Похоронить за градусом

Паркинсон ненавидит долбаных гриффиндорцев. Паркинсон ненавидит долбаного Драко Малфоя. И его засосы недельной давности Паркинсон тоже ненавидит, правда, почему-то направить палочку и произнести простое "Эпискеи" не решается. Это все, что у нее осталось - засосы да рубашки, пропитанные запахом его одеколона. И, главное, был бы кто-то стоящий. Мало ли у гриффов красивых девиц. Та же Уизлетта или - как ни противно - грязнокровка Грейнджер. Нет же. У Драко всегда так - если метла, то последней модели, если миссия, то директора убить, не меньше. Если влюбиться, то только в Поттера. Мерлин и Моргана, ведь нашел же что-то! Панси смеется хрипло, сидя в Кабаньей Голове с самого завтрака. С того самого утра, когда сраный шрамоголовый протянул Малфою ладонь и громко, решительно так спросил, пойдет ли он с ним вместе в Хогсмид. А Драко, наплевав на все их планы и договоренности, рванул придурка на себя за отвратительный алый галстук и ударился губами о губы. Отвратительно счастливые. До тошноты влюбленные. Пьяные от любви. Паркинсон тоже пьяна - не от любви, от боли. И от старого огневиски. Почему Поттер? Почему ему - тому самому, кто семь лет цедил "Нахуй иди, хорек", тому самому, кто на шестом курсе ебаной Сектусемпрой расхреначил грудь до самых ребер, тому самому, кто оттолкнул презрительно годы и годы назад - досталось все, чего Панси желала? Как это по-малфоевски - до боли и крика влюбиться в того, кого до этого так же до боли и крика ненавидел! Ненавидел и звал по ночам, шептал имя сквозь сон, то нежно, то страстно, а то принимался кричать так, что сердце рвалось наружу - она понимала, ему снится война и поттеровское безжизненное тело на руках у Хагрида. Паркинсон хочется пустить зеленый луч вначале в Поттера, затем в Драко, а потом и в себя тоже. Ненависть и слезы. Это все. - Выпьем, Паркинсон? - раздается над ухом, а затем на соседней стул ни разу не грациозно падает очень пьяная грязнокровка. Падает, глядит на нее мутным взглядом, а потом ставит на стол пару бутылок огневиски. Панси кивает и разливает жидкий огонь по грязным мутным стаканам. Гордости слизеринской совсем, видно не осталось, но Грейнджер, кажется, не из тех, кто напивается в стельку ради удовольствия. Кодекс чести, наверное. А значит, и ей есть, что похоронить за градусом. Пьют молча, поначалу, но третий бокал, очевидно, развязывает гриффиндорской маленькой сучке язык. - Идиот-тка ты, П-Паркинсон, - начинает, пьяно запинаясь. А глаза больные. - Малфоя своего к-ко мне рев-вновала. Думаешь, я не знала. Он н-на нас троих-х смотрел п-постоянно. Только не на меня, а на Гарри. И Рон... - умолкает, смахивая с глаз непрошенные слезы. По рыжему своему тоскует, ясно. Панси хочется плюнуть этой дуре в лицо, но вместо этого, она только наливает себе еще. - Он м-меня поэт-тому и бросил. Мол, он смотрит, и я смотрю, а знач-чит... как он сказал... с в-врагами, как посл-ледняя шлюха пут-таюсь. Только я всегда на тебя, Паркинсон, смотрела. Панси словно по голове ударяют. Грейнджер смотрит понимающе и грустно до ненависти, до отвращения, до зуда под венами от желания врезать этой суке по смазливому личику. Панси смеется, хрипло и горько, злорадно и надрывно одновременно. - Так национальная легенда у нас по мальчикам, оказывается, а мисс лучшая ученица - по девочкам. Тебя саму от себя не тошнит, а, Грейнджер? - грязнокровка неожиданно накрывает ее руку своей, холодной и дрожащей, - Панси бы вырвать ее, брезгливо встряхнуть, но сил после вспышки просто нет - а второй нащупывает в сумке маггловские сигареты, глубоко затягивается. А потом передает тлеющую тусклым огоньком "добровольную смерть" Паркинсон. Та обхватывает тоненький цилиндр губами, оставляя яркий помадный след, и вдыхает горький дым. - Одна сигарета на двоих. Как это пафосно, как в дешевых комедиях, - не удерживается от колкости, да и даже не старается. С этой можно не церемониться. Грязнокровка молчит, не оскорбляет в ответ своим изощренно-ботанским способом, и в этом есть что-то такое блядски неправильное, что Паркинсон переплетает их пальцы и протягивает сигарету назад. - Ты же вроде хорошая девочка, Грейнджер. Нахуя тебе это? Сигареты эти, огневиски... я? - спрашивает без привычной злобы, с бесконечной тоской просто. "Нахрена ты на меня запала, глупая тупая гриффиндорская тварь?!" - Дура ты, Паркинсон, - выдыхает грязнокровка вместе с дымом ей в лицо, а после придвигается еще ближе, и в самые губы: - Поцелуй меня... - Да пошла ты, Грейнджер! - хлесткой пощечиной по лицу ее отвратительно красивому бы пройтись, надавать оплеух, чтобы пришла в себя, чтобы стала той самой твердолобой занудой, которую так легко презирать. Чтобы перестала смотреть своим этим взглядом, словно все уже поняла. Чтобы перестала одними карими глазами и грустной усмешкой по кирпичикам разбирать все стены, что Панси себе настроила. На вкус она как ее любимый пирог с взбитыми сливками и перебивающим его острым привкусом алкоголя и табака. Панси Паркинсон думает, что зря боялась влюбиться в Драко. Ведь настоящий страх - это то, что она никогда не сможет забыть пьяные поцелуи Гермионы Грейнджер.