бэдтрип

чимин скатывается кляксой по сидению, таращится в запотевшее стекло машины, на котором вензелями отпечатались его пальцы, и слушает юнги ровно до момента «надо заехать за розой», дальше — он знает это так же хорошо, как и последний трек винни паза, — слушать бесполезно, дальше из его рта повалят бесформенным потоком выдержки вчерашней ночи, довольно сомнительной. отвратной, думает про себя чимин. снаружи — выцветают перебежки декабрьского морозца, гуляют шумными завываниями ветры, мешаясь тягучей пастой с падающими холодными снежинками; изнутри — затопленный шумным дыханием салон, запах дешёвого ароматизатора с горьким перцем, кивающая туда-сюда куколка лысого майтрея и заебавшийся чимин. юнги по-прежнему похотливой скотиной смотрит лишь на розу. мерзкую суку, которую чимин искренне ненавидит. потому что всё её существо сплошь и рядом отталкивает, излучает тёмным пламенем низкосортный эталон качества. потому что юнги, чёрт бы его побрал, совсем забил на бункер и их когда-то выступления. у него появились новые забавы, а чимин так и застрял в зыбкой яме андеграунда. хотелось подойти и выдрать друга с корнями, чтобы цепкие лапы рыжего чудовища раз и навсегда скрутились в обратном направлении. главное — подальше от них. — …мы трахались всю ночь… она ненасытная… чимин презрительно хмыкает и кивает, изгибая брови. до него сквозь дырявую недосягаемость долетают редкие обрывки фраз, и он, скорее, на автомате стискивает кулаки. по спине неприятными струйками стекает немое «какого хуя, юнги?», дыбятся мелкие волоски на руках в потугах, а под черепной коробкой стойко отпечатывается, наслаиваясь, присущая оказия. вероломное осознание хлещет жёлтыми пятнами по векам — роза третья лишняя, она не вписывается, рушит созданные кирпичные выкладки вокруг них. — идёт, — воодушевлённо говорит юнги. он прищуривается и вполне ожидаемо тянет уголки губ в улыбке, слизывая с них привычно-засевшую сухость, даже не поворачивается в сторону чимина, продолжая внаглую размазывать по силуэту девушки заговорческие взгляды. та идёт, виляя бёдрами чрезмерно, докуривает сигарету и буквально всем своим видом кричит, чтобы её как следует оттрахали. юнги как раз неплохо справляется с работёнкой. кажется, витавшая до прихода розы напряжёнка благополучно (со стороны юнги) сбрасывает шкурку значимости, затмевается вульгарностью до блевоты рыжей копной кудрей, лезущих во все стороны. чимин отмахивается от настырных локонов, которые забиваются в ноздри, когда роза наклоняется к юнги, целуя того с громким причмокиванием, и наблюдает в отражении за светлой подрагивающей головой друга. солидарностью не пахнет и подавно, здесь всё односторонне и на произвол судьбы. устраивает всех, кроме чимина. ему хочется отодрать обезумевшую девку, намотав густой клок волос на кулак, и хорошенько так приложить к дверному косяку. чтобы до крови из носа и возмущённых криков. чтобы увидеть обозлённые лисьи щёлочки в коем-то веке не на прямом объекте обожания, а на давно забытом друге. чтобы, блять, хоть что-то увидеть, помимо кружащих в радиусе пяти километров сраных феромонов, от которых першит в горле, нарывая непроходимым комом. отрываться друг от друга, судя по всему, никто не собирается. они вылизывают друг друга порядком нескольких нудных и долгих минут. для чимина они длятся неприлично бесконечно. — блять, вы не в борделе. мы ехать собирались, или уже всё? роза откидывает тело юнги ближе к дверце, нашаривает ладонями где-то у ремня, с характерным звоном треская пряжкой, и целует напоследок чуть ярче. как будто порно версия воссоединения ромео и джульетты. — какой же ты занудный, — фыркает недовольная роза. — устрой здесь панель, и я, возможно, подкину деньжат. достаточно весело? — неописуемо. чимин отворачивается, в очередной раз улиткой пробегаясь по застывшим узорам на стекле, морщится и уличает нужный момент, чтобы выйти. сейчас было бы в самый раз, пока они всё ещё стоят во дворе под аккомпанемент ртутных заснеженных многоэтажек. по сравнению с розой даже они выглядят как «мисс вселенная». но перед глазами на мгновение плюхается огромный таблоид с порицанием в виде красных неоновых букв — если уйдёшь, слывёшь грёбаной истеричкой. он хочет и не хочет одновременно, но сидеть остаётся. юнги цокает, хмурится, выкручивая руль на три часа, и приковывает взгляд к лилейной дороге. та упрямо вытягивается струной, виляя лишь на поворотах. — слышала, где-то недалеко есть отличный мотель. только открыли, — улыбается роза. — хочешь туда, малышка? — юнги-и-и-и-и-и-и-и, конечно же! что за вопросы? чимин готов ухохотаться. насколько это выглядит убого? на двадцать из десяти? или, может, на тридцать из пяти? а то, как роза вытягивает корявое «юнги-и-и-и-и», просто нечто аномальное. он самостоятельно поможет ей запатентовать это как шестьдесят первый звук или восьмое чудо света. ха-ха-ха. чимин перегорает, выжигая из кожных пор ненависть и нелепую обиду, и по новой воспламеняется, как будто его промокнули цистерной керосина и подлили сверху бензина — для верности. не может от этого избавиться — чувство всепоглощающе и вечно ощущается рядом, обкручивается вокруг тела эластичными лентами и вытягивает разумное до последней капли. как детское желе. забить огромный хер не получается от слова совсем. и что больше напрягает, чимин так и не выяснил: присутствие розы или же отсутствие внимания юнги. просто на него в один день навалилось помойной жижей и по сей день никак не счищается, прея зловонью. зато накипью отпечатался один-единственный догмат — на двух стульях не усидишь. нельзя опрометью закидывать чёртову удочку в оба озера. вот и чимину тоже нельзя. поставили крест и ткнули нашкодившего пса мордой в собственное дерьмо. — направо или налево? — спрашивает юнги. так и не повернулся, проносится в голове. — налево, а потом снова налево, — отзывается понурый чимин. — а мне кажется, надо направо. там был магазин, маленький, продуктовый. мы проезжали его всегда, — вклинивается неугомонная роза. она подминает плечом мягкое кресло, ближе пристраиваясь к юнги, и поглаживает его коленку. перегибается так, что задевает локоть чимина. тот уже хочет сказать что-то колкое по этому поводу, но задвигает в ящик всё тех же запретных соблазнов. нельзя, нельзя, нельзя. — я сказал же, блять, налево. что не ясно? чимин злится. какого чёрта она вообще открывает рот? — могла бы уж и запомнить дорогу. не первый раз здесь. — прошу прощения. может, ещё и низкий поклон? — это получится у тебя лучше всего. в призрачном отражении чимин наблюдает за дёрнувшейся в его сторону рыжей копной, уже готовится отхватить от бешеной фурии, но, как ни странно, остаётся не тронутым. зато впитывает каждое движение юнги: то, как он прижал к себе обозлившуюся розу, его мягкие поглаживания, утешительный пошепт малиновых губ и вязкий поцелуй, инициатором которого выступил он сам. — заткнись, чимин. первое непосредственное обращение юнги, вау. — отлично. оставшиеся километры нескончаемой дороги они едут в тишине. точнее — чимин едет в тишине. роза с юнги обсуждают тупые темы, отчего голова чимина норовилась лопнуть воспалившимся фурункулом и забрызгать стенки машины желчным негодованием. если бы не намджун, чимину бы не пришлось терпеть присутствие рыжего чудовища. он бы спокойно сидел в квартире, переклеивал наклейки с дверцы шкафа на входную, заполняя до краёв, и, очень даже может быть, крутил на репите демо основной шелухи бункера, но долг перед намджуном превыше всего. они обязались записывать коротенькие видео для него, пока тот не откинется. всё-таки сидеть ему ещё прилично долго. а всё из-за его сумасшедшей подружки, которую он по неосторожности забил. чимин в который раз горько усмехается: грёбаные девки портят абсолютно всё. сначала бросаются невинными взглядами из-под по-девичьи густых ресниц, солнечно улыбаются и ластятся похуже котов по весне, а позже оставляют после себя сплошной гадюшник, из которого тянет грязными разводами лжи и пустых обещаний вместе с тривиальными, заезженными фразами «проблема не в тебе». конечно же, блять. проблема кроется лишь в дьявольских отродьях, что мило обзывают себя девушками. главная и ключевая проблема. чимин оглядывается, замечая первые очертания пригорода, и немного смягчается. где-то в собственном тайничке воспоминаний осталось место для их небольшого загородного дома. раньше они часто приезжали туда втроём. пока намджуна не посадили. потому-то и было принято решение записывать видеоотчёты именно в доме. так проще для каждого. — я начинаю, — говорит роза. всё как обычно: приветствие наподобие «чё, как, ублюдок?», краткий экскурс, мол, сегодня не бухали, но джин обещал завтра подогнать качели. когда выйдешь, попробуешь, маза чёткая. и под конец приевшееся «братан, ты заебал торчать в глуши. нам здесь скучно». юнги в такие моменты по-особенному счастливый, вспоминает что-то из прошлого, смеётся, тактично обходя тему с розой (не хочет травмировать друга), и тесно контактирует с чимином. пожалуй, впервые за долгие два месяца мозгоёбства. чимин розу по-прежнему мечтает придушить и представить как бэдтрип. \\\ в пятницу вечером чимин валяется на прикроватном коврике, подпевает джеди майнд трикс и, пожалуй, совсем не думает о юнги и розе, которые снова зависают в обтёртых мотелях, трахаются, как кролики, и бегают туда-сюда за презервативами. поначалу юнги заставлял бегать за стаффом чимина, но позже, когда тот стал наглядно прокалывать гандоны, отмёл весьма недурную (как ему казалось ранее) идею. «жирно», — сказал тогда чимин. и правда, с-л-и-ш-к-о-м. пора бы уже давным-давно понять: роза — способ удовлетворения физических потребностей, не больше. разве юнги действительно счастлив с ней? конечно же, нет. то, что творилось с ним на сцене, — вот истинное и драгоценное. юнги менялся на глазах, становился если не самым жизнерадостным, то хотя бы просто жаждущим. он впитывал в себя ликование публики, проносил через потаённые желания, светился благодетелем. юнги находился на своём законном месте. он вдохновлял людей, подталкивал к раскрытию невоплощённых в жизнь грёз. юнги был королём бункера, но с появлением розы юнги словно взболтали до неузнаваемой консистенции, выпили всю золотую жилу, заодно перегрызая пути к отступлению, и оставили пустую болванку. чимин пытался вытащить друга изо всех сил, убеждал в непотребстве выбранного. «ты запутался, слышишь?» но юнги водоворотом утянуло к тому времени на самое дно. он уже не слышал никого и ничего. кроме розы. хохма да и только. рвано выдохнув, чимин резко поднялся с места. в голове померкли тусклые лампочки, надавливая сумраком на скрутившийся желудок. ему тошно ото всего. сожмурив веки, почувствовал липкий озноб. форточка открыта с самого утра, а от цветов на подоконнике остались скрюченные примороженные веточки. не хватало ещё и чимину слечь. он поёжился, но всё же встал с более-менее нагретого места. спину прострелил снующий холодок, и новообретённая идея встать и закрыть показалась жутчайшей. на экране мёртвым подсветилось пришедшее сообщение. чимину гадать не нужно, кто отправитель., но закравшееся сомнение так или иначе дало повод и породило обострившийся вопрос «какого чёрта он вдруг появился?» «через пять минут буду». — как мило, — передразнил чимин. его так и подмывало отпустить злобную шутку насчёт розы, но он придержал своё сквернословие до лучших времён. юнги и правда пришёл почти сразу же, покрутился в прихожке у зеркала и подозрительно заулыбался, усевшись на комнатный столик. — что ты здесь делаешь? — принёс кое-что интересное, — он прищурился, вытянул из кармана два полиэтиленовых пакетика, плотно обмотанных скотчем. — выбирай: кокс или герыч, или всё сразу? — энди? — да-а-а, он отдал мне по дешёвке последнее. жаль только, там не было никакой психоты. юнги аккуратно вскрыл пакетики ножницами, привычно осматривая с диким наслаждением, покрутил в руках несколько раз и высыпал половину на поверхность стола. если бы не намджун, они так и не узнали бы вкус белой смерти. однажды он взял их с собой на вылазку, показал, как работают барыги, а позже и сам начал промышлять, связавшись с энди, а те, как безумные, втянулись, попутно заказывая преждевременный дорожный эскорт в никуда. — есть что-нибудь плоское? — посмотри в ящике, там была картонка. по комнате раздались шлепки и шипение, разбиваясь об бетонные стены. чимин откинулся на стенку кровати, блаженно прикрыл глаза, выпуская из рук пустой шприц, а юнги прилёг рядом, густо втягивая в лёгкие кислород. потребовалось девять секунд, чтобы почувствовать приход. за это время он успел порядком десяти раз усомниться в своей компетентности. кажется, юнги сейчас должен быть с рыжей сучкой? так почему он видит его перед собой? или, может, это умело завуалированное предупреждение о грядущем пиздеце в виде галлюцинаций? но юнги вроде как настоящий, сидит, дышит и что-то говорит про «уехала» и «уже скучаю». чимину возмущаться перехотелось ровно тогда, когда теплота покалыванием пронеслась по всему телу. он наконец ощутил долгожданную тягучую, как цветочный мёд, расслабленность, блуждающую по венам; опьяняющий жар во всём теле и небывалое чувство свободы. думалось, всё не по чём. даже безустальная трескотня заевших истязаний отошла на второй план. чимину стало плевать. — блять, юн-нги, ты отдавил мне руку, — пролепетал он. язык казался гигантским, разбухшим, словно сотни пчёл побывали своим жалом в нём; отказывался воспринимать какие-либо колебания. он онемел. чимину стало дьявольски жарко. он безуспешно ворочал руками в поисках прохладительного спасения, пытался стянуть с себя показавшуюся коконом рубашку, но только больше запутался в рукавах, повисая в пограничном. время буквально оживало, всплесками булькая перед самым носом, скакало по углам и вскипало, паром разбегаясь по лицу. оно казалось бесконечным и сладким. малиновое марево накрыло с головой, оседало на кончиках пальцев, которыми чимин размазывал по чему-то тёплому и дрожащему, застывало, превращаясь в густую мазь. — помогу, — сказал рыбий голос, и чимин почувствовал на себе тяжесть чужих рук. — чт-то-о-о-о-о? — звонко протянул он. перед глазами плыло, под веками скрежетали мерцающие звёзды, а к животу прилипли не_его ладони. — у меня четы-ы-ыре руки? — в панике оглянулся чимин. — не-ет, это мои. про юнги-то чимин и забыл. он засмеялся и прихватил шершавые ладони друга, вытягивая его как рыбу. юнги упал рядом, так и не сумев расстегнуть рубашку чимина, подхватил края одеяла, зарычал диким волком. утром чимин с раскрасневшимися глазами шарился по квартире в поисках орущего телефона, а юнги всё ещё спал в завалах пуфика. \\\ — какого хуя, джин, где обещанные бабки? чимин скалился голодной гиеной, выжидающе смотрел на расслабленного парня напротив и ощущал явное, поднимающееся из недр, желание въебать чонгуку. этот сопляк все нервы из него высасывал. — нет их и не будет — проигрался он. а сейчас засел на дно. — вот же сукин сын, — прошипел чимин. он плюхается на свободный диван, от края до края разрисованный машинной эмалью, и остервенело потирает лицо. знал же, что не нужно давать деньги чонгуку. знал, что тот снова просрёт всё подчистую. но всё равно как дурак надеялся на его сознательность, подумал: «а может, в этот раз получится?», в принципе, как и все остальные, вложившиеся в игру. но ожидания острыми лезвиями впились в шею и разодрали подчас. мол, ты знал, на что шёл, так какого хрена сейчас сидишь и проклинаешь кого-то, кроме себя? придурок здесь только ты. чонгук лишь неудачник, играющий на деньги и проигрывающий раз за разом до копейки. чимин бы посмеялся, если бы это не было так грустно. а ещё бы вновь посмотрел на довольно улыбающегося юнги — тот давно не предлагал ставки, ещё с первого такого фейла. но после той пятницы юнги не появлялся около шести дней, как будто смыло со всех радаров. чимин искренне не понимает, что за хрень с ним творится. сначала он по существу игнорирует присутствие чимина, а потом заваливается в его квартиру и предлагает ширнуться. хотя, если вспомнить его последние слова (прозвучавшие в пассаже), то вполне можно предположить, что тот просто коротал время до приезда розы, скупо довольствуясь компанией чимина. ему этого мало, и становится до жути обидно — чимин как разменная монета в их с розой отношениях. поссорились — юнги у чимина. уехала роза — юнги снова у чимина. чимину такая дружба ни в одном глазу не всралась. он не хочет, чтобы было вот так. это не для него. он устало вздыхает. — маза есть, — уж слишком громко говорит сокджин. — недалеко от порта засели какие-то малолетки. джонни вежливо попросил разъяснить им что да как. — а платит сколько? — оживился ви. чимин воочию видел, как между зубов промелькнула злосчастная штанга, о которой он вечно думал, что-то типа «целоваться, наверное, ахуенно», а на лице дикими зверем заиграла улыбка. таким он показывался исключительно редко — обычно молчал и отрешённо поглядывал, конспективно разыгрывая карты. — пополнит карман щедро, ты же знаешь, — отозвался хосок. ви самозабвенно стянул уголки губ в надменной улыбке и, прикрыв лицо веером из карт, утвердил окончательный вердикт: — тогда мы в деле. \\\ свет тусклого фонаря собирал, как конструктор, из податливых снежинок мягкие струйки, переливающиеся мёртвым блеском. смиренная тишина перекати-полем сновала по извилистым дорожкам, пряталась за ледяными мощными складами, убегая прямиком к докам. чимин разглядывал рифлёные стены пакгауза с отвращением. — видок не из лучших, — озвучил его мысли сокджин. пологая крыша щербатыми пятнами отбрасывала лунные плевки, наполовину скрываясь в тени ночи, извергала зловонным дыханием инородное присутствие. чимин поморщился от запаха тины и тухлой рыбы. сколько они ещё сидели, выжидая, он не считал, зато, когда компания из шести человек показалась у складов, оживились, растирая и хрустя, как листьями свежей капусты, задубевшими пальцами. — уверен, что это те малолетки, о которых говорил джонни? — спросил он. — уж больно не похожи, — поддакивал присматривающийся сокджин. — к чёрту, джонни платит и проставляется, значит, отпиздим их как следует, — сказал ви, выходя из машины. остальные вышли следом, весело переговариваясь и заранее разделяя между собой полученное. уж слишком комично выходило. чимин сплюнул вязкую слюну и зашагал быстрее, догоняя ви. тот крутил в руках убитую в хлам биту и сумасшедше вырисовывал на лице улыбку. чимину сразу же вспомнился перекошенный джокер, и он встрепенулся. ви — зверь, от которого лучше держаться подальше. ему частенько срывает крышу, и тогда уже нужно бежать как можно быстрее, если жизнь дорога. в большинстве своём он тихий и безучастный, смотрит своими тёмными глазищами и сверкает злорадством, но, когда им подкидывают нехилую работёнку, его срывает. срывает конкретно и бесповоротно, пока он не оставит от виновника болтающийся на верёвке хребет. в такие моменты даже чимину становится не по себе. сокджин же любитель поиграть, он подаётся безвольной куклой, смеётся и плюёт в лицо, а позже вырывает внутренности голыми руками. такого сокджина чимин любит больше всего — он завораживает. — эй, уёбок. первый удар приходится по крупному, жилистому парню в маске. от неожиданности он давится, задыхаясь, и отступает назад, теряясь в мелкой кучке вышибал. те возмущённо кричат, выпадами вклиниваясь в драку, махают здоровыми кулачищами и проклинают весь род. — и это, блять, малолетки! — в перерывах между серией ударов орёт чимин. здоровый высокий парень тупо улыбается, выставляя наружу золотые коронки, и бьёт наотмашь, надвигается кучной массой на чимина, практически наваливаясь всей тушей. тот уворачивается, поскальзываясь на припорошённом снегом участке льда, и сшибает с ног второго. — мудаки-переростки, — скандирует сокджин и заливисто смеётся, когда один из нападающих с шумом валится к его ногам, кряхтя от боли в почках. — о нет, это самый миленький экземпляр, — отзывается вдалеке ви. он крошит кости битой, перебивая фаланги, оттягивает голову за волосы и коленом целится в нос, выбивает зубы и мусолит берцами превратившееся в кашу лицо, втаптывая поглубже в сугроб, окрасившийся кровью. чимин заглядывается на месиво из соплей и крови, пропускает вылетевший из ниоткуда удар, ловя его своей скулой, сплёвывает и задушено шепчет: — ты уверен, сука? он группируется, нанося ответный, вовремя подхватывает болтающиеся локти и выкручивает их, зажимает ногой между лопаток и с визгом выламывает лучелоктевой сустав. осталось двое. чимин отходит в сторону, вытирая с лица накопившуюся влагу растаявших снежинок, и порывается начистить мерзкую морду несущемуся громиле, но его окликает хосок, говорит, что возьмёт на себя, и демонстративно выбивает кастетом зубы, кланяясь чуть ли не в пол. — ваша овсянка, сэр, — ржёт лошадью он. — шутник из тебя херовый. — да он ебанутый, — кричит кто-то из толпы. в бункер они возвращаются ближе к трём часам ночи, уставшие и извечно проклинающие зиму. они переговариваются, обсуждая мясорубку, и зрелыми персиками расцветают от запаха денег, которые передал джонни по приезду. — вкусный навар. — ахуенный навар. домой чимин попадает ближе к утру. на лице маковыми головками распускается запёкшаяся ссадина, разрастаясь выпуклыми бордовыми лепестками. мороз пощипывает и стягивает. он шустро забирается вверх по ступенькам на свой четвёртый и не сразу замечает привалившегося к косяку юнги. тот сидит с закрытыми глазами, скрестив руки на груди. — пришёл наконец. чимин окидывает его вопросительно и удивляется ещё больше, когда видит стоящий рядом тёмный пакет, из которого выглядывают бутылки спиртного. — роза оставила без секса? — съязвил он. юнги неспешно разлепил веки, и чимину показались глубоко, словно чёрные дыры, залёгшие мешки под глазами, будто тот не спал целую неделю. он как-то грустно улыбнулся и откинул голову назад. выбеленные волосы разметались в разные стороны, топорщась застывшими сосульками. чимин ненадолго залюбовался. — она всё ещё не приехала, сказала, что задержится. в голову закрались некоторые догадки, весьма неприятные для юнги. — понимаешь же, что рыжая сучка тебя кинула? — перестань. чимин, опустив голову пониже, с натугой улыбнулся, откинул носком ботинка валяющийся кусок блестящего целлофана и опёрся плечом о противоположную дверь. — зайдёшь? — зря пришёл, что ли? за столом они сидели молча. чимин крутил в руках наполовину опустевший стакан, вспенивая жидкость, вперился прозрачным взглядом в натянутую на стол скатерть и поражался, насколько опустошённо себя ощущает. на грани приятного. первый раз за прошедшую неделю. прогнившие щупальца мытарства ослабили натиск по нулям, чимин больше не преисполняется исходящим тиранством. с одной стороны — ему бы радоваться, в открытую наслаждаться пленительным спокойствием, кутаясь в наведённом флёре, взять долгожданный карт-бланш у собственного палача и безропотно купаться в остужающих вылезающее из тёмных углов ублюдство заливах наросших сталактитов, капелью отпечатавшихся на барабанной перепонке, но. но чимин не может впасть в благоговейную летаргию. он каждый раз просыпается с ужасным шумом в висках, удручённый стенаниями. потому что его танат всё ещё ходит по земле и скальпелем вырезает из него суставы. потому что погибель не верная, а позорная, с расшвырянными по его невесомости обглоданными костями. от этого хочется ещё гаже зубоскалить. так же, как и его демоны глушат изо дня в день. юнги смотрит на чимина в упор, хмурит брови, безмолвно спрашивая разрешение (как будто чимин когда-то запрещал, как будто его когда-то спрашивали), и кивает на участок поражённого лица, окаймлённого сгустком крови. — где заработал? — джонни просил разобраться с портовой шпаной. — удачно? — более чем. чимин со всей своей непроницательной стороны хочет заехать и юнги по морде, чтобы очнулся наконец и перестал тупить, а потом невесомо докоснуться подушечками пальцев и разодрать, впиваясь острыми тонкими ногтями. чимин бы зализал, посыпав сверху солью. — чего смеёшься? — я помешался, кажется, представляешь? — говорит стремительно краснеющий из-за раздирающего порыва чимин. и правда, он помешался, сошёл с ума, пока ненавидел и презирал их связь с розой. вскоре и сам воспылал. да так, что наизусть — до мельчайших деталей — заучил излюбленную привычку юнги морщить нос. — сокджин всё ещё курирует у вас? — говоришь так, словно ушёл от нас не два месяца назад, а сто. — ну так что? — юнги наливает по новой, вмиг опустошая стакан. — ты знаешь ответ. зачем спрашивать? юнги закусывает нижнюю губу, оттягивает зубами, точно нарочно раздразнивая раскрепощённого чимина, который только и думает разве что о том напротив, высовывает розоватый язык и… улыбается откровенно. чимин зарекается больше не пить. точнее — не пить вместе с юнги. потому что он вытягивает по ниточке из чимина, подпускает ближе к себе, разрешает неоднозначность действиям, а потом, когда чимин больше всего не ожидает подвоха, вновь пинает под зад, беспардонно расставляя преграды, и самодовольно лыбится. такого юнги чимин ненавидит всеми фибрами. а ещё больше бесит пустоголовая роза, нацепившая корону, которая думает, что если связалась с ним, то может пренебрегать всем и сразу. сейчас же юнги другой: хмельной, с блестящими причастными глазами, с ненормально раскрасневшимися щеками и по-блядски мокрыми малиновыми половинками. — заебал, — бесится чимин. он допивает остатки намешанного пойла и перегибается через весь стол, ухватывая дрожащими пальцами ворот рубашки, целует с характерным придыханием, крепче вжимается губами в чужие, слизывает солоноватый вкус юнги. в висках сонорно простреливает. чимин кожей чувствует ухмылку юнги, кусает обозлённо нижнюю губу, тотчас зализывая, впитывает в себя разгорячённую мягкость и запоминает плавные изгибы. они целуются мокро, с причмокиванием и сбившимся дыханием. чимин готов поклясться — юнги лучше любого трека своллен мемберс, наклеек на входной с полуголыми тёлками и определённо вкуснее добротного косяка. юнги слишком и чересчур. — блять, подожди, мне надо отлить, — говорит он. чимина прорывает на смех. больше истеричный. юнги полный мудак. \\\ у сокджина день рождения, и он по старой памяти собрал всех в бункере. даже юнги умудрился затащить. к слову, после их ненормальных поцелуев болели губы и ныло раненными китами что-то в грудине. похоже, сердце. потому что роза приехала на следующий день, а юнги предпочёл сделать вид, будто ничего не было. чимину захотелось от души отпиздить кого-то. примечательно — юнги. чтобы знал: просто так ничего не случается и чимин, блять, не железный. но он проглотил так же, как делал это поначалу. далось в разы труднее, но кое-как справился. правда, выдранные чувства оголёнными проводами торчали снаружи, но и их чимин умудрился перекрыть большим пластырем. только вот не учёл, что из-за соприкосновений твёрдый пластырь разжижался, превращаясь в липкую массу. тканевая подложка таяла на глазах, выпуская окровавленные концы проводов. тогда-то чимин натянул на себя что-то вроде огромного бумажного пакета — создавало видимость неприступности, незаинтересованности, максимально выдроченного «всё нормально». он начал смиряться. юнги больше не появлялся. проводки чимина запекались в собственном соку до тех пор, пока сокджин не объявил своего тайного гвоздя программы. их с юнги взгляды пересеклись ровно на долю секунды. в ушах вечной мерзлотой осел ненавистный смех проклятой розы. они шли под руку, сидели весь вечер вместе и вылизывали друг друга как озабоченные коты. хосок ржал как заведённый, изображая парочку кроликов, передразнивал. а чимин смотрел в открытую, наблюдал за скользящими прикосновениями по не_его коленям и слушал полузадушенные стоны рыжей стервы. она рвала глотку специально для чимина, чтобы тот слышал и злился ещё крепче. когда он определил точку невозврата? наверное, в тот момент, как осознал: юнги не может вечно быть только с ним, ему нужна свобода, регулярный секс и иллюзия отношений. это точка невозврата номер один. вторая отправная — и чимин стал замечать за собой беспричинную агрессию, бурлящее негодование при виде их поцелуев и частых просьб свалить, потому что «роза делает крышесносный минет». и третье, последнее падение в болото неизбежного, — пьяные зажимания и будоражащие прикосновения языка вплотную к тёплой коже. чимин оказался в беспросветном пиздеце, связавшись с юнги, и пожалел об этом свыше сотни раз. и лучше бы он никогда не обратил внимания на щуплого паренька, пока раскачивал неугомонную толпу вместо намджуна. чимин просит сигарету у хосока и выходит на улицу. ветер обдирает щёки точечными покраснениями, забирается под свободно висящую чёрную толстовку с когда-то доставляющей надписью «кровь и сперма повсюду». пальцы рук постепенно дубеют, пока он пытается подкурить. сказывается непрекращающаяся дрожь из-за истерии. первая затяжка приносит с собой давно забытое выхолощенное послабление. — куришь? не знал. вторая — вот это, белобрысое и бессовестно желанное. юнги прикуривает, густо втягивая, и смотрит по направлению в никуда. — куришь? не знал, — передразнивает его чимин. — роза под… — завали ебало, — пришла очередь срывать крышу чимина. — забирай эту свою потаскуху обратно и вали отсюда. и вообще, не приходи больше в бункер, трахай её где-нибудь в другом месте и забудь про нас. тебе здесь уже давно не рады. ясно? юнги угрюмо вскинул брови и рассмеялся из последних сил. терпение истощалось. — не рады, говоришь? может, вечно недовольный тут только ты, а, чимин? удар косо пришёлся по челюсти юнги — чимин лихо промазал, пошатнувшись в самый последний момент. он толкнул опешившего юнги к разбитой стене, вжав спиной во всколотые кирпичи, и притянул поближе к своему лицу за воротник. чимин разрывался между желанием смачно харкнуть ублюдку в лицо и зацеловать до багровых синяков. — закрой. свой. поганый. рот, — жёстко и раздельно процедил он. — иначе забьёшь до смерти? ну давай, — отшутился юнги. он резко наклонился к чимину и зажал его верхнюю губу в зубах, зверем вгрызаясь до первой крови и прислушиваясь к сдавленному полустону. у чимина от боли бесята звёздочками заплясали перед глазами. он не ожидал. — отпусти, блять, меня, сукин ты сын, — промычал зажмурившийся чимин. юнги растянулся в шероховатой улыбке, сцепив зубы крепче, прижался губами к чиминовым, поцеловал, посасывая ноющую мягкость, и поспешно оттолкнул, занося кулак для ответного. чимин упал на копчик, разодрав о нарост льда ладонь. юнги попал по недавно зажившей скуле. — нравится, когда тебя пиздят? юнги заваливает чимина на спину, удерживая его бёдра своими, шипит гремучей змеёй и снова бьёт, рассекая бровь. юнги сдавливает чужое горло и скалится голодной гиеной, всматриваясь в прищуренные глаза напротив. снег валит безбожно. чимину затекает в рот и глаза. а юнги порождает аменсализм, в котором выступает в роли безразличного симбионта. чимин выдыхается, обмякая в костлявой хватке, позволяет алым бутонам тиражироваться на лице и аномально горячим губам сцеловывать их. юнги дышит жарко, плотно срастаясь с телом чимина, давит разодранными костяшками на дёргающийся кадык, выбивая собранные в букет стоны. юнги нравится, как чимин скулит под ним. он бьёт по рёбрам, счёсывая с костей накипь высохших цветников, ладонями надавливает на краснеющие пятна и оставляет мокрые дорожки усладой для креплённого морозца. юнги перебивает об лёд чиминовы запястья, переплетает их пальцы между собой. он целует губительные веки, щеки, уголки разбитых губ. чимин задыхается. юнги останавливается лишь тогда, когда сзади слышится голос розы: — о чёрт, юнги, что ты творишь? на нём живого места не осталось! чимин дрожит под ним от холода и спазматического наития, насмехается даже сейчас, вскидывая подбородок и открывая искусанную шею. юнги говорит одно-единственное: — сдохни уже. и раскуроченные чувства чимина взрываются тучным облаком перед глазами, накрывая топкой мареммой. он давится безостановочным кашлем. роза юнги уводит почти сразу же, оставляя чимина одного. она смотрит на него с терпким отвращением, сморщивается и стальным, прошибающим взглядом вдалбливает тело под слои льда, говоря: «не лезь к нему. он мой». чимин бы возразил — уже не твой. но он тихо прикрывает глаза, и его накрывает. \\\ всё-таки заболел. да так, что из-за непрекращающейся температуры повсюду мерещатся выпуклые цилиндры, нарастающие и убывающие репрессией круги. он не может спокойно уснуть, чтобы не вывернуло от блядских полётов под веками, словно кукурузники вспахивают своими крыльями огромное поле. он проводит в постели лежнем около трёх дней, клюёт мелкой птицей таблетки, которые, по сути, бесполезное плацебо, и проклинает чёртову зиму. жалко лишь то, что нельзя вычеркнуть из круглогодичных скитаний три ненавистных месяца. чимин лениво оглядывает тёмные стены комнаты, на которых висели предупреждающие постеры и приклеенные жидкими гвоздями алюминиевые баночки из-под пива. что-то вроде своеобразной коллекции. переводит взгляд дальше, на деревянные полки, покрытые чёрным лаком, с разбросанными дисками кёртиса блоу, айс кьюба, доктора октагона и сырыми треками намджуна. он все их переписал на диски. чимин закутывается в тёплом ватном одеяле конвертом, утыкаясь носом в пропитанную потом подушку, и засыпает, подавляя рвотный рефлекс. будит громкий звук оповещения в катоке. чимин шумно вздыхает. agustd: занят? он хмурится и отвечает спустя пять минут. jimnsxd: да занимаюсь тем что ты мне посоветовал подыхаю так что не мешай agustd: остроумно но я уже рядом тебе придётся отложить jimnsxd: блять юнги я сказал тебе ещё в бункере проваливай agustd: открой дверь jimnsxd: нет agustd: я не прекращу звонить чимин зажимает уши подушками — от надоедливой трели троится перед глазами, а голова вот-вот разорвётся. думается, сейчас всё прекратится, ему надоест, но юнги звонит с каким-то особым удовольствием. звон не затихает даже спустя семь минут. — блять, — психует чимин. он кутается в тяжёлое одеяло, пальцами придерживая за края, плетётся к двери с перекошенным от злости лицом. хочется врезать мудаку юнги. какого чёрта он вообще здесь забыл? кажется, после того, последнего, раза между ними всё разъяснилось, туман недопонимания расселся. не в пользу чимина, правда, но он и не надеялся. было бы крайне странно, если бы юнги упал к его ногам, публично бросил розу и снова вернулся к привычным делам. даже смешно. так ещё и родившиеся с недавних пор желания по отношению к юнги стали пугающими и не предвещающими ничего хорошего. только новые побои и презренные насмешки. но желания настолько дикие, что в мозгу отложилось прописным шрифтом дурацкое «хочу» и «крышесносный минет». юнги и от юнги. чимин точно конченный придурок. открывать дверь не хотелось совсем, но долбящие по перепонке высокие децибелы прямо-таки подстёгивали к совершению главной в его жизни ошибки. — убери свою руку от звонка, — угрожающе вторит чимин. — ты не торопишься. юнги оглядывает его с ног до головы, останавливаясь на припухшем лице, приподнимает чуть бровь и нагловато лыбится. но это быстро проходит — юнги сквозит усталостью и чем-то тяжёлым, грузным. — чего хотел? говори быстрее, здесь холодно. — я зайду, — он отодвигает чимина в сторону и, стянув с себя кроссовки, скрывается в комнате. — я не разрешал, — злобно шепчет чимин. он чихает, кутается потуже и как старая черепаха ползёт обратно к кровати. юнги сидит на полу, откинувшись, и не смотрит в его сторону, уткнувшись взглядом в сломанный плинтус. говорит: — у меня, похоже, вич. чимин замирает и прислушивается. — я сдавал анализы. без лечения дали десять лет. юнги грустно усмехается, растирая ладонями лицо, ожидает реакцию чимина. — как долго? — неделя. у чимина под рёбрами перекручивает морскими узлами, и в грудной клетке бушуют грязные волны. он скатывается на пол, оседая кучной тушей, молчит, обдумывает, прекрасно понимая, что юнги не хочет проходить терапию. что юнги на этот раз полностью утянуло на дно. и что, блять, чимин удушит розу голыми руками. но это подождёт, сейчас юнги важнее. сейчас чимин тянется следом, скатываясь по наклонной, как на детской горке, скользит по гладкой пластмассе вниз. он подтягивается на трясущихся руках ближе, хватается за тёплые колени и усаживается сверху. заглядывает в глаза и видит черноту, разъевшую шоколадную радужку. чернота эта губительная, с горьким привкусом, саморазрушающая. чимин видит обречённость, смирение, расползающуюся пустоту. всё это на грани безумного. он держит в ладонях его лицо, впитывает вопиющую открытость и понимает, что именно в этот момент юнги нуждается в нём как никогда; он уязвим. чимин опускается ниже — и они соприкасаются лбами. юнги перенимает чужую дрожь, рвано выдыхая в губы напротив, ловит едва уловимую мягкость и задевает горячим языком, слизывая с собственных губ сухость. чимин целует юнги первым, тягуче, медленно, вкладывая в однозначное касание кружащие листопадом чувства. отчаянное рвение защитить и трепетную нежность. юнги осязаем, он в чиминовых руках разливается рекой, оставляет после себя расколотые камни, мёртвых головастиков и спутанные хвостики водорослей. он неисправный, отчаянный, неистовый. и губы у него неизлечимо-разрушительные. они пагубно влияют на чиминов антураж. юнги водит холодными пальцами по его бокам, воспламеняющим, вопрошающим, сбивает спесь контрастов и приколачивает к себе намертво. он сжимает упругую кожу, надавливая большими пальцами на живот, выбивает из чимина удушливые вздохи. чимин вздрагивает, ёрзает под его руками, натягиваясь струной, целует глубже, языком очерчивая контуры верхних зубов и нёба. воздух раскаляется, ожогами припечатывается к коже. юнги протестующе мычит, когда чимин растирает задом по его бёдрам вымученное томление. — не надо, — шепчет он. но чимин не слушает, кусает верхнюю губу, оттягивая в отместку прошлому, имитирует раскачивающиеся движения, сильнее надавливая. он ощущает приливший к щекам жар. прикрыть веки не получается — потому что юнги в считанных сантиметрах от него, зацелованный, открытый, с глазами, в которых звёзды лопаются и искрятся. хочется смотреть не переставая. юнги прерывисто дышит, млея под напором, притягивает извивающееся тело плотнее к себе. против воли двигает в такт, откидывая голову на мягкий матрас. одеяло чимина сползает с плеч, вытягивая искусственное тепло, и он самозабвенно льнёт к груди юнги, обхватывая его шею. возбуждение разбегается кособокими кольцами, ударяет по вискам с садисткой натугой. чимин сжимает отросшие белокурые волосы, пальцами вплетаясь, словно в венки, тянет назад, открывая привлекательный вид на губы, и мокро целует. их зубы встречаются друг с другом со скрипучим отзвоном. чимина срывает от костлявых пальцев на спине. он расстёгивает ремень юнги и проникает ладонью под резинку трусов, ощущая набухающий член. проводит несколько раз по всей длине, отчего юнги вздрагивает в сопровождении приглушённого стона. чимин на миг останавливается, будто бы впадая в прострацию, которая, если бы умела отражаться, вобрала бы в себя заломанные у переносицы брови, раскрасневшиеся алеющими пятнами губы и влажноватые короткие у чёлки пряди. она бы носила в себе очертания юнги. чимин размазывает замыленным взглядом по желанному лицу — и вот она, прошибающая каждую клеточку тела истома. юнги хмурится в отсутствии какого-либо движения, раскрывает масляные веки, которые сбивают своим блеском, и облизывает губы, запредельно сглатывая слюну. — отсрочь свою смерть на десять лет, давай же. юнги смотрит в упор, прищуриваясь. чимин туманной украдкой усмехается. — умереть с тобой в один день и от одного дерьма — идея хуёвая, но я так хочу тебя, ты бы знал. — сукин сын. юнги дёргается в его сторону, зубами вгрызаясь в подбитую губу, и довольным котом мурлычет, когда слышит чиминово «сука, убери». целует с нехарактерной ему мягкостью, зализывая. чимин приспускает свои треники, насаживается всухую. ему дико больно, и возбуждение трещит по швам, разлетаясь на куски, но продолжает двигаться, сдирая кожу с плеч юнги, пока тот отвлекает на поцелуи. чимин поскуливает, прижимается к юнги плотнее, почти что влипая в него. думает, что это самая ебанутая идея, которой он только мог заболеть. и подхватывает зарождающиеся початки долгожданной завершённости. юнги спускает в него.