Говорят, что неумение принять потерю — это одна из форм безумия. Наверное, это так, но иногда это единственный способ выжить. © «Анатомия страсти»
Верно, каждый цивилизованный человек, живущий не в слишком запущенной и заселенной аборигенами стране, когда-нибудь слышал о любвеносном городе, гордо называемом местными жителями «жемчужиной Франции». Париж. Слово завораживающее, перехватывающее дыхание и отдалённо знакомое, хоть и не все могут обеспечить себе полноценную туристическую поездку в одно из самых популярных мест в мире. Любая девушка, которой не повезло быть рождённой француженкой, хотя бы раз представляла себя лёгкой и беззаботной девушкой, гуляющей под руку со своим милым и богатым молодым человеком. И оглядевшись на нынешнюю жизнь, понимала, что нескоро ей светит осуществить свою маленькую мечту. А порой — никогда. С удовольствием закусить горячим кофе из Старбакса и хрустящим, только что испечённым круассаном возле высокой башни под гордым названием Эйфелева. Тайком сделать селфи в стиле «губки уточкой» на фоне Моны Лизы в Лувре. Пробежаться по магазинам на Елисейских полях, бесстыдно тратя накопления своей половинки. Хотя бы прокатиться на аттракционах в знаменитом Диснейленде, а во время заката сесть с ним — мужчиной своей мечты — на колесо обозрения, и на самой верхушке поцеловаться — и только взасос, истинным, французским поцелуем. И после горячей ночи найти на своей тумбочке бутылку вина и ярко алую розу. Хочется туда попасть, неправда ли? У кого-то от таких перспектив слюни текут. Только порой легендарный город, известный так же своим дерзким и романтичным названием — как раз в стиле французов! — «город любви», превращается в место, где та самая любовь способна обернуться настоящим и полноценным горем. И таких случаев много. Многочисленные разводы, неудавшиеся свидания, убийства и самоубийства на нервной почве, скандалы из-за раскрывшихся измен, хотя бы обычные и банальные семейные ссоры. Но все это остаётся словно бы под пленкой, как и многие другие такие обманы, люди стараются делать вид, что это их не заботит. И туристы, они ведь разве приехали сюда, чтобы наблюдать за красочной личной жизнью местных жителей? Да и к тому же, какая разница — ведь это всего лишь название! Никто не ручался за его искренность.***
Габриэль Агрест встретил свою будущую пассию на улицах Парижа, в нескольких милях от известной многим Триумфальной Арки. Не известно, что он там точно делал, что забыл, и для чего направлялся именно в это место, но ведь разве так не бывает? — все браки основаны в большинстве своём на спонтанных решениях. Как и все вообще в нашем мире. Стечение случайностей и обстоятельств. Быть может, начиная свою карьеру в качестве модельера и дизайнера, он искал вдохновение в завораживающих изгибах вышеупомянутого достоинства французской архитектуры. Быть может, возвращался после тяжелого рабочего дня, а путь его лежал через сие место. Быть может, просто гулял, отдыхал, спешил на важное дело. Подробности встречи с светловолосой и зеленоглазой девушкой тщательно скрыты самим Габриэлем, но удалось кое-что добыть — после совершенно случайного столкновения он позвал красавицу на свидание. И сфотографировал её в ближайшем парке — юную, симпатичную и одетую в простенькую майку насыщенного синего цвета. Дальше все пошло как по маслу. Первые встречи, в начале мимолётом, а затем — целыми днями. В кармане постоянно настойчиво звонит мобильный телефон, видимо, начальник их дизайнерского отдела уже заметил, что подчиненный, что казался потенциальным гением модельного бизнеса, внезапно заболел непостоянной болезнью «любовь», причём довёл заразу до весьма запущенного состояния. Это, конечно, было прекрасно, но работе мало как помогало, чем босс, собственно, и был недоволен. Увольнение последовало на следующий месяц, и Габриэль остался без рабочего места. Но она не расстроилась, не было никаких ссор или недовольств по этому поводу. Красавица лишь провела тонкими пальцами по заросшему щетиной лицу и легко чмокнула его в щеку. Агрест открыл собственную компанию, и вдохновлённый прекрасной музой, быстро добрался до верхушки сего бизнеса. Агресты разбогатели. Он до сих пор помнит её мягкие пальчики, пухлые розоватые губы, которые он с дьявольским упоением целовал в кровати с алой простыней. Как она нежно шептала его имя во сне, как ребёнок ворочаясь в постели, закидывая утончённую ножку на Габриэля и хохотала, хохотала до слез. Их любовь горела ярким пламенем, всегда оставаясь грешной и страстной — точно такой же, какую себе представляют иностранцы, изредка задумываясь о французской любви. Он сам шил ей свадебное платье, самолично снимал мерки с идеального, на взгляд модельера, тела, выбирал бархатную ткань, усыпая все сверкающими блестками. Он смотрел, не ощущая, что дрожит, на порхающую в новом наряде девушку, с придыханием шептал «да» на банальный вопрос священника. Он сам отвёз её в лучшую больницу Франции, чтобы роды проходили наилучшим образом, и с благоговением рассматривал смеющегося младенца, казавшегося ему в тот момент ангелом. Их любовь была такой идеальной, что невозможно было поверить. Жаль, что хорошее быстро кончается. В тот момент, когда он смотрел на могилу своей ненаглядной, на то как горячие слёзы текут по лицу своего любимого доселе отпрыска, на высеченную на вечном камне надпись «Madame Agreste», казалось, весь мир рухнул, и он погиб под его осколками. В тот момент Агрест ощутил, что отныне пуст изнутри и уже не живет, а лишь существует. Насколько мир жесток, даря человеку нечто невообразимое, и отбирая так легко и без сожаления? Боль объяла все тело и душу, пока не пропала, забрав с собой абсолютно все. Габриэль перестал чувствовать.***
Он появился ниоткуда. Пришёл голосом в голове, прогремев громом средь белого дня. И ведь никто никогда не скажет точно, существовал ли он когда-нибудь до этого случая, сводил ли с ума людей шепотом в мыслях, да так искусно — что ведь не усомнишься в напрашивающемся диагнозе, сам себя убедишь, что свихнулся, сошёл с ума, шарики за ролики закатились. Агрест почему-то был полностью уверен, что это именно «он». Невозможно было точно идентифицировать его половую принадлежность, ведь голос лепетал что-то древнее и демоническое на невозможном и сложно выговариваемом языке, из рода тех, что давно были утеряны в архаических записях, и сейчас уже внушают больше страха, чем благоговения. Проговаривал небрежно, спустя рукава, через каждые несколько слогов сопровождая все своё занимательное дело животным рычанием и противным визгливым хихиканьем. И тем не менее, это был «он». Именно мужчина, а не нечто бесполое, как можно было бы судить в таких случаях, и уж тем более — не баба. Он пришёл, как бывает во всех запущенных случаях или третьесортных фильмах, внезапно, но наступал постепенно, пока невыносимый шёпот не заполнил все пространство в голове. И Габриэль боялся, боялся до дрожи, будучи уверенным, что он пришёл не просто так поиграться — ему что-то от него нужно было. И это что-то было донельзя ценным. По крайней мере, лично для Агреста. Впрочем, существо было терпеливым. Иногда шёпот отступал на задний план. Светловолосый мужчина уже давно привык к нему, как к фоновому звуку, если учитывать, что он теперь постоянно существовал в состоянии липкого страха, окутавшего душу своими цепкими лапами. В такие дни он выходил на контакт с внешним миром, ненамного возвращаясь в свой прошлый и очень уютный мирок. Порой даже работал, но все дизайны для одежды выходили какими-то изломанными, кривыми и неправильными. Вдохновение упрямо не желало возвращаться к великому модельеру. И кажется, вовсе не собиралось. Коллеги и знакомые перестали названивать ему на мобильный каждые несколько часов, упрямо игнорируя секретаршу, заведённую именно для этого — весь Париж застыл в ожидании развязки этой неприятной оказии, хотя и упрямо не желал этого показывать. Будто стеснялся. Ведь Габриэль Агрест заболел. Очень сильно и, видимо, неизлечимо. Обследование у врача показало неприятный диагноз — шизофрения, угрожающая перерасти в биполярное расстройство личности — её раздвоение. Но Габриэль богат, а деньгами можно замять буквально все, и эта версия до сих пор не вышла в свет, окутывая мрачным заголовком все крупные и мелкие газетки Франции.***
Агрест громко и надрывно прокашлялся, мутным взглядом пробежав по заботливо убранной экономкой комнате. Все до сих пор считают, что он лихорадит после того, как подцепил неизвестный вирус после командировки в страны Ближнего Востока. В такие дни особенно хочется крепко отблагодарить Натали, эту незаменимую помощницу, не оставившую дизайнера и в такой ситуации. Надо будет накинуть ей зарплату, — хрипит мужчина, почему-то вслух, будто кто-нибудь может его услышать. А ведь у барышни и так гигантский для представительниц такой профессии заработок. Пытается пошутить. Не выходит. Давно Габриэль не чувствовал себя таким жалким и брошенным, преисполненным ненависти к самому себе и особенно — к отсутствию возможности что-либо сделать. Единственным выходом было наглотаться снотворного, проваливаясь в спасающее забытье на несколько часов. Смерть не была выходом — её блондин боялся ещё больше, чем этого противного скрипучего голоса, уже на постоянной основе шепчущего свои заклинания в голове. — Адаоаралатаььпбпб, — прорычал мужчина, подражая надоевшей твари и, скорее, пытаясь издеваться. Голос игнорирует его попытки. Впрочем, ведь всегда так было, разве нет? Агрест хватается за волосы, стягивая с себя рубашку и оставаясь в одних домашних штанах, давно разорванных в некоторых местах, и даже испачканных пролитым вином. Виски работали лучше. Рот кривится в оскале. Так дышалось гораздо лучше. Он откидывает вспотевшую голову на кровать, поуютнее усаживаясь на полу и вновь ударяется в размышления — как жить с этим отклонением, и не утрирует ли он в конце концов? — Отец? — до боли знакомый голос прорезает тишину, и блондин болезненно хмурится — через щель в комнату проник свет, и шёпот в голове протестующе набрал обороты. Он не любит свет — это Габриэль заметил ещё раньше, но подвергать тварь риску себе дороже, замучает разум — а за ним и тело. — Отец? — более настойчиво интересуется сын. Он давно не заходил к нему, больше по настоянию Натали — она прекрасно знала, что лишние душевные переживания ему сейчас ни к чему. Хочется с легким укором взглянуть на него исподлобья, чтобы было совсем как раньше, и прикрикнуть рассерженным тоном, чтобы занялся чем-нибудь полезным. Но ранее басистый и очаровывающий голос превратился в мычание, яро соперничающее с мышиным писком. Слышится торопливый звук приближающихся женских каблуков, обеспокоенный голос осведомляется, что творит юный наследник его империи, шляясь в час ночи возле комнаты отца. Он же — очевидно ведь — спит! Секретарша недовольно шипит, но одновременно как-то боязно, словно из тьмы, тянущей изломанные конечности из щелки двери, может выпрыгнуть нечто гораздо страшнее, чем разъяренный после очередной выходки сына модельер. Может оно и не так, но в таком состоянии любая мелочь покажется в самых депрессивных и мрачных тонах, на которые только способна. Агрест в безмолвном протесте приподнимает кисть, но так же бессильно её роняет, когда шаги двух самых близких ему в этом мире людей стихают за очередным углом. Пальцы слепо шарят по полу в поисках ещё не опустошённой бутылки алкоголя, в надежде, что это поможет заглушить глухую терпкую боль в области груди. Шёпот переходит на латынь. Точнее, какой-то её вариант — ибо таких слов Габриэль отроду не слышал. Вероятнее всего, что-то древнее — латынь всегда ассоциировалась у дизайнера с чем-то потусторонним, как и у всех других людей. Стереотипы — что сказать? Агрест по какой-то причине этому не удивляется. Только одна мысль крутится в голове. Оно прогрессирует. — Прости, я не учил латинский в школе, — беззлобно бормочет Агрест с самой идиотской улыбкой на помятом лице, запивая очередную дозу снотворного крепким алкоголем. И засыпает сразу так — в той же позе — словно сломанная, отыгравшая свою роль в спектакле, двуличная кукла. С засевшим внутри демоном.