Индиго

Клубы дыма, отдающего мятой, расходились по небольшому помещению, идя от подоконника к выходу, окутывая комнату все сильнее и сильнее. Она сидела у стены, прижав к себе слишком худые ноги, утыкаясь подбородком в колени. Мысли сильно давили на виски, заставляя всхлипывать, утирая нос ладонью, и покрываться щеки соленой влагой. Комната, в самом конце коридора, в глубине отеля, черт его знает какого города, где пришлось задержаться, насквозь пропахла девичьими слезами и стонами боли, а стена, находящаяся у окна, запомнила очертания спины страдалицы. Зачем все это? Косые взгляды, попытки раскрыть что-то, задеть за живое, вывести на чистую воду? Почему люди — твари? Предают и используют, врут, забывают о всех, но не о себе, ломают и рушат друг друга, чертовы существа. Да любая собака лучше в миллион раз, и преданнее, многих из нас. Почему мир, в котором мы выросли и живем, так переполнен гнилью? Мысли лились рекой, как и соленые капли, которые так надоело стирать. Царапая длинными ногтями молочную кожу на руках и ногах, Дана сдерживала рыдания, просто позволяя стекать боли по своему лицу, ей было ни к чему кричать о том, как она себя ощущает. Она была не в силах выходить без веского повода на улицу, если речь шла о светлом времени суток. Ночью все становилось либо совсем плохо, либо куда проще, чем днем. Она ощущала все, без исключений. То, как дрожит тело, как немеют пальцы, как саднит кожа, если слишком сильно рванешь к цели — добиться физической боли, которая хотя бы на процент перекроет моральную. Прокушенные губы, царапины на теле, и истерзанные нервы — описание состояния барышни, которую не спасал даже космос, с которым ранее существовала непрерывная связь. — Дана? — грубый голос заставил испуганно вздохнуть, и вцепится в край подоконника мертвой хваткой, поднимаясь. — Эд… — мелькнуло в ее мыслях прежде, чем он закрыл дверь, входя и надвигаясь на нее. — Зачем ты пришел? — не узнавая свой собственный голос, Дана хватается за горло. — Захотел, — привычно отрезает он, остановившись на шаг от нее, рассматривая бледное, худое лицо в свете ночного неба. — ты снова ревешь? — ее злили такие его слова, словно укор в ее сторону. — А ты снова лезешь не в свое дело? — вместо слабой и падкой на боль, перед ним появилась жестокая и неприступная, что было ложью. Эд протянул руку к ее плечу, развернув так, как ему хотелось, и провел пальцами до самого запястья, очертив все следы от ногтей, немного повернув голову, хмурясь. Ей нравились такие нелепые касания к себе, но до того, как между ними сломалась грань доверия, и ему стало… все равно. Кастинг, концерты, дружба и тепло, «фриковость» вперемешку с музыкой связывала их очень прочно, пока не случилось наименее приятное, для нее уж точно. Фото с «новым артистом лейбла и популярной певицей — Кристиной Саркисян ex. Кристина Си» разнеслись по сети со скорость разлома ее души, Дана впервые в жизни наивно полагала, что нашла своего человека, во всех понятиях. А после всего этого, внутри нее сломался стержень, который заставлял держать голову прямо. Всю жизнь надрываясь, ища себя, она даже не думала о том, что ей нужны люди. Лживые уроды, и всего-то, а тут… он — такой простой, бесноватый и похожий на нее, с аурой оттенка индиго, такой же, которая бытовала вокруг нее. — Уходи, — шепнула она, отвернув голову, когда его пальцы коснулись острой скулы. — Зачем ты врешь себе самой? — тембр похож на маньяка, который гипнотизирует свою жертву. — Тебе ведь совсем не хочется, чтобы я уходил, а все равно гонишь. — теплые руки легли по две стороны от нее, зажав в рамки. — Глупая, — ее рука почти ударяет по его щеке, но замирает в сантиметре, и опускается, позволяя слезам дальше жечь глаза. — Какой же ты идиот, — ее голос похож на рычание зверя. — я исчезла для тебя, тогда… зачем ты снова и снова пытаешься вернуть меня в свою жизнь? Разве так как есть, — имея ввиду игру на публике, утверждает она. — не приемлемо? — Так как есть — отвратительно до блевотины, милая, — он смещает руки еще ближе к ней. — ты совсем не знаешь, какие были обстоятельства в то время. — Да что ты! — вспыляет, разрешая демонам взять над собой верх. — Обстоятельства? — ее светлые без линз глаза слишком сильно застелило беленой, чтобы четко видеть хотя бы его силуэт. — Может быть, желание трахнуть самую красивую девочку на лейбле, м? Или я снова глупая? Снова отбитая и улетевшая? Ну же, Эд! Признайся себе в том, какая я! Ты ведь лучше всех понимаешь, что и вправду… сумасшедшая. — выделяя шипением последнее слово, она в сотый раз изо всех сил толкает его в грудь, но безуспешно. Он, с остервенением и яростью хватает ее руки, сжав их в своих, чуть ли не слыша хруст костей. Она дергается, стараясь вырваться, смотря на него снизу вверх, слишком маленькая, чтобы бороться с ним, и сама понимает это, но принять не может. Что-то кричит, ругает его матом, едва не бьет ногами, плачет, аура вокруг бледной дистрофички становится ярко алого цвета, отражая ее боль и ненависть, замещая до этого сине-фиолетовый оттенок. — Отпусти меня! — слишком громко орет она, а в его мыслях уже плывут строки ее трека, которые, честно, знал на все сто. — Убери свои руки от меня… пошел вон! — шипение сменяется криками и наоборот. — Замолкни, блядь! — резко встряхнул хрупкое тело в своих руках, до боли в ушах, кричит Скруджи, чувствуя, как от напряжения болят желваки. — Закрой свой рот, ты поняла меня? — она кривит губы от злости, но молчит. — Вот и умница. — расслабляя лицо, он исследует каждый миллиметр ее тела снова и снова, замечая прозрачные капли, которые чуть не касаются ее губ. Он резко наклоняется вперед, съедая соленую влагу со рта девушки, впечатав ее в подоконник и окно, все так же сжимая в своих ладонях ее руки, которые слишком яро стараются отпихнуть его. Эд целует ее губы, такие холодные и подрагивающие, искусанные в кровь, со вкусом соли и железа, невыносимо вкусные для него. Она правда не знает всех обстоятельств, не понимает, какие правила и мотивы вели его к тому, что произошло еще тогда, в момент разрыва фиолетовых нитей между этими двумя. Не знает, что ему было проще пожертвовать собой и своими нервами, чем ее репутацией, ведь если бы не он и Кристина, то она и… какой-нибудь парней, да еще было бы хорошо, если нормальный, а не фриказойдный, как сам Скруджи. Возможно, его волновала не столько ее репутация, сколько собственная ревность. Даже заключая в свои объятия другую, он знал, что эта безумная истеричка-эзотеричка принадлежит ему одному, что лишь рядом с ним ее маски спадали и превращались в пепел, а после возрождались из него, девушка-феникс разжигала огонь в его оледенелой душе. Но ему пришлось оставить ее, так и не признавшись ни себе, ни ей в том, что общая аура намного большее, нежели простые прогулки с другими девушками. Что фиолетовые цвета сносили ему голову с того момента, как она рассказала ему про чертовых детей наших времен, про «Индиго», с момента написания и выхода их трека. Он помнил ее слезы, пока куплеты ложились на листы. Как его татуированные руки сжимали ее тело, пряча за своим, пока девочка плакала, из-за переизбытка откровений и чувств. А уже на съемках клипа… она все окончательно понимала, ведь от написания до премьеры прошло так много времени… так много боли. Больше не разрываясь на части, она, будто онемев, стоит и даже не чувствует того, что еще жива. Он просто прижимает своими губами к ее, дыша так же громко и гулко, как Дана. Разжимает пальцы на ее запястьях, смотря светлыми глаза в еще более светлые. Ему слишком нравится видеть ее честность, пусть и болезненную, но искреннюю и безумно интимную. Я берется руками за края ее топа, задрав его еще выше, по памяти очерчивая тату чуть ниже груди, идеально выводя каждый узор. Это тату так дико въелось в его память. Он чувствует, как дрожат ее пальцы, как напряжена шея от того, что Дана задирает голову, чтобы он касался ее рта своим, даже не перебирая губы, ничего не предпринимая, а просто связав их тела касанием. Крепкие руки поднимают ее на подоконник, усадив так, как было удобнее всего. Дана молчит, кажется, что внутри нее все погибло. Эду становится трудно держать себя в руках, хочется заорать и сломать все, что окружает их двоих, хотя… он уже разрушил самое ценное — их несбывшееся сумасшествие, их общую ауру, слияние души и голоса. — Не уходи, — шепчет он, словно впервые позволяет себе шептать так слащаво и интимно, в самые ее губы. — останься со мной, здесь, побудь рядом, я не прошу прощать себя, знаю, что конченный подонок, но хотя бы сейчас… сохрани фиолетовый цвет вокруг нас, девочка, прошу тебя, не теряйся. — он знает, как бы странно это звучало для других, но не для нее. В глазах этой белой вороны, с черными крыльями уже было видно то, что она не здесь. Что ее мысли снова в дебрях кошмаров и боли, она теряется, не хочет понимать, что живет… он видел все едва не по размеру зрачков и цвету радужки. Ни с кем Эд не позволял себе таких… телячьих нежностей и слов, как с этой малышкой. Он мог так ее называть, пожалуй, лишь он и мог. — Ты нужна мне! — дойдя до точки кипения, он сжимает ее лицо пальцами, поднимая, чтобы пустые глаза были обращены в его. — Ты мне нужна, слышишь, блядь, ты слышишь меня? — он буквально изнывал от терзаний, закинув голову наверх на долю секунды и снова обращаясь в пустому омуту. — Прекрати противиться, сука, прекрати! Я знаю, что мы не сможем отдельно, и ты знаешь это, но какого-то хуя отключаешься от этого мира! Твой ебаный космос не спасет тебя, хоть ты пропади в нем навсегда! Все будет так же, от этого не спастись, Дана! — он переводит взгляд с глаз на губы и обратно, хрипя. — Нам надо быть вместе хотя бы потому, что кроме друг друга — нас ни кто так не поймет, — ничего не возвращало ее, она будто и вправду стала чем-то нереальным, а ему так не хотелось посвящать его в свои мысли, царящие так долго в голове, когда она в таком состоянии. — Или потому… потому… — он сглотнув, опустив голову, сломав в себе свой же уговор, понимая, что теперь все будет либо крайне тяжело, либо станет безумно легко, так, как должно быть. — потому, что я люблю тебя. — он услышал то, как она вздохнула, но лишь криво ухмыльнулся смотря в пол. — люблю тебя настолько, что был готов отпустить… думал, что был готов, но на деле, хуеву тучу времени убил, хуеву тучу времени и нервов. — ее холодные, дрожащие руки подцепили его подбородок, и приподняли, он не успел даже заглянуть в ее глаза, как мягкие губы прислонились к его. Моментом среагировав, еще не веря в реальность происходящего, он схватился за ее бедра, потянув на себя так, что худощавые ноги сцепились за его спиной, прочно прислоняя их тела друг другу. Ноги подкашивались от ее дыхания, от рваных попыток отдышаться, когда он позволял делать это. Дана ощутила, как напрягаются мышцы во всем теле и сердце бешено отстукивает ритм румбы, которая не зря звалась танцем страсти. Ей стало наплевать на весь мир после того, что она услышала. Это не был враньем, хотя ей казалось, что теперь все в мире — ложь. Ей нужно было слышать его хриплый, сорванный голос, вперемешку со злостью на нее, она понимала, когда он лжет, а когда нет, ее память знала, что она понимает это, и всегда будет понимать, хотя и сама девушка считала Эда предателем. Теплота крепкого мужского тела окутала ее, как и феромоны этого психа, она, признаться честно, была влюблена в запах его тела. Аромат кожи этого парня — фетиш для нее. Ей хотелось кричать от наслаждения, когда пальцы зарылись в его отросшие волосы, а заострившиеся соски коснулись влажной от пота футболки. Эд ухватился за трикотажный топ, срывая его через голову, куда-то откидывая, сейчас было наплевать на эти тряпки. Дана не заставила себя долго ждать и просто разорвала майку, цепляясь пальцами за модные «прострелы» на ткани. Треск рвущейся ткани заставил его зарычать, стащил ее в подоконника, подтянув на себе, и перенести на постель. Он знал, чего хочет он и чего хочет она, но не спешил. Именно сейчас — это ни к чему, абсолютно. Расстегнув джинсы, он откинул их вместе с трусами, переходя ладонями к ее шортам, сдернув их с бельем. Она не носила лиф, когда была дома, или в этом случае в номере. Желание срывало крышу так, что губы Даны оставляли множество засосов на его теле, таких явных, и Эд делал то же в ответ. Это для них ласка, такая сладкая истома и запретный плод. Они уже спали, только… не зная об этом. Он спускал напряжение, представляя тонкое тело под собой, а она, лежа в ванной у себя в квартире, сходила с ума от наслаждения, видя образ Выграновского, который любил ее жестко и свойственно себе. Ни один из них не ошибся, представляя тела друг друга, а все потому… что их души сплелись раньше, чем тела, вот и все. Давно находясь вместе, галактики внутри них стали единым целым, а они пытались разорвать их, страдая. — Эд, — зашептала она, когда он почти вошел в нее. — я люблю тебя. — он склонился к ее губам, и двинул бедрами, оказываясь в влажной тесноте, рыча. — Люблю тебя, — снова, будто в бреду повторяет Дана. Он проводит пальцами по всему ее телу, зацеловывая тело, лаская уши нежностью и пошлостью. Его руки располагаются на ее острых, выпирающих бедрах, потом очерчивают каждое тату на теле, а губы оставляют следы на молочной коже, будь то укусы или красноватые, которые в будущем станут фиолетовыми, пятна. Дана выгибается, схватившись за его плечо, впившись до крови острыми ногтями, от чего Эд зашипел, войдя до упора в лоно хрустальной куклы, именуемой его деткой. — Прости, — внезапно и неожиданно, возбужденно, еле сумев выговорить, прошептала она, поцеловав неглубокие порезы. Через секунду дальнейшую фразу сбил громкий стон, вперемешку с его звериным рычанием, совершая фрикции снова и снова он оттягивал удовольствие, наслаждаясь тем, как она волшебна. Слишком хорошо, до того, что плохо, стало в одну секунду. Он наполнил ее собой, во всех смыслах, а она выгнулась так, что грудь плотно прилегла к его, после, Эд слишком умело смог перекатиться на спину, перетянув Дану на себя, чтобы не задавить это тонкое тело. Они лежали на постели вдвоем, кажется, во всем мире. Ее тело покоилось на его. Голова на груди, ноги сплетены, а руки вырисовывают слова на коже. Она смотрит на него, а он чувствует это, повернув голову, коснувшись ее виска губами, замерев. — Моя, — шепчет Эд, сильнее прижав ее к себе. — Твоя, — отвечает Дана, целуя его куда-то в скулу. Вокруг сплетенных тел воцаряется тишина, во всем мире нет места невероятнее, чем сейчас в этой крохотной комнате. Свет луны падет на край постели, слегка задевая их тела, а расстелившись по каждому уголку маленькой коробочки, именуемой номером, витает сине-фиолетовый дым. Это их общая аура и сила, яркая совокупность двух принадлежавших друг другу людей и их душ, самая сильная защита этих двоих от всего мира. Люди думали, что они фрики и психи? Может быть, но… самое важное, что определит мир этих самых «фриков» — оттенок индиго, который показал нечто дико весомое для нас всех — пускай их будут называть сумасшедшими и безумными, но на самом деле… это мир сошел с ума, а они лишь дают синеватому цвету понемногу спасать падших людей от самих себя.