Just wrap me in your arms, in your arms I don't wanna be nowhere else Take me from the dark, from the dark I ain't gonna make it myself
Виктор видит, как выгорает Юра, как он теряет интерес ко всему. господи, Плисецкий, тебе почти двадцать, у тебя ещё вся жизнь впереди, а ты ведёшь себя как тысячелетний вампир, который видел абсолютно всё и которому всё надоело, - хочется кричать Виктору Юре в лицо, схватить за ворот джемпера и хорошенько встряхнуть. Виктор видит, как выгорает Юра, как тускнеют зелёно-голубые глаза. Вить, а ты знаешь, что твои глаза такого же цвета, как у хаски, - как-то спрашивает Юра, когда они сидят на большой кухне. Виктор тогда замер на мгновение и усмехнулся, дунув на мешающую чёлку. Виктору плевать, на что похож его цвет глаз. Виктор любит утопать в аквамарине Юриных. У Виктора сердце сжимается, когда он видит, как выгорает Юра. Он вспоминает строчки Земфиры про сладкие апельсины, длинные рассказы и взорванные звёзды. Виктору хочется выть от своей никчёмности. хочешь, я залью льдом норвежские фьорды? чтобы ты катался там, сколько влезет в глупом тёплом свитере, а потом приходил ко мне пить какао с маршмеллоу в небольшой цветной домик Виктор не знает, что ему делать и как быть в данной ситуации. Его заполняет до краёв паника, сжимая всё внутри своими костлявыми пальцами. Виктору кажется, что что-то ускользает от него, проходит мимо. Виктору кажется, что что-то идёт не так, но он не может понять, что именно. Юра не может нормально спать, просыпаясь слишком часто по ночам. Виктор мог бы винить во всём кофе, если бы он хоть как-то действовал на Юру.***
Виктор бы не сказал, что длинные рукава у одежды Юры - что-то странное: лето в Петербурге не ахти какое, что он сам периодически мёрзнет, кутаясь во всевозможные кофты, а Юра и вовсе мёрзнет постоянно. Юра шарахается от любого прикосновения, как от прокажённого чумой в средние века: будь то Мила, Яков, Лилия, даже от Отабека. Виктор подходит к Отабеку, спрашивает, не говорил ли ему что-нибудь Плисецкий - они же, чёрт возьми, близкие друзья -, но Алтын признаётся, что сам не знает, что с Юрой. внутри всё бьёт тревогу, огни загораются красным, и сирена воет вовсю, вот только понять Виктор до сих пор ничего не может …пока не натыкается на тонкую белёсую полосочку под рукавом чёрного бадлона. Виктор не хочет придавать этому большое значение: в конце концов у Юры есть кошка с очень острыми когтями, но. Это мерзкое и всегда противное "но" растворяется химикатами по венам, бьёт колокольчиком "а вдруг". "а вдруг" разбивается стаканом в гостиной, что у Виктора перехватывает дыхание. Юра резко и испуганно одёргивает рукав толстовки, но Виктор видит. Виктор всё видит. Полосы на левом предплечье, ближе к локтевому сгибу, у Юры разные: от еле заметных длинных и очень тонких до коротких и толстых, широких. Шрамы под пальцами Виктора выпуклые, что, кажется, кожа снова разойдётся багряным. Юра не смотрит Виктору в глаза, он говорит тихо, будто шелестит листьями на деревьях. -Я не помню, почему это было в первый раз. Только то, что взял пластинку лезвия и провёл по руке. Сначала было горячо и почему-то не очень больно; шрамов тогда не было: порезы были не такие глубокие. Я сомневался в себе, в том, что смогу что-то сделать. Я сомневался, что кому-то есть до меня дело: в глупом и бесполезном ребёнке. Каждый раз, когда я сомневался, я оставался один на один с собой и с тем, что внутри меня. Это страшно, Вить. Страшно постоянно чувствовать панику, страшно когда ты не контролируешь собственные мысли, которые становятся навязчивыми. Страшно чувствовать себя ненужным и никчёмным. Страшно чувствовать себя проблемой и головной болью других. Страшно чувствовать себя одиноким среди окружающих тебя близких людей. Один раз я не рассчитал: резал предплечье и бёдра, вгонял лезвие под кожу, смотрел, как та расходится, пока не остановился и не понял, что у меня по ногам вниз течёт кровь, что у меня пальцы все в крови. Тогда я просто сидел на кровати и смотрел на это всё. Как медленно течёт кровь, как она впитывается в ковёр. Упаковка влажных салфеток не спасла: кровь продолжала бежать. Я так и лёг спать, а на утро отдирал одеяло от ног. Виктор представляет себе это: как Юра сидит на полу, как берёт лезвие, как появляются ярко-алые полоски на белой коже. Виктор почему-то вспоминает белые розы, которые перекрашивали в красный, и голос червонной королевы, кричащей "голову с плеч!". Юра просто потерянный и запутанный в себе и окружающем подросток. И, несмотря на дедушку, несмотря на Милу и Отабека, несмотря на самого Виктора, Юре некому рассказать всё то, что сжирает его заживо каждую ночь. Юре некому показать своих монстров под кроватью. Юре шестнадцать, и он взял первое место на этом Гран-При, поставив новый мировой рекорд, обходя Виктора. Юре шестнадцать, и ему бы думать о школе, домашнем задании, о девочке из параллельного класса, о том, какую песню поставить по дороге домой, на концерт какой группы сходить через месяц. Юре шестнадцать, у него в дневнике хорошие оценки (правда они ему не помогут при поступлении в универ), в Москве Юру ждёт дедушка со своими пирожками, и небольшая комнатка с тёмными занавесками и фикусом на подоконнике. Юре шестнадцать, ему бы думать о том, кем он хочет быть и на какую специальность поступить. Юре шестнадцать, у него ещё вся жизнь впереди. Юре шестнадцать, а он думает о том, какой прыжок лучше сделать, какую музыку поставить, какого цвета будет костюм, а не о том, что завтра контрольная по геометрии, через пару дней тест по истории и смертельный опрос по физике. Юре шестнадцать, а он думает о том, как сделать так, чтобы дедушка не ругался за то, что Юра перевёл больше денег, чем нужно; он переживает за самого дедушку, у которого с каждым разом всё хуже со здоровьем. Юре шестнадцать, а он думает, как избавиться от ночных кошмаров, как перестать бояться, как перестать быть неуверенным и потерянным наедине с собой. Юре шестнадцать, а у него внутри не бабочки и мотыльки, порхающие от любви и заставляющие всё сжиматься от сладкого предвкушения чего-то. Юре шестнадцать, а у него внутри кладбище с могилами несделанных действий, несказанных слов и неосуществимых мечт. Юре шестнадцать, и он давно убил всех бабочек, ободрав им крылья и стерев пыльцу, он давно сжёг всех мотыльков. У него внутри чертово кладбище с уродливыми голыми деревьями и каркающими друг на друга воронами. Юре всего шестнадцать. -Блять, Юра, - шипит Виктор. Вашу ж мать, думает Никифоров. Он же ещё ребёнок. Ребёнок, которому нужна забота и возможность выговориться, которому нужно чувствовать себя кому-то нужным. И, чёрт возьми, Виктору хочется громить всё вокруг, ругать себя, потому что не уследил за этим и не предотвратил. Невнимательный кусок идиота, думает про самого себя Виктор. - Прости меня, - говорит Виктор. - Прости, что не успел что-то сделать и помочь тебе, - Виктор целует каждый шрам на руке, а Юра просто жмётся к нему, так по-детски доверчиво и немного наивно, ища поддержки, утыкается носом в ключицу и чуть подрагивает. У Юры губы и щёки солёные, будто он только что вышел из моря. как та Венера на полотнах Боттичелли