Бесконечный многоугольник

Положил голову на руки и смотрит на меня. Смотрит и ждёт чего-то. От меня ждёт, и взгляд, как у наказанного щенка. Мне от этого взгляда обидно. Говорил ему не писать ей, но он не послушал, сделал по-своему. Теперь сидит и смотрит. Потому мне ни одно слово в голову не лезет, да и обидно очень. – Она сказала, что уйдёт от него, – говорит. – Обещала ещё в прошлом месяце. Сейчас август. Месяц прошёл, как она обещала и не сделала. – Забудь, – твержу я. Влажными от слюны пальцами выискиваю в словаре синоним. Липнут строки, страницы. Хоть один бы подошёл. – Оставь, вычеркни, выбрось из памяти... – твержу. Как слепой к нему. – Обещала, потому и поверил. Принял за чистую монету. Она и другим то же говорила. Что обещает. Но они, наверное, поняли сразу. По глазам, наверное, и по голосу поняли. Я один был такой доверчивый. Зачем доверчивый? – утыкает вопрос в рукав. Мокрый нос туда же. – Так не пойдёт, – захлопываю том и придумываю просто так. – В армии будет время забыть. – Если не получится? – вздыхает он. – Если будет время вспоминать? – На стол из его расстроенных глаз льётся печальный свет. Солнце светит в окно за его спиной, а кажется, он сам светит. Ещё ниже склоняюсь над черновиком. Обидно. Не хочу видеть. Его свет не для меня. Не из-за меня. – Первый год вспоминай, второй забывай. Или по-другому как, – предлагаю. Глупость, конечно. Толковые мысли у меня где-то между листом и речью потерялись. Всё разделиться не могут, потому ни тут, ни там. – Ты попробуй, потом расскажешь. Расскажешь? – уточняю, чтобы напрасно не ждать. Сам одну и ту же строчку черкаю вперёд-назад. Бумага порвалась, и грифель о столешницу – чирк! Поднимает голову. Громко очень чиркнуло. – Обязательно. В письме напишу. От руки. – Забудешь к зиме... – себе оставляю продолжение: «если сам того захочешь». – Правда напишу! – даже с места приподнимается. Я и не спорю: речь была о ней, а он не понял. Надо не забыть спросить. Спрашиваю: – Адрес помнишь, куда писать? – Нет, – осёкся с улыбкой. Застенчивой такой и тихой улыбкой. Всегда смущается. Раз по сто на дню точно. – Нет, не задумывался об этом. Вот ведь! Я сейчас. Хорошо, что спросил. Он вскакивает со стула и бросается в прохладную глубину коридора, как в бассейн. После шагов хлопает дверь. Наконец оставил в покое свой стул. Мой стул. Я выдвигаю ящик стола. Не успел отдать. На дне карточка с адресом белеет. Прямоугольная, на плотном картоне. Специально отпечатал ему. Теперь не нужна. Ручки и карточки перекатываются в пустом ящике. Хороший звук, гулкий. Как пустота и чистота, как свобода. Опять выдумываю. Вдохнув улицу, хлопает дверь. Сквозняк из окна пробегает по бумагам и шевелит их уголки. Те, что свешиваются с края стола. Вернулся. Такой же оживлённый ветром, как эти уголки. Придумал, пока ходил. Как быть с ней, то есть. Не песню. Он не пишет пока. Поёт чужие и делает их своими. Такой у него дар: делать песни своими. Аж сердце у меня сводит, как хорошо он это может. – Запомнил, – делится он своей маленькой радостью. В ладонях её принёс, и на ребре ручкой цифры и буквы. На стул садится правильно: не лицом к спинке, спиной к спинке. Ожил. Глаза и руки ищут. Гитара-то с моей стороны, за боком стола, а он и не видит. Зато адрес правильно записал. Мне все цифры на ладони видно. Говорю серьёзно так: – Значит, буду ждать. Буду. Очень буду. Он молча улыбается. Опять решил не заметить. Не мучаю больше. Подаю гитару. Пальцы его скользят по её безмятежной глади. Струны близко. Визг ногтя вдоль струны. Пальцы цепляют от пятой через четвертую к первой и обратно. Строит. Я настроил. Знал, что придёт. Теперь до вечера не расстанутся. Улыбка разглаживает его губы, мечтательно глаза к потолку, где слова и музыка. Сейчас будет петь. Наверное, потому что до сих пор грустно или уже не так грустно. Не разобрать по его улыбке. Всегда искренняя и радостная. Будь она не ладна! Я бросаю карандаш. Правки в стол. Обиды в окно. Зря я их придумал. Каждый раз зря. Взглядом просит разрешения. Кто бы другой попробовал мешать мне работать, то сразу бы я того выгнал. Но ему можно. Я ему прощаю всё. Он прощает всё ей. Она прощает кому-то другому. И так далее в бесконечность. Так заведено не нами. Этим живо прощение: передаётся дальше и дальше. Не может же оно замкнуться на нас двоих, в самом деле. Иначе придёт ему конец, а без прощения жить нельзя. Без прощения не будет жизни. А жизнь – это всё. Всё, что у нас по-настоящему есть. Потому и нужна такая уступка. Болезненная, но что поделаешь. Пока терплю. Сейчас он будет петь. В моей комнате ли, на площадке, на улице, на сцене, в классе, в студии – где угодно. Он будет петь с удовольствием. Искренне. Чистая душа. Серебряный голос под серебряные струны. Поёт. Высоко к потолку, и со всех сторон звуки от стен летят в меня. Осколки красоты. Золотой луч запутался в волосах. Обстригут их. Станет ещё красивее. Подпираю голову рукой. Локоть на стопу книг. Сегодня не писать, а смотреть, слушать. Мечта лучше, чем ничего. Одно письмо. Обещание письма. И мне достаточно. Я счастлив.