затыкался, стоило начать говорить Артуру. Между походом в бар с Франциском и чаем с Керклендом, Джонс мгновенно выбирал ненавистный зеленый чай.       Артур знал, что единственный сорт чая, который пьет Джонс, это черный с медом и мятой.       Артур знал, как надолго заткнуть Альфреда.       Артур четко знал, после скольких рюмок, бутылок или стаканов Альфреда уносит, и не давал пить больше.       Артур знал, что Альфред боится щекотки под коленкой.       Артур знал, что Альфред боится ужастиков только в виде фильмов, а вот книгами зачитывается.       Артур знал Альфреда как облупленного.       А Франциск нет.       Хотя продолжалось это недолго. Альфред уехал на соревнования, и они остались вдвоем. Привыкшие проводить перемены вместе, они вначале молчаливыми тенями сидели между уроками в парке при институте.       Разговор завязался на удивление быстро.       Конечно, ведь Артур учился на психологическом. И абсолютно спокойно реагировал на типичные шуточки, вроде «На психфаке все психи?».       Рядом с ним как-то перестали бросаться в глаза собственные недостатки. На болтливого француза нашелся отличный слушатель, который понимал, что ему говорят между фраз, чего хотят. И решал проблемы мгновенно, парой предложений.       Франциск не понял, когда ушла неприязнь. Куда ушла ревность, что Альфред с Артуром, а не с ним. Куда ушло все то недопонимание и напряжение, что были между ними.       Артур сгладил углы.       Тогда-то они и вспомнили про третий цвет. Про зеленый, что так похож на горящие глаза Артура.       Обнаружить татуировку оказалось легче легкого. Всего-то завалиться к Артуру и «нечаянно» пролить на него воду. И заглянуть, когда тот ушел в ванну переодеваться под смешки, мол, не девушка, стесняться нечего.       Результат был ожидаем.       Трехцветная татуировка находилась на левой лопатке, одним концом попадая на позвоночник.       В тот день они ничего не делали. Дело требовало обмозгования.       В том, что Артур не согласится быть сразу с обоими, а тем более с ними, сомнений не было. Нужно было убедить его, что ему это необходимо.       Начал психологическую атаку Франциск. Аккуратно, ненавязчиво, он сводил множество разговоров к любви и соулмейтам. Окружил вниманием. Мягко касался, приобнимал. Любая девушка уже давно растаяла бы. А Артур никак не реагировал. Даже если ему это нравилось, он не выдавал этого ни полу взглядом, ни едва заметной дрожью, ни единым движением. Будто железный. Продолжал спокойно бросать едкие фразы, не меняясь в лице.       Единственный раз, когда его «защита» раскололась, был неделю назад. Франциск дождался Артура после уроков и без слов вручил пышный букет роз. Керкленд позабыл, что обещал себе не реагировать на подобные подмашки, ожидая подвоха. Полные непонимания глаза, чуть раскрывшиеся губы, дрогнувшие пальцы, удивление сквозило во всей позе. Рот раскрылся для очередной гадости или едкого комментария, но почти тут же губы сомкнулись, сжимаясь в тонкую линию, и едва слышно выдохнули короткое «Спасибо».       Дальше — хуже. Артур начал игнорировать их. Не посылал в открытую, но часто ссылался на учебу, дела. Разговоры не вязались, старые терки возобновились. Выстроенные отношения рушились.       Тогда попытался Альфред. Не оглядываясь на протесты англичанина, он часто вытаскивал его на школьные тусовки, гулянки, вновь и вновь заводил разговор, лишь бы не молчать, лишь бы Артур говорил. Со свойственной ему настойчивостью он врывался в жизнь Керкленда и не собирался просто так сваливать оттуда.       Совершенно неожиданно у Джонса начались проблемы с учебой. Дополнительные работы, пересдача, ужасная курсовая. Альфред не понимал намеков. И прямого текста тоже. Бонфуа, глядя со стороны, не понимал, как удалось Артуру устроить такие проблемы старому другу. Проблемы, по сути не серьезные, но требующие вагон свободного времени.       Близился май, конец сессии и каникулы, на которых Артур собирался вернуться в Англию.       Требовалось срочно что-то придумать. Осознав свою главную ошибку, Альфред и Франциск решили действовать сообща. Случай подвернулся вскоре.       Задержавшиеся с мячом рядом с кольцами, парни спохватились лишь через пару часов после окончания занятий. Бредя по школе, они тихо переговаривались, иногда смеясь.       Из приоткрытой двери музыкального зала доносились едва слышимые переборы, так похожие на томную испанскую гитару. Струны звенели тоской, надеждой, нежностью, ожиданием. В щелку было видно, как Артур играл, закинув ногу на ногу, щиколоткой касаясь колена. Спина чуть согнута, голова повернула в сторону грифа, но глаза закрыты, а на лице блуждала мягкая улыбка, то появляясь, то исчезая. Руки, открытые короткими рукавами, свободно двигались вдоль металлических струн, легко зажимая сложные аккорды и дальние ноты. Альфред помнил, как сильно острая леска впивается в пальцы при игре. Знал, что у Артура кончики пальцев загрубели и чувствовали не слишком хорошо, будто бы сквозь тонкие медицинские перчатки. Но только на левой руке, что скользила вдоль грифа. На правой же были небольшие ногти, всегда ухоженные и аккуратные, чтобы удобнее было цеплять струны.       Тонкие пальцы едва касались обожаемого инструмента из светлого, лакированного дерева.       Альфред и Франциск замерли у приоткрытой двери.       Артур в последний раз провел большим пальцем по струнам, завершая мелодию, а затем, не открывая глаз, отставил гитару в сторону и потянулся до хруста в позвонках, встающих на место. — Артур, ты так потрясно играешь. Ещё лучше, чем я помню.       Франциск упустил момент, когда Альфред ворвался в комнату и бросился обнимать Артура. Кажется, сам Артур упустил этот момент. Лишь хлопнул пару раз глазами, осознавая ситуацию, а потом в его глазах появился знакомый блеск недовольства. Но, как ни странно, он промолчал. — Ты же вроде не любил испанскую гитару. Слишком мягкая, по твоим словам. Но она такая невероятная! Я тоже так хочу. Артур, научи меня потом. — Я пытался научить тебя играть. Тебе быстро наскучило. Я не собираюсь больше тратить время впустую. Попробуй скрипку, барабаны, аккордеон. — А меня научишь? — Франциск спрашивал, не глядя на Артура, прикрывая дверь до тихого щелчка, оглушившего в тишине между ними. — Ты похож на Альфреда. Терпения не хватит. — Но фортепиано же я освоил! — Только благодаря настойчивости родителей, которые срывали твои свидания и тащили на уроки музыки.       Франциск усмехнулся, ведь Артур помнит мельчайшие детали разговоров в те вечера, которые сам Франциск помнит смутно, хотя англичанин пил всегда столько же, сколько и он, а зачастую и больше. — Артур, сыграй ещё что-нибудь. — Альфред с сияющими глазами влез в разговор, глядя сверху вниз на сидящего Артура. — Не хочу. — Тогда мой долг, как героя, заставить тебя! — Придурок, при чем тут твоя геройская миссия и моя игра на гитаре? — Артур возмутился, не до конца понимая логику Альфреда.       Но план «защекотать до смерти» раскусил в первые же секунды. Мгновенно вскочив, он отпрыгнул от стула и самого американца, но допустил оплошность. У него за спиной стоял Франциск. Который не преминул воспользоваться шансом. Артур дернулся, но его локти были обхвачены рукой и крепко прижаты к телу за спиной.       Альфред в два широких шага оказался рядом, прижимаясь к англичанину, захлопывая капкан. Торопливые пальцы выдернули белую рубашку из штанов, не утруждаясь расстегиванием пуговиц. Попытка пнуть тоже не удалась. Альфред вклинил свое колено меж чужих, не позволяя совершить опасный маневр.       Тонкие пальцы скользнули по ребрам, считая выпирающие кости на прогнувшемся теле. — Кретины, вы что творите! — Дыхание Артура сбилось, прикушенная губа заглушила звуки, но ненадолго.       Светлая голова откинулась на плечо Франциску, Артур задыхался от смеха, сотрясаясь в чужих руках. Судороги прокатились по телу одна за другой.       Франциск сглотнул от ощущения извивающегося тела, жмущегося к нему.       Надолго Артура не хватило. Уже скоро он хрипел едва разборчиво, что хоть концерт устроит, только бы Альфред прекратил. Тот убрал руки из-под чужой рубашки, липнущей к коже из-за пота.       Но не отошел.       Франциск отпустил чужие руки, переместил свои на плечи, слегка придерживая все ещё дрожащего Артура, с опущенной головой пытающегося отдышаться. А он, в свою очередь, опирался на Альфреда, цепляясь пальцами в рубашку около ключиц.       Взгляды двух пар небесных глаз встретились. У обоих было одно желание.       И только одна возможность.       Артур не сразу понял, что что-то надвигается. Он проигнорировал горячее дыхание на своей шее, сменившееся губами. С горем пополам проигнорировал колено Альфреда, раздвигающее его ноги чуть шире, опустил лишь один чуть слышный вздох.       И едва он открыл рот сказать что-то вроде «Эй, парни, сворачиваем цирк, по домам надо», как Альфред коснулся его губ своими. Франциск перехватил тонкую, бледную руку в полете до того, как узкая ладонь обрушилась на щеку Джонса хлесткой пощечиной. Другой рукой француз обхватил тело англичанина, прижимая к себе, лаская, пока что сквозь рубашку, живот на грани ремня брюк, изредка позволяя себе опуститься чуть ниже.       Альфред удерживал другое запястье англичанина. Артур тонкий, изящный, но невероятно сильный. Он органично смотрелся вот так, находясь между ними, заливаясь румянцем до ушей, вздрагивая от мягких касаний, сжимая кулаки так, что ногти едва не до крови впивались в кожу, в попытках вырвать руку.       Идеально вписывался во все изгибы тел, окруживших его, когда прогнулся, стремясь то ли избежать ласки, то ли, наоборот, получить больше.       Когда не смог сдержаться и мягко застонал в губы Альфреду из-за жгучего засоса на шее, оставленного Франциском.       Когда было слышно, что стена отчуждения разваливается, трескается маска безразличия.       Когда зеленые глаза заволокло пеленой. Так дым покрывает горящий лес. Горящий, как Артур сейчас.       Но совсем идеальная картина получилась, когда он перестал сопротивляться, позволяя чужим губам скользить по шее, ключицам, груди, пока бесстыжие руки, обнимая, расстегивали ремень и проникали внутрь, вырывая полустоны-полувсхлипы.       Альфред с удовольствием ловил губами чужие стоны, а Франциск чувствовал с упоением дрожь под пальцами, ласкающими везде.       Татуировка на бледной лопатке обожгла на мгновение огнем, а потом на всех трех окончательно появился изумрудно-зеленый.       Появившаяся связь разделила удовольствие на троих.