биттерсвит и сассафрас

В Коре Лоры намного больше, чем казалось изначально, думает Пэрриш. Он видит ее разъяренную, разгоряченную, кричащую, заводимую под руки в участок пуму, и как будто ток через тело проходит в тыщу ватт — глаза на него (в него) смотрят смутно знакомые, революционный пыл разжигая битом внутри. Эта девчонка — юная самка волка; она огрызается рьяно на погоны, скалит зубы, выворачивается с животной грацией, чуть ли на лопатки не укладывая очередного копа. Джордан не мало сил прикладывает, чтобы ее успокоить, — приструнить, приручить, если получиться — Кора же по-прежнему шипит кошкой, когти выпуская. Хейл вытащили из какого-то захудалого ночного клуба со стробоскопом под потолком; она пахла самбукой липкой, пылью да табаком, горчившим земляной тоской на языке. Эта малышка — детка — так рано осталась одна, что теперь лежит мертвым шершнем в камере под явственно печальным взглядом помощника шерифа, говорящим как бы «ты так низко пала, дура. кто тебе поможет». — Мне не нужна жалость, ковбой. Оставь ее для своих сахарных принцесс. — бросает Кора, даже бровью не поведя. А Пэрришу до сих пор видится в ней Лора — кудри слабого кофе, беззащитно выступающие ключицы и одиночество, ядом струившееся по венам, как назло выдавая слабину. Джордан знает, что видел старшую Хейл всего раза два, не больше. Она танцевала в дешевом баре, необитаемая такая, исконно недоступная своей доледниковой сдержанностью и в то же время пылкая ко всему, касающемуся ее обжигающей кожи. Лора лоснилась свободой и текилой, слизывая кристаллики ядреной соли с губ; девушка подпускала к себе каждого, кто смотрел с отчаянной мольбой в глазах — Джордан думал, что эта нелепая благотворительность до добра ее не доведет. Парень помнит, как Хейл летела со стойки в своих армейских ботинках, перевязанных туго-туго, а ловили ее только взгляды — цепко-пьяные — и еще немного его, Пэрриша, руки. Тогда лорин рык казался пьяной игрой разума, два биттерсвита искажением флюоресцентных ламп, а острые ногти, расчертившие помпейско-красные полосы на спине, лишь сильным желанием спастись. Джордан помнит брюнетку, стоящей в четырех грязных стенах на улице в облаке молочного-белого дыма — сигарета уж слишком сильно сочеталась с длинными смуглыми пальцами. — Ты же хороший парень, да? — Лора чувствовала присутствие так же ярко, как огонек на конце мальборо горел, воздух покалывая легонько. У нее майка была серая, порванная местами, мокрая, она оголяла лопатки и родинки на них, рассыпанные созвездиями. — Ты герой же, хороший мальчик, который бродит по таким помойкам лишь для того, чтобы спасти какую-нибудь заблудшую душу от грехов и всякой ерунды вроде дури и наркоты. Ты такой правильный, что аж карамель хрустит на зубах. Хейл в буквальном смысле выплевывает последние слова и смеется утробно — как бы легкие не высмеяла — в унисон с шумом улицы. Пэрриш вроде как согласен; ему спасителем быть — на роду написано; вытаскивать таких, как Лора из ямы пороков и вырывать у призрачных рук демонов. Ему попросту безумно жалко эту девчонку — пейот и перекати-поле — с жетоном стальным на тонкой шее (оттуда Джордан и знает, как ее зовут). — Не смотри на меня, как верный щенок, мальчик. У нас с тобой ничегошеньки не получится. — девушка тушит сигарету о руку, шипит немного, оставляя у большого пальца еще один шрам в добавок к тем, что раскраивают сердце. — Ты найдешь лучше, чем двинутая одиночка с кучей грязи за пазухой. Так Лора Хейл и уходит, махнув темными волосами, пропахшими смолой и дешевым спиртом. Она останавливается всего на мгновение, взвешивая, теряя на секунду браваду показную и прыть; кладет свою невесомую ладонь Пэрришу на плечо и сжимает со всей возможной силой, а потом улыбается чисто, оголяя белоснежные резцы лиловыми губами — что-то внутри парня точно екает; настолько пронзительны были ее глаза. А вот Кора Хейл все-таки немного другая — она спешит жить, наматывая нити судьбы на кулак; она чертовски хочет успеть и попробовать все на вкус. Кора горит. Лора же тлела. Пэрриш смотрит на девушку через стальные прутья и понять не может, как сестры могут быть настолько полярно-биополярны; он поклясться готов, что они даже пахнут одинаково. Только Лора была волчицей — дикой, отчаянной, дерзкой; а Кора пока еще Волчонок с выжженной солнцем душой. — Эй, что ты пялишься, вояка? — Хейл поднимается с холодной скамьи, руки через решетку продевая. Она ухмыляется краями вишневых губ, позволяя впадинкам появится на лице; Пэрриш замечает на ее шее те же созвездия, что были на Лоре. — Мне кажется, твой сестре совершенно не понравится то, как ты живешь, Кора. — помощник шерифа сам встает из-за стола, подходя к заключенной — в камере, не в сознании, забудь — девушке, что пальцами хрустит до боли. — Посмотри на себя, ты так молода, красива, у тебя столько всего впереди, но вместо учебы ты шатаешься по заведениям с на корню испорченной репутацией. Кому что ты хочешь доказать? — Моя сестра мертва, если ты не заметил. Все пошло по наклонной еще за долго до ее смерти. А вообще, не пошел бы ты нафиг со своими правильными наставлениями и глазами а-ля «я все знаю лучше вас». Катись отсюда, придурок. — Кора злится, сводя брови на переносице, показывает Джордану фак, приевшийся за несколько лет бродяжничества и одиночества. Девушка отворачивается резко, провокационно прямые волосы собирая руками; дурацкие слезы по Лоре наворачиваются некстати. — Не делай вид, как будто знал ее. А Пэрриш шепчет, чтобы услышала только волчица: — Знал, к сожалению. — совсем тихо потом, под нос, ради честности перед самим собой и ней добавляет. — Любил даже. Участок заливается обволакивающей, щемящей тишиной. Они оба молчат, не в силах что-либо сказать, поранится о границы друг друга кристаллические. Джордан слушает тишину, и себя, и сердце, впервые бьющиеся ровно. Кажется, Лора Хейл его только что отпустила; выветрилась воздушным молочно-белым паром из крови, как лучшее в мире спиртное оставив напоминанием лишь привкус на губах. И Кору, неотрывно прислушивающуюся к стуку за его ребрами. — Ты же хороший парень, да? В Коре Лоры все-таки больше, чем кажется изначально.