Счастлив - мёртв

Ты счастлив, я мёртв. Осенне-весенние «депрессии» стали мне платой за безверие – говорили они; я не спешил верить. И не спешил дышать. Удар всегда сопровождал прерывистый вдох; на лестничных клетках по утрам цвели багровые перья. Ты же понимаешь – клетка. Нет, ты не можешь понять. "Ты безумен!" Они бросались в стороны, словно от прокажённого, они просили приюта моей заблудшей душе. За решётками старых лифтов ей никогда не было места. Мне-тебе места не было. Загорается красный. Мы вынуждены стоять, пока - ... В этих стенах гибнет последнее слово, брошенное в очередном приступе отчаяния. Время завязывать шарфы на деревьях, время детским рукам хлопать по земле моих могил, вылепливая морских чудищ (похожих, к слову, на плоских безликих черепах или беззубых изломанных акул). Они никогда не думали о существовании иных – к чему? Никто не думал. Кошмары скреблись в мою дверь с наступлением темноты, протяжно вздыхали, и в стоне покрытых копотью труб мне мерещились твои песни. Пистолет в твоей руке казался таким ненастоящим. Мы прощались торопливо, проглатывали фразы, забывали дышать; я вытаскивал из твоего шарфа изломанные ветки засохшего дерева; я просил подождать. Ты смеялся. Они винили во всём мою дурную веру, мою проклятую плоть, неотпетую душу. Они хоронили меня за оградой, закрывая на закате ворота, оставляя снаружи, так, чтобы кошмарам не пришлось просачиваться по трубам, едким туманом выстилать выщербленные доски пола. Так, чтобы я не смог увидеть тебя после – ты должен был быть прощён. Я слышал, у тебя не осталось лица. Никому не приходило в голову, что я мог понять это иначе. "Зелёный, зелёный!" Ты дёргаешь меня за рукав, топчешься на месте, ты злишься на меня за то, что я и не думаю идти. Если бы только знать, куда. Как-то в детстве я открыл во дворе все клетки, чтобы птицы могли улететь – наутро они все были мертвы. Ты умрёшь, если я распахну перед тобой двери?.. Нет. Нет. Я ни за что не стал бы рисковать. Пистолет в твоей руке казался игрушечным, дети за окном пугались созданных ими же чудовищ; я смотрел, как в ветвях засохшего дерева бьётся в агонии твой шарф. Я смотрел. Ты смеялся. Ты плакал. Мы прощались, забывая слова, судорожно ловили дрожащими руками багровое перо, а оно всё скользило вниз между пальцев, пока не скрылось в бесконечности лестничных пролётов. В этих клетках давно не водятся птицы. Они молили меня обрести иную веру, пока не стало поздно. И на рассвете я открывал глаза, ощущая на языке тянущую боль сотен несказанных слов, чтобы понять. Я счастлив. Ты – мёртв.