Как Сид и Нэнси

Ты помнишь, Вайолет? Ты помнишь? Мы познакомились случайно. Это была вечеринка, и там, за закрытыми дверьми, не лопались воздушные шарики. Мы сидим по другую сторону стены и бессовестно курим. Мы сидим по другую сторону стены и слышим, как кто-то матерится, а через какое-то время кровать начинает отчаянно скрипеть. Ты жмуришься. В моих воспоминаниях твоя кожа еще не такая бледная, а дорожки вен не так отчетливо проступают на запястьях, и губы не лопаются от сорокоградусной улыбки. — Вайолет, — ты лениво протягиваешь руку, и твои изгрызенные ногти оцарапывают мою ладонь. — Тейт, — я дольше, чем стоило бы, смотрю тебе в глаза, дольше, чем стоило бы, сжимаю твою ладонь и делаю то, чего не стоило бы делать никогда. Я тебе улыбаюсь. Примерно тогда мои легкие поджарились, и я закашлялся, а ты засмеялась, сказала, что я, видимо, еще совсем зеленый. Мы не виделись несколько недель, пока ты не написала мне на Facebook. У вас одно новое сообщение. Я все еще был совсем зеленый, когда ты сказала, что я не должен трусить, и подсунула мне одну из тех подозрительных штуковин, названия которой я не могу выговорить до сих пор. Мне понравилось. У меня кружилась голова, и, закрывая глаза, вместо привычных век я видел разноцветные наклейки, залепляющие сознание. Я считал их пластырями на своих ранах, и это тоже было моей ошибкой. Мне хотелось быть подростком, одним из тех, кто подхватил венерическое на той вечеринке, но вместо этого я пошел курить. Вместо этого я встретил тебя. Ты не была обычным подростком, потому что уже тогда ты неплохо разбиралась во всей этой химии, которая выпускается в таблетках или забивает шприц. И ты тоже пошла курить. У тебя были разбитые коленки и хриплый голос, у меня — вся жизнь впереди. И когда я думал об этом, где-то на периферии сознания ты цинично усмехалась, подставляя ладонь под искусственные солнечные лучи. Я ощутил дыхание смерти в феврале. Мы забрались в заброшенный дом и нацарапали на стенах наши имена, а потом целовались под ободранными обоями в цветочек. На тебе были колготки с двумя огромными дырами на коленках и ты сказала, что не будет больно. Больно не было. В кончиках пальцев, в нервных окончаниях, в загадочных переплетениях вен и артерий зарождалась новая жизнь. Она прижигала ожоги, скапливалась внутри, доходя до метафорического гниения в моих чертовски расширенных зрачках. До сих пор не понимаю, почему не откинулся еще тогда. Почему сидел, скорчившись на полу, и смотрел на бесформенную массу, вытекшую из меня. Почему не летал вместе с тобой. Почему не вызвал скорую. Почему позволил тебе улететь.