Behind the Scenes

      Ынчоль стучится разбитыми костяшками пальцев в дубовую дверь номера одного из наименее дорогих мотелей, располагающихся на Синчоне, и нервно покусывает внутреннюю сторону щеки. Буквально через мгновение он ощущает солоноватый вкус на своём языке и ему требуется добрых десять секунд, чтобы осознать, что он прокусил кожу до крови, однако это волнует его меньше всего. Единственное, что раздражает его сознание — мысль о том, почему и зачем он пришёл именно к нему. Возможно, в нём по-прежнему теплится какая-то, даже самая маленькая, но надежда на то, что чёртов Ким Минсок на самом деле не притворяется во время выступлений, и что его взгляды являются подлинными и искренними.       Ынчоль понимает, что всё, что делается во время выступлений — делается ради публики и завоевания новых поклонников, благодаря которым МАХХАМ, их танцевальная команда, набирает популярность, однако какая-то часть него по-прежнему верит, что всё это не просто так. То, как Минсок смотрит на Ынчоля во время финального прыжка в Troublemaker, то, как крепко танцор поддерживает за ягодицы, и то, как он смотрит ему в глаза… нет, в этом должен быть какой-то смысл.       Ынчоль стучится снова, на этот раз несколько громче и настойчивее, и Минсок открывает дверь через тридцать бесконечно долгих секунд — не то чтобы он считал, однако лучше сосредоточиться на числах, нежели беспокойно бухающим в груди сердце. Минсок выглядит сонным и потрёпанным — на часах четыре часа утра, а вечернее выступление на Хондэ отняло слишком много сил, так как из-за растяжения руки пришлось работать чуть усерднее и намного аккуратнее, чем обычно, чтобы не спровоцировать осложнения. Во взгляде Минсока читается нескрываемое удивление, и он непонимающе хлопает слипающимися после сна веками.       — Ты в порядке? — спрашивает он, почёсывая затылок здоровой рукой. Танцор оглядывает Ынчоля с ног до головы и принимает во внимание его внешний вид — разбитые костяшки, несколько свежих ссадин на лице и спутанные сальные волосы, как всегда спадающие на лицо и закрывающие глаза.       Ынчоль не может ответить — он лишь коротко мотает головой, а затем стыдливо опускает взгляд в пол. Он не знает, что делать и как себя вести. Ынчоль слишком долго убегал от своих чувств к Минсоку и боялся признаться в них даже самому себе. Он боялся не столько порицания со стороны друзей и близких, сколько его отказа.       Ынчоль чувствует лёгкое прикосновение к своей скуле и удивлённо вздрагивает, однако практически сразу же расслабляется, когда чувствует приятный аромат лавандового мыла на пальцах Минсока. Он инстинктивно подаётся вперёд, практически ныряя в ладонь танцора.       — Ты слишком очевиден, — Минсок улыбается немного шире, чем обычно, отчего лёгкий румянец проступает на его щеках. — Тебе нужно поработать над контролем своих эмоций.       Ынчоль прикусывает губу и жалеет об этом в ту же секунду, так как резкая боль разъедает нервные окончания. Минсок усмехается, и мотая головой, берёт Ынчоля за руку и заводит внутрь номера.       Освещение в номере тусклое, а сам он кажется дешёвым — у стены в дальнем конце стоит двуспальная кровать, и даже с порога Ынчоль может заметить дырку от сигареты в одеяле. Над кроватью висит картина пристани, рамка которой подсвечивается. Недалеко от входа стоит низкое кресло, а напротив — стол с двумя компьютерами и маленьким холодильником рядом.       Минсок тянет парня за руку и опускает на кровать, и Ынчоль выпускает руку танцора и нервно сжимает ткань своих джинсов в крепкой хватке.       — У тебя была бурная ночка, да? Сиди здесь, а я принесу из ванной что-нибудь, чем можно обработать твои раны, — произносит Минсок и разворачивается, в несколько широких шагов оказываясь у двери в ванную комнату, располагающуюся прямо у выхода из номера.       Ынчоль громко выдыхает и спрашивает сам себя, какого чёрта он вообще забыл в этом богом забытом мотеле. Он понимает, что одно лишнее слово или движение могут испортить абсолютно всё, поэтому ему приходится бороться с внутренними демонами, буквально кричащими ему в оба уха, чтобы он не сидел без дела и начал действовать. Но он не может. Не сейчас.       Минсок появляется буквально через минуту, однако для Ынчоля время превратилось в тягучую смолу, отчего даже шестьдесят секунд показались ему шестьюдесятью минутами. Ынчоль внимательно смотрит на Минсока, а тот, в свою очередь, забирается на кровать с другой стороны так, что Ынчоль не может видеть его лица. У него перехватывает дыхание, когда Минсок наклоняется к самой его шее, щекоча горячим дыханием кожу. Танцор проводит носом по скуле вверх к уху, а затем дразняще прикусывает мочку. Ынчолю кажется, что ещё немного, и он потеряет контроль над своими действиями, поэтому, стараясь держать себя в руках из последних сил, он лишь слегка запрокидывает голову назад, поддаваясь прикосновениям. Минсок долго целует в щёку, а затем отстраняется и поднимается с постели, возвращаясь к причине, по которой ходил в ванную комнату.       Ынчолю уже совсем не больно, так как гормоны играют в крови, и он спрашивает сам себя, почему костяшки его пальцев настолько избиты, и почему он ничего не чувствует. Минсок безмолвно обрабатывает мелкие ссадины на лице и заклеивает пластырями телесного цвета, чтобы на следующий день никто не задавал вопросов; смазывает какой-то мазью разбитую губу, от которой начинает невыносимо щипать, однако даже тогда Ынчоль не обращает внимания на боль — Минсок катастрофически близко, поэтому он боится даже вздохнуть, чтобы не испортить атмосферу. Ынчоль чувствует неимоверную благодарность за то, что Минсок не спрашивает, почему он заявился к нему в номер в четыре часа утра, побитый, словно дворовая собака.       Ынчолю хочется продлить этот момент, умножить его на несколько бесконечностей и всегда, беспрерывно наблюдать за ловкими движениями пальцев Минсока и чувствовать его присутствие.       — Ынчоль? — тихо спрашивает Минсок. — Почему ты никогда раньше не спрашивал?       Ынчоль с усилием вырывается из плена взгляда Минсока и слегка потрясывает головой, словно пытаясь прогнать нежеланную дрёму.       — О чём ты? — спрашивает он.       — Я хорошо разбираюсь в людях, — отвечает Минсок, продолжая обрабатывать последние ранки на костяшках. — И уж точно хорошо разбираюсь в тебе.       — Почему ты говоришь об этом только сейчас? — с лёгкой ухмылкой произносит Ынчоль. Он не понимает, чего ждал Минсок, если уже давно знал о том, что творится в голове его друга.       Внезапно его, словно тысячи иголок, пронзает осознание — Минсок не говорил, потому что ему это было не нужно. Как только мысль укладывается в голове, Ынчолю хочется подскочить с места, осыпать Ким Минсока тысячами проклятий и выбежать из номера, громко хлопнув дверью.       — Может быть, по той же причине, что и ты, — усмехается Минсок. — Одно дело — осознать чувства, другое — принять их.       Минсок замолкает, и в комнате на несколько бесконечных минут повисает тишина. В номере нет окон, поэтому тишина давит в несколько раз сильнее, так как нет никаких посторонних шумов, на которых можно было бы сосредоточиться.       — Не только ты боишься, — Минсок убирает чёлку с лица Ынчоля и смотрит ему в глаза. — Из-за тебя я чувствую себя идиотом.       — Тогда у нас с тобой много общего.       Ынчоль всматривается в черты его лица и удивляется, почему сейчас всё воспринимается совершенно по-другому — у Минсока слишком большой нос, слишком квадратная челюсть, и слишком глупая причёска. Зачем он вообще так постригся? Ынчоль смеётся про себя, и понимает, что любит Минсока не за красоту. Он знает это, потому что Сэбом намного красивее него — высокий, стройный, и с охрененной ямочкой на щеке.       Однако Ынчоль любит Минсока за личность и характер (и глубокий низкий голос).       Он снова всматривается в черты его лица и сходит с ума. Какая к чёрту разница, какой у него нос или скулы? Ким, чёрт возьми, Минсок, невероятно прекрасен и красив.       — Сходи в душ, — говорит Минсок и собирает мусор с постели. — Тут всего один халат, так как я не планировал гостей посреди ночи, так что тебе придётся придумать что-то другое. И чур полотенце моё не брать.       Ынчоль что-то невнятно бормочет себе под нос и направляется в ванную комнату, попутно стягивая с себя липкую одежду.       — Бесишь меня.       — Очень в этом сомневаюсь, солнышко, — хохочет Минсок, заваливаясь на кровать. Он похож на ребёнка, и Ынчоль не может долго на него злиться.

***

      Ынчоль громко стонет, изгибаясь всем телом — своим ртом Минсок вытворяет нечто такое, что не поддаётся никакому объяснению, и от этого буквально сносит крышу. Ынчоль хватается за всё, до чего его руки только могут дотянуться — дешёвых простыней, маленьких подушек под его головой, волос Минсока, его рук. Стоны становятся всё громче и жарче, и Ынчоль понимает, что не сможет продержаться ни секундой больше.       Перед глазами взрываются миллионы фейерверков, и Ынчоль кричит так громко, что управляющий на первом этаже наверняка услышал бы его стоны, если бы не работающий за дверью пылесос — наступило утро, и проводится плановая уборка.       — Никогда этого не делал, но, думаю, ты остался доволен, — губы Минсока растягиваются в такой ехидной ухмылке, что Ынчолю хочется с головой нырнуть под одеяло, лишь бы не видеть её.       На утро, когда они просыпаются вместе в одной постели, номер в этом мотеле больше не кажется Ынчолю настолько противным, как когда он зашёл сюда впервые. Напротив, он бы провёл в нём ещё несколько дней и ночей. Сейчас ему не хочется ничего, кроме как купаться во внимании Минсока — ощущать его горячее дыхание на своей коже, чувствовать нежные, слегка неловкие поцелуи, на своих губах, и невероятно крепкие и надёжные объятия.       Теперь Ынчолю уютно.       Теперь он чувствует, что всё встало на свои места.