buckwheat

      Тэиль явственно вспоминает тёплые дожди в середине августа. Чёрные устрашающие облака, попутно морося на рисовые и ржаные пашни, медленно улетают за лиловый горизонт. Голодные полевые мыши перестают буйствовать из-за засушливых дней в конце лета, по причине свирепствования змей перед очередной спячкой, а переутомлённые суеверные люди после кропотливого покоса скитаются в долгих поисках змеиной шкурки, чтобы обрести судьбоносную удачу. Поздним вечером под сверчковый стрёкот дружно устраивают лёгкий перекус спелыми помидорами с размером в кулак и запивают морковным чаем, ребятишки устраиваются на загруженном сеном телеге, устало держат крепко-крепко в руках несколько затупленных кос и граблей после долгой работы, мирно наблюдают за блестящими звёздочками, по-детски тычут в бледный полумесяц, смеются оглушительно и задорно лепечут народные шутки друг другу, в перерывах слушают поскрипывания тяжёлого воза и ближе к дому засыпают без задних ног.       Тэиль бережно хранит в памяти аромат адамова дерева и садовой мяты, сладковатый вкус берёзового сока и горьковатой свербиги, прохладную тишину утра и простуженное кукареканье петуха при рассвете, ледяную свежесть росы под босыми ногами и чавканье хвойной смолы, запах цветущей черёмухи и яблони, смородиновый чай из сухих листьев и рисовые хлебцы c творогом.       Тэиль глубоко несёт в сердце образ доброго старика из соседней деревушки, который часто с похвальным упорством поднимается на верхушку крутой горы и потихоньку обустраивает дорогущий этюдник на краю скалы, и с упоением рисует на льняном холсте медовыми красками пейзажи родных краёв. Как он спасает запутавшихся бабочек из столетней паутины, как он трудоголикам-пчёлам указывает путь к богатому пыльцой лугу, как он внимательно слушает равномерные постукивания клювом по твёрдой коре занятого дятла и с детской любопытством смотрит на стаю воробьёв, смиренно пьющих воду из бьющегося ключа. Тэиль много-много улыбается куда-то в пустоту, ложится рядом с огромной грибницей и молодым колосом тычет себе в нос. Тэиль всё продолжает размышлять о самой таинственной вещи во вселенной, — каково это быть человеком и благодетелем одновременно?       Тэиль неловко трёт холодной ладонью покрасневший нос, когда в запутанную мыслями голову возвращаются обрывки старых воспоминаний: юные девицы из станицы после разгрузки корма для скотины первыми бегут к одинокому мысу, купаются в мёрзлых водах семи родников, крепко берутся за дрожащие руки и держатся в полукруге ближе к берегу, чтобы никого не унесло быстрым течением. Белая ткань сорочки прилипает к худым тельцам и облегает чёткие линии стройных форм. Проносится ночной прохладный ветер, заставляя тех съёжится и разогреть друг друга, шмыгают и выбегают на сушу, накидывая сверху тёплые жилеты из овечьей кожи. Пуская в дело услышанные сплетни о юношах, присаживаются на дорожку и рассказывают секреты о возлюбленных. Вокруг мёртвый мрак, ветер становится настойчиво притягательным и объято тёплым, тускнеющие листья деревьев шумят таинственно и жалостно, прерывистыми вспышками в темноте упорно прячутся в высокой траве жёлто-зелёные светлячки, девичьи неловкие танцы под звучное пение одной из них избавляют от накопившейся за трудодень усталости, лёгкие касания по плечам ищут надёжную опору в кромешной темноте по дороге домой и издалека прочно манит дымом ботвы.       Тэиль отчётливо помнит молодую девушку с жутким шрамом на пухлых губах и со священной татуировкой Сак Янт на тонкой шее, которую вечно прячет тесёмкой-воротником от изношенного ханбока. На маленькой голове красуются пару алюминиевых заколок, какие уже никто не носит, и обшарканные чипсины из конопли, слишком широкие для изящных лодыжек. На её бескровном лице редко бывает какое-либо выражение, Тэиль яро думает, что с людьми такого обычно не бывает. Выходит из дому спросонья на поиски дикого женьшеня в нетронутом человеком лесу, а к позднему закату, возвращаясь с плетёной корзиной из ивовых прутьев, создаёт яркие свечи из вощаных насекомых. На следующей неделе торгует на ярмарке бедняков, громким голоском зазывает молодых господ и продаёт свою пылкую юность и усердный труд за бесценок. Тэиля глубоко восхищает её преданность и забота о близких людях, поэтому женьшеня становится больше, и тёмная непроходимая чаща окутывается солнечной теплотой и звуками живой природы. Она всё не нарадуется, торопится как можно быстрее сорвать куш и бежит вновь на ярмарку, чтобы как можно больше заработать на мешок риса. Глаза блестят оранжевыми искорками, руки трясутся от неблаговерной удачи, вроде мимолётная улыбка вырывается из глубины души. Шагает по знакомой тропинке, весело наблюдает за летающими бабочками в нагретом воздухе, аккуратно поправляет ленту ханбока и неуклюже спотыкается о камень, падает больно на колени и видит образовавшийся вихрь из пыли перед собой, скрывает удивление ладонью и отчаянно шепчет про себя:       — Свадьба чертей, ей богу. Не к хорошему.       Кто-то настойчиво тянет к себе и кротко прижимает его сутулую спину к груди, нарочито заговаривает сладкими речами и приторными обещаниями. Бледное тело мимовольно дрожит то ли от приятных покалываний холодного, ворвавшегося через приоткрытую дверь притягательного ветра, то ли от лёгких прикосновений чьих-то ледяных рук. Он быстро хлопает глазами из-за болезненного ссыхания и нежно расслабляет подушечками пальцев напряжённую переносицу. Как только лениво бросает взгляд на непонятно откуда появившуюся довольную Битну, бесцеремонно смотрит на её пепельные губы и с заинтересованностью дожидается ответ:       — Та девушка. Осталось только тело.       И лицо Битны мгновенно меняется на личико той самой девчушки: круглое щекастое лицо, чересчур узкие глаза и рот широкий, вздёрнутый нос. Тэиль в этот самый момент думает невзначай: какая некрасивая была, бедная. Битна всё на месте усидеть не может, в тоже время беспрестанно юлит и упорно разыскивает Читтапона, который только и занимается бесполезными делами, что волков монотонной мимикой угождает да людей в округе жуткой аурой пугает. У только родившихся волчат молниеносно дух захватает, как и у самого обеспокоенного Тэиля, рефлекторно хватается за сердце и через секунду с облегчённым вздохом узнаёт старого доброго Тэна, у которого вправду удаётся вселять страх без малейшего упорства. Тэиль думает, что Битна сегодня чрезмерно активная и счастливая. Читтапон мучительно долго тянет ладонь к напряжённым волчатам, проверяя тех на инстинктивную смелость и прожигая безразличным взором, на что единственный копотливо подходит, неторопливо принюхивается. Неопытность берёт вверх, малыш белыми зубками скалится, прокусывая указательный палец до крови. Когда безудержный страх отпускает, смотрит жалобно и плаксиво, начинает вилять хвостиком в знак прощения и неуверенно делает один шаг назад. Тэн апатично оценивает затянувшуюся ранку, медленно размазывает алую кровь по его миленькому ушку и оставляет свою метку, после педантично записывает на рисовый лист бумаги волчонка под номером сто одиннадцать: «Умрёт в бою за самку».       — Её нашёл егерь.       — Ты сегодня многословна, Битна.       — Разве для Бога Смерти это странно?       Тэиль внимательно смотрит ей прямо в чёрные глаза. Битне чудится что-то неловкое, сто раз переспрашивает, что у неё на лице, неугомонно мечется с места на место, будто заводная юла. Не получая должного ответа, хмурится в бровях и упорно трёт холодный лоб въевшимися пеплом пальцами. Читтапон сосредоточенно вслушивается в чужой голос, который кажется медоточивей, чем елейный глас Тэиля.       — Как давно твои руки в копоти, Битна?       Тэн маячит совсем рядом, рачительно всматриваясь в её грубые и абсолютно не женские ладони, обращает неравнодушное внимание на въевшуюся в бледную кожу сажу. Битна ненароком начинает нервничать, жадно кусать синие губы и теребить дымчатого цвета волосы. Тэиль тем временем с отрадным наслаждением пьёт чай из боярышника и лицезрит новое гнездо филинов на верхушке старой берёзы.       — Возьми.       Читтапон заботливо протягивает несколько стебель вырванного с корнем аконита. Битна упрямо пытается скрыть истину, а Тэну подсказывает интуиция, что старшая из них зарыла рядом с шалашом егеря мёртвого жертвенного волка, который носил номер сорок в ежедневнике педанта Читтапона.       — «Тэн, не говори Тэилю о моих руках». — «Почему?». — «Не надо». — «Будто он сам не видит». — «Он не видит». — «Ещё не до конца?». — «Не видишь? Он всё ещё чёртов земледелец».       Тэиль всё прекрасно слышит. С чего всё началось? Он многое помнит о прошлом, но теперь он поднимается по ступенькам из человеческих трупов и ничего не ждёт. Его кровь кипит в жилах, адреналин давит сердце и в виски ударяют мысли о кровле и травле. Чай из боярышника не приносит того пылающего чувства радости, а семья филинов находится под смертельным прицелом. Тэиль упрямо борется с возрастающим тленом в пучине души, рождённым в глубинах чудовищем и новыми ощущениями. Кругом пахнет неизбежной смертью, пролитой кровью, душащим дымом и охватившим ужасом. Пахнет войной и безысходностью. Тэиль — другой. Тэиль рождён земледельцем в теле палача. Тэиль не знает, кто он: всё-таки душегуб или благодетель. Он долго обманывает себя, оправдывает себя, приходится делать что-то плохое, потому что тело с ужасающей болью ломит и мышцы сводит. Тэиль не думает, что он другой. Ему подсказывает животный инстинкт. Не верит. До конца не желает в это верить. Убеждают насильно, что теперь он никакой не земледелец с плугом, теперь он воин с копьём, — это обязательно должен принять и произнести с гордостью. Такова сущность природы. Не дышать полной грудью любимый запах цветения сирени, а задыхаться, хватаясь грязными руками за шею и ненароком вздыхая запах угара, горелой дурвы и сырого окопа.       Тэиль случайно встречает волков, отбившихся от стаи: хромого, слепого и глухого. Благосклонно дарит слепому зрение, хромому конечность, глухому слух. У Тэиля внезапно начинает гореть бледная кожа, что-то внутри настырно сопротивляется и удачно подавляет сложившейся настрой спасти. Поражённо падает больно на колени, до крови царапает тонкую шею, ощущает противный запах гнили на худых руках, бешено сердце колотится, готовое мгновенно вырваться из-за разинувшего рта. У Тэиля никогда не было астмы, и как-то нежданно появляется: задыхается, стуча по груди, откашлять образовавшийся ком не может, ноги необъяснимо дрожат и главное, — жажда убийства зарождается. Медленно. Мучительно. Непостижимо. Тэиль в горячке лишает хромого слуха, слепого конечности, глухого зрения.       Так Тэиль знакомится с бежавшим навстречу гневным Читтапоном.       От случайного прикосновения к чему-либо всё как будто омывается запёкшей кровью, пахнет ржавеющим железом и морским бризом, Тэиль начинает бояться самого себя, — своей новой родившейся в пучинах души сущности. Он еле сидит, молча переваривает происходящее, вокруг него одна кромешная смерть и разлетевшаяся пыльца от статуй со времён Терракотовой армии, нехотя внушается совиным кукованием и хочет сбежать куда-нибудь. Куда-нибудь очень-очень далеко, чтобы его никто никогда не нашёл, чтобы ни к чему не смог прикоснуться и почувствовать во рту вкус запёкшей крови и торфа. Так Тэиль встречает по пути поражённого бегства в непроходимую чащу грустную Битну, сидящую и разглядывающую мрачные тени девственных цветов.       И Тэиль сдвигается с мёртвой точки и понимает, что всё это — настоящий конец: нет выбора правильного пути, нет капитуляции, нет дорогих воспоминаний, нет в его молодых безгрешных руках расцветающей жизни. Нет осеннего урожая, нет бабьего лето, нет веснушек на лице солнечной весной, нет мозолей от трудодней, нет апрельского тёплого дождика. Есть теперь только ярость, кипящая, как лава, кровь в жилах, воинственность и мужественность, смелость и отвага, озёра горестных слёз и бесконечная смерть, моря пролитой крови и пота.       Появляется привычка скрещивать руки на груди и зажимать ладони под мышками, — это тоже самое как зажать себе рот. И теперь, не испытывая каких-либо эмоций, у него морщинки до невозможности на лбу разглаживаются настолько, будто и не было никогда, певучий голос стал ораторским, с низким басом и притягательной хриплостью, от когда-то согревающей как лучик солнца улыбки, осталась упрекающая усмешка и тупая боль.       Боль. Боль. Боль.       Тэиль постепенно вживается в новую среду, начинает трезво думать и понимать, что теперь руки излучает другое добро. Эгоистичное добро. Ему это преднамеренно намекают и говорят прицепившиеся грустная Битна и апатичный Читтапон. Тэиль совершенно не знает, с какого момента он покатился по длинной лестнице и упал в бездну.       Тэиль со странным любопытством следит за этими двумя: Читтапон вечно возится с бродячими волками, педантично записывает их в потрёпанную временем тетрадь нечитабельными каракулями, размазывает своей кровью ушки, с каким-то бездушием ласкает их по голове, смотря прямо в глаза, вычитывает что-то из подсознания. А потом бежит куда-то далеко по непроходимому тёмному лесу, в тому самому чересчур молодому егерю, не находя его поблизости, без лишних шорохов забегает в шалаш из бамбука и произносит из своих уст настолько трепетное: «Джэхён», — и целует парализованного в растрескавшиеся губы настолько кротко и боязливо, что у того руки дрожат и мысли огромными потоками бьют по сердцу, будто в страшном бреду, чмокает впалые щёки, красиво очерченные скулы, большой лоб, подбородок и выпирающие ключицы. Читтапон кажется настолько радостным, Тэиль ненароком видит впервые в жизни его искреннюю улыбку и радостные слёзы. Когда еле слышное джэхёново: «Читтапон, люблю тебя», — удивлённый Тэн прижимается тяжёлой головой к его груди, чувствует рёбра и тепло бьющее быстрым теплом сердце. И джэхёново: «Я ничего не могу сделать для тебя, но научу дышать».       — «Обязательно научусь. Дышать научиться не трудно, только не бросай меня, Джэхён». — «Куда я денусь».       Тэиль слышит: «Я не хочу умирать, Читтапон». Тэн говорит: «Ты не умрёшь». Джэхён говорит: «Я постараюсь не умирать в таком юном возрасте». Джэхёну больно от собственной беспомощности и он плачет: «Читтапон».       Тэиль отвлекается на полную минуту и оглядывается по сторонам в поиске егеря, чтобы вдруг отвлечь, но видит гуляющую Битну, которая направляется в сторону соседней станицы и подхватывает потерявшегося ребёнка, прижимает крепко-крепко к груди, как своего родного. И вроде грустить перестаёт, смеётся задорно и оглушительно, что эхо по чаще разносится, а потом резко замолкает, театрально удивляется и тепло улыбается, смотря в упор на белёсого ребёнка.       — «Донхёк, вот опять ты за своё, негодник». — «Я хотел вас встретить». — «Интересно зачем?». — «Вы мне нравитесь, нуна». — «Глупый ты, Донхёк-а, с детишками играть в твоём возрасте надо, а не о всякой чепухе думать». — «Я не хочу с детишками играть». — «Почему?». — «Они тупые». — «Ты сам дурачок».       Битна качает его на собственных руках, как новорождённого малыша, а тот нехотя, но пытается отбиваться и старается скрывать, что сюсюканье ему по нраву. Донхёк мёртвой хваткой обнимает руками и ногами за шею и талию, будто впившийся в кожу клещ, и не собирается отцепляться. Битна улыбается заразительно, ретиво вьёт венок из только раскрывшейся гречихи, которые только увидели утренний свет, и каждую минуту примеряет на голову мальчика, чтобы не прогадать размер.       Тэиль понимает только сейчас, что даже настолько ужасные Боги могут чувствовать хорошее. Он начинает верить, что быть Богом Войны не страшно и совсем не плохо. Нужно оставаться в трезвом уме и жить себе, как требует душа.       Тогда и отвлекают от страстных мыслей, кто-то осторожно касается его напряжённого плеча и неосознанно окликают. Первое, что невзначай замечает потерянный Тэиль: лисьи впалые глаза и дрожащие руки, как у больного. Тот замечает, руки за сутулой спиной прячет и опускает голову.       — «Почему у егеря такие ужасные руки? С такими руками из ружья стрелять нельзя». — «Вам то какое дело?». — «Как вас зовут?». — «Меня все знают в округе. Вы разве не местный?». — «Нет». — «Я Донён».       Его тонкие губы. Его чуть припухлые щёки. Его впалые виски. Его округлый подбородок. Его выпирающий кадык. Его нежная шея. Его трясущиеся руки. В этом нетронутой лесу он с интересом познаёт мир. Он не знает о том, что происходит за чёртовой чаще. Он никогда не видел бездушных трупов, тяжелых болезней и бесконечной войны. С таким серьёзным лицом он собирается покорять мир и спасти. Он стоял перед ним такой. Этот Донён. С лисьими хитрыми глазами и девичьим голосом.       Тэиль на мгновение уголком губ улыбается и протягивает свою бледную руку. Его мысли спускаются где-то далеко по дымоходу в каменной печке и моментально воспламеняются. Донён обессиленно молчит. Он думает о том, о чём сейчас размышляет Джэхён, но уходить почему-то не собирается, что-то крепко-накрепко держит. Тэиль разглядывает его дрожащие руки и охотничье ружьё за сутулой спиной. Он яростно хочет сказать, чтобы тот не сутулился, но не нарушает образовавшуюся тишину. У Тэиля в загруженной всякими думами голове: «Был бы я человеком и в ином мире, я бы поступил как-то по-другому», — и смотрит в упор, как под смертельным прицелом, а через секунду: «Это в порядке вещей — не разбираться в себе».       Донён по зову сердца недоверчиво протягивают свою, дрожащую, и изнурённо вздыхает. Донён на несколько секунд вспоминает птичьи клетки, про парализованного Джэхёна и про шаловливого Донхёка, которого попросили найти. Он устал. Тэиль целует его слабые, почти атрофированные кисти. Донён удивляется безумно, Донён на грани срывающейся истерики, а болезненная дрожь проходит.       — «Что вы сделали?». — «У егеря не должны быть такие ужасные руки». — «Вам то какое дело?». — «Никакое».       Донён думает, что сейчас на месте тут же расплачется, но не желает показывать свою жалкую сторону перед Тэилем и резко разворачивается к нему сутулой спиной. Тэиль недоумевает и прожигает дыру в нём. Он еле слышно подходит к нему и сильно-сильно прижимается к его согнутой спине, чтобы выпрямить. Донён вздрагивает, со скоростью света размазывает выплаканное по багровым щекам и недоумевает. Он не понимает, что вообще происходит, но и не пытается понимать.       — «Вы не представились». Шепчет слишком приторно, щекотно в красное ухо: «Тэиль».       Тэиль осязает знакомые шорохи и дрожь на своей бескровной коже. Это донхёково: «Нуна, вообще-то я прячусь от этого тупого Донён-хёна». И безмятежное, еле проговорённое: «Читтапон, я тяжёлый». Тэиль вроде и счастливым таким никогда не был, и вроде начинает благодарить тех, кто выше, что больше никто не нужен, кроме Читтапона и Битны. И какими бы они не были, будь то война, смерть или ужас, вместе втроём можно создать нечто большее, что не смогут создать мир, жизнь и блаженство. Гречиха на голове малыша Донхёка обещает это.